Золотая лихорадка. Урал. 19 век (СИ). Страница 43

— Так-так… значит, жив чертяка, — пробормотал он. — И делом, пишет, занялся. Что ж, похвально. Чем могу служить, господа?

— Нам нужно сдать золото в Горное управление, Илья Гаврилович. Легально. И получить за него деньги.

Старичок хмыкнул.

— Дело хорошее, да хлопотное. Золото с собой?

— Образцы, — поправил я. — Остальное в надёжном месте.

— Ну что ж, образцы так образцы, — он снял пенсне и протёр его чистым платком. — Пойдёмте. Без меня вас там оберут как липку, аль в кутузку упекут за самовольную добычу.

Горное управление оказалось большим каменным зданием в центре города, с колоннами и гербом над входом. Внутри царил полумрак, пахло сургучом, пылью и мышами. По длинным коридорам сновали хмурые чиновники в заношенных мундирах. Нас провели в небольшую комнату, где за столом сидел пожилой оценщик с лицом бульдога и огромными весами на столе.

Я выложил перед ним мешочки, которые мы выпороли из тулупа. Он развязал один, высыпал на лист бумаги горсть песка, потёр его между пальцами, поднёс к глазам лупу.

— Грязноват, — прокряхтел он. — С мусором. Проба невысокая будет.

Илья Гаврилович тут же вмешался.

— Позвольте, господин надворный советник! Это золото с нового участка, ещё не разработанного. Первичные пробы. Да и вы сами видите — крупное, тяжёлое.

Начался торг. Они сыпали терминами, спорили о процентах, о примесях, о десятине в казну. Я сидел и молчал, понимая, что без Ильи Гавриловича меня бы уже раздели до нитки. Наконец, они сошлись на цене. Оценщик взвесил песок. Потом я, как бы между прочим, достал из кармана свёрток.

Когда я развернул тряпицу, оценщик крякнул и потянулся за пенсне. Самородок лежал на столе, тускло поблёскивая в свете из окна.

— Вот это… экземпляр, — выдохнул он. — Таких давно не приносили.

Торг возобновился, но уже без прежнего рвения. Самородок был слишком хорош, чтобы сильно сбивать цену.

А потом я достал главный козырь. Пять моих слитков.

Когда я выложил их на стол, в комнате повисла тишина. Оценщик снял пенсне и уставился на них. Илья Гаврилович тоже замолчал, с изумлением глядя на ровные, блестящие бруски.

— Это… что? — наконец выдавил из себя оценщик.

— Это тоже золото, — просто ответил я. — С того же участка. Просто мы его немного… облагородили. Для удобства транспортировки.

Он взял один слиток. Взвесил на руке. Постучал им о стол. Звук был глухой, вязкий.

— Чистая работа, — пробормотал он. — Как на монетном дворе. Кто ж вас научил?

— Секрет фирмы, — улыбнулся я.

Слитки сняли все вопросы. Чистое, уже переплавленное золото говорило само за себя. Оценщик быстро произвёл расчёты. Сумма, которую он назвал, заставила меня на мгновение задержать дыхание. Я ожидал многого, но не столько.

Нас отправили в казначейство. Там, в другой комнате, за решёткой, нам отсчитали деньги. Не бумажные ассигнации, которым никто не доверял, а полновесные серебряные рубли и золотые империалы. Их ссыпали в несколько тяжёлых кожаных мешков.

Когда я взял в руки первый мешок, я почувствовал его вес. Это был не просто вес металла. Это был вес власти. Вес будущего. В этот момент я окончательно перестал быть Андреем, фельдшером из двадцать первого века. Я стал Андреем Петровичем Вороновым, уральским золотопромышленником. Человеком, у которого есть капитал.

Мы вышли на улицу. Шум города казался теперь другим. Не раздражающим, а полным возможностей. Я смотрел на спешащих людей, на богатые кареты, на витрины магазинов, и понимал, что теперь могу купить почти всё. Оружие, лошадей, людей, лояльность чиновников.

— Ну что, Андрей Петрович, — усмехнулся Илья Гаврилович, щурясь на солнце. — Поздравляю с первым капиталом. Куда теперь? В кабак, праздновать?

— Нет, Илья Гаврилович, — я покачал головой, крепче сжимая мешки с деньгами. — Теперь за покупками. Нам нужно очень много всего. И начнём мы, пожалуй, с оружейной лавки.

Мешки с деньгами оттягивали руки. Я смотрел на Илью Гавриловича, на его хитрый, вопрошающий прищур, и понимал, что этот старик видит меня насквозь. Он видел не простого купчишку, сорвавшего куш. Он видел человека, который пришёл в этот город не праздновать, а вооружаться.

