Золотая лихорадка. Урал. 19 век (СИ). Страница 42

Я выложил их в ряд на доске. Пять маленьких солнц. Наша сила. Наша надежда. Наша будущая война.

— Красота… — прошептал Петруха, и в его голосе было искреннее восхищение.

— Еще какая, Петруха, — ответил я, улыбнувшись.

Глава 19

Слитки лежали на столе в моей конторе, притягивая дрожащий свет сальной свечи. Пять тяжёлых, тёплых отголосков нашего маленького чуда. Они были не просто золотом. Они были билетами в новую жизнь. Или смертным приговором. Я смотрел на них, и холодное осознание пронзило меня насквозь: пока это золото здесь, мы — просто шайка удачливых старателей, сидящих на своей добыче. Мы — мишень. И с каждым новым намытым золотником эта мишень будет становиться только больше.

Рябов не будет ждать вечно. Его разведчики уже обнюхали наши следы. Его наёмники уже пьют водку в посёлке, ожидая приказа