Мой запретный форвард (СИ). Страница 10

Я сжимаю пальцы до боли, ногти впиваются в ладони. Голос дрожит, но я не останавливаюсь.

— Лед был моей семьей, он был моим домом. Каждый день зал, тренировка, потом еще тренировка. Я жила этим. Я не знала других ролей. Я не была «дочкой», не была «подругой». Я была фигуристкой. Только фигуристкой, — я запинаюсь, чувствуя, как ком подступает к горлу. — Тренеры заменили мне родителей. Лед заменил мне детство. И теперь ты понимаешь? Когда все это рухнуло, я осталась никем. Пустотой. Я не знаю, кто я без фигурного катания. Я не умею быть кем-то другим. И ты, Анисимов, ты даже не представляешь, каково это – всю жизнь строить один путь, верить в него до конца и потерять его за один долбанный день.

Я тяжело дышу, сердце бешено бьется, как после забега. Анисимов стоит напротив, с моей туфлей в руке, и впервые за все время его ухмылка исчезла с лица.

— Верни, — тихо бросаю я, протягивая ладонь.

И он молча опускает туфлю мне в руку. Я разворачиваюсь к двери.

Внутри все еще бурлит злость, обида, горечь, но вместе с этим рождается странное облегчение. Словно я наконец-то выкинула из себя то, что душило меня месяцами.

ГЛАВА 13.

Полина

Звук будильника прорывается сквозь темноту сна.

Голова раскалывается так, будто кто-то целую ночь долбил в барабан прямо у меня над ухом. Я зажмуриваюсь, утыкаюсь в подушку и протяжно стону.

Блин, Поля, когда ты в последний раз позволяла себе столько пить? Ах да: никогда.

И тут на меня обрушиваются воспоминания ночи. Слова Анисимова, моя истерика. Туфля, смачно прилетевшая в широкую спину парня.

Господи, я реально открылась этому придурку? Кричала, показывала ему, как мне больно? Анисимову! Тому самому, который ржет над чужой слабостью и подпитывается от нее, как от энергетика.

Мне становится мерзко. Я хочу стереть вчерашнюю ночь из памяти, как неудачный черновик. Но внутри все крутится хороводом: стыд, злость на себя и тихое предательское облегчение от того, что я хотя бы выговорилась. Хоть кому-то.

Сегодня выходной, я собиралась спуститься на завтрак с папой, хоть пообщаться нормально и без спешки. Но едва я беру в руки телефон, экран вспыхивает.

Входящий видеозвонок: мама.

Не хочу. Совсем. Но совесть подсказывает: если опять проигнорирую, она будет названивать еще неделю. Вздыхаю и нажимаю «ответить».

На экране появляется ее четкое лицо. Темные волосы собраны кое-как в хвост, губы ярко накрашены, а глаза усталые, но улыбающиеся.

— Полечка, доченька, как твои дела? Почему не перезваниваешь? — нараспев произносит мама, словно мне все еще десять лет.

— Много дел, мам, — говорю сухо.

Она там, в Канаде, в своей квартире, где на стенах висят хоккейные афиши, а за окном уже вечер. Я здесь, в России, и между нами не только километры, но и годы недопонимания.

Отношения у нас, как вы уже догадались, не айс.

Мама бросила отца, когда мне было десять лет. Просто однажды она собрала чемоданы и укатила в Канаду с хоккеистом. Меня забрала с собой, потому что «дочке нужна мать».

Только вот тому хоккеисту я была поперек горла. Он вечно орал: «Нахрен ты ее сюда притащила?», хлопал дверьми, и я чувствовала себя лишней в его доме. Продержался он лет пять, потом бросил маму.

А до этого он успел сделать так, что я возненавидела хоккей. Нет, не сам спорт, лед я обожала. Я ненавидела хоккеистов. Потому что рядом с ним я поняла: они либо эгоисты, либо подонки. Иногда и то, и другое.

Потом мама закрутила роман с другим. Тоже хоккеист. Я уже тогда успешно каталась, знала цену труду и боли, а он изменял маме направо и налево. А она? Заглядывала ему в рот, улыбалась, будто ничего не происходит. Тогда во мне утвердилось мнение, что я ненавижу хоккеистов.

— У меня все нормально, мам, — произношу с каменной интонацией.

Она кивает и улыбается, пытается казаться заботливой. Но между нами пропасть. И я знаю: ее не задело бы, если бы я отключилась прямо сейчас.