— В оружейную лавку, говорите? — он пожевал губами. — Что ж, дело нужное. На Урале без ружья — что без штанов, а то и хуже. Есть тут у нас один мастер, немец, Гюнтер. Дорого берёт, но товар у него — любо-дорого глянуть. Не то что те пугачи, что на толкучке продают.

— К нему и пойдём, — кивнул я.

Мы шли по шумным, грязным улицам. Я нёс два самых тяжёлых мешка, Игнат — остальные. Он шёл чуть позади, и я чувствовал его спиной — не как охранника, а как тень, готовую в любой момент превратиться в стальной клинок. Город жил своей жизнью, не замечая двух оборванцев, тащивших целое состояние. В этом и был наш главный козырь — в нашей невзрачности.

Лавка Гюнтера оказалась основательным каменным домом с толстой дубовой дверью и маленькими, зарешёченными окнами. Внутри пахло порохом, оружейной смазкой и металлом. На стенах, на специальных креплениях, висели ружья всех мастей: от богато украшенных двустволок для господской охоты до простых, но надёжных армейских винтовок.

Нас встретил сам хозяин — кряжистый, седоусый немец с руками, которые, казалось, были выкованы из того же металла, что и его товар. Он смерил нас презрительным взглядом, задержав его на наших потёртых армяках.

— Чего изволите, господа? — голос его был скрипучим, с сильным акцентом. — Если вам нужна дешёвая берданка, чтобы ворон пугать, — это не ко мне. Это на рынок.

— Нам нужно оружие, чтобы убивать людей, — сказал я ровно, без тени угрозы.

Немец замер. Его взгляд из презрительного стал оценивающим. Он посмотрел на Игната, на его солдатскую выправку, на шрамы, и его отношение медленно начало меняться.

— Людей убивать можно и палкой, — проворчал он. — Если умеючи. Что конкретно вас интересует?

— Винтовки, — вмешался Игнат. — Не кремнёвые. Капсюльные. И не охотничьи, а армейские. Штуцеры. Нарезные.

Гюнтер поднял бровь. Это был разговор профессионалов.

— Штуцеры? — он хмыкнул. — Товар редкий. И дорогой. Для особых ценителей. Есть у меня кое-что. Привезли по заказу для одного полковника, да он, пока заказ шёл, успел в гроб лечь от горячки. Так и лежат.

Он ушёл в заднюю комнату и вернулся, неся в руках длинный, тяжёлый винт. Это было не ружьё. Это была машина для убийства. Тёмное, почти чёрное ложе из орехового дерева, тяжёлый гранёный ствол, и самое главное — медный капсюльный замок вместо привычного кремнёвого механизма.

— Льежский штуцер, — с гордостью сказал Гюнтер. — Образца восемнадцатого года. Бьёт на триста шагов так, что белке в глаз попадёшь. Пуля тяжёлая, нарезная. Если в человека попадёт — кости в крошку.

Игнат взял винтовку в руки. Я видел, как изменилось его лицо. Он не просто держал оружие. Он слился с ним. Он вскинул его к плечу, прицелился в угол, проверил баланс.

— Хороша, — выдохнул он. — Дьявольски хороша.

— Сколько у вас таких? — спросил я у немца.

— Пятнадцать штук. Так заказывали. И к ним всё, что нужно: пулелейки, порох в бочонках, капсюли в коробках, свинец в слитках. Полный комплект.

— Цена?

Гюнтер назвал сумму. Илья Гаврилович, стоявший рядом, ахнул и закачал головой. Цена была заоблачной.

Я молча развязал один из мешков и высыпал на прилавок гору серебряных рублей. Они рассыпались с глухим, тяжёлым звоном.

— Мы берём всё, — сказал я. — Все пятнадцать. И ещё пороха, свинца и капсюлей с запасом. Вдвойне.

Глаза немца расширились. Он смотрел то на гору серебра, то на меня, и его профессиональная спесь улетучилась, сменившись алчным блеском.

— И ещё, — добавил я. — Мне нужны два хороших пистолета. Тоже капсюльных. И нож. Не для охоты. Такой, чтобы удобно было в сапоге носить и в рёбра врагу загонять.

Через час мы вышли из лавки. За нами двое работников Гюнтера тащили на постоялый двор тяжёлые, просмоленные ящики. Илья Гаврилович шёл рядом, молча качая головой. Он понял, что ввязался не просто в юридическую помощь, а во что-то куда более серьёзное.