Я слушаю маму, как она что-то говорит про «Полечку-доченьку», и у меня внутри начинает закипать.

Знаете, чего у меня не было все это время? Материнской поддержки.

Когда я только начинала кататься, мама чаще красилась перед зеркалом, чем стояла со мной на катке. «Ты у меня сильная, справишься сама», — ее любимая фраза. Вот я и справлялась. Поэтому мои тренеры стали для меня родителями. Они учили меня держать спину ровно, вставать после падений, держать лицо даже когда колени разбиты в кровь.

А потом случилась история с допингом.

И знаете, что самое гадкое? Мама даже не попыталась меня выслушать. Даже не задала вопрос: «Правда ли это?» Она просто поверила всем остальным.

Пресса давила, коллеги шептались за спиной, соцсети поливались грязью. Я открывала комментарии и видела: «позор», «фальшивка», «с детства подсаживали, вот и результат». А мама вместо того, чтобы встать рядом, просто сказала: «Ты опозорила нас обеих».

Я ждала защиты хотя бы от одного человека. От него. От своего партнера – Тони.

Мы вместе катались шесть лет. Мы вместе падали на тренировках, вместе поддерживали друг друга, когда тряслись ноги от усталости. Я думала, что если все отвернутся, то он хотя бы скажет пару слов в мою защиту.

Но не тут-то было!

Он абстрагировался, как будто мы вообще никогда не стояли на одном льду. Не дал ни одного комментария. Ни одной публикации. Ни одной попытки сказать: «Ребята, она не такая».

Тони просто тихо слился. В тот момент у меня внутри что-то сломалось окончательно.

Вечером, когда возле квартиры в Торонто меня в очередной раз подкараулили дотошные журналисты с камерами и вспышками, я пробралась сквозь них с опущенным взглядом, закрыла дверь и поняла: все, я не могу больше.

Я позвонила папе, он сказал: «Возвращайся домой».

Я, конечно, сначала отказалась. Гордая. Упрямая. Думала, что выдержу. Но утром собрала чемодан, купила билет на первый рейс и улетела.

Я проиграла не соревнование. Я проиграла войну.

Потому что тонну хейта в одиночку не удержишь.

— Полечка, ты знаешь, я познакомилась с таким потрясающим мужчиной! Он добрый, заботливый, милый. Представляешь, он сам предложил мне помочь с машиной, а потом еще в магазин свозил. И все это без намеков! Какой редкий человек. Его зовут Ной.

Я стою у шкафа, вытаскиваю из него джинсы и футболку, пока мама тараторит с экрана.

— Кстати, ты уже подала документы в университет? Я же тебе говорила, надо не откладывать. Но я тебя прекрасно понимаю, у меня тоже столько дел! Между работой и встречами… ой, расскажу тебе!

Я закатываю глаза, влезаю в джинсы и ищу резинку для волос.

— Мам, — пробую вставить слово.

— Ой, слушай, а еще у него есть дочка, ровесница твоя! Такая милая девочка, мы уже нашли общий язык. Представляешь? — она продолжает, будто я хожу по комнате просто фоном.

Я грустно вздыхаю.

— Все, мам. Пока. Мне пора.

— А ты куда? — она вскидывает брови.

— С папой завтракать.

Улыбка слетает с ее губ.

— Как поживает твой отец? Снова пропадает на льду? Снова всю любовь отдает своим игрокам?

Я усмехаюсь, натягиваю футболку и поправляю волосы.

— У папы все отлично. Пока, мам.

И отключаюсь, даже не дождавшись ее «пока».

Она всю жизнь винила отца за то, что он уделял ей мало внимания. Но сама не заметила, как все ее хоккеисты об нее ноги вытирали.

Я завязываю кроссовки и выхожу в коридор. Завтрак с отцом – это хотя бы стабильность. Пусть он и «жрет лед на завтрак», как она говорит, но он всегда старался участвовать в моей жизни.

ГЛАВА 14.

Полина

Я спускаюсь вниз, в холл, и еще на лестнице слышу девичий хохот. Такой противный, звонкий, будто кто-то специально старается всем доказать, как ей весело.

Выруливаю из-за угла, и картина маслом: на диване развалился Анисимов, а сверху на нем сидит стройная блондиночка в обтягивающем топике и в коротких джинсовых шортах, из которых вываливается половина задницы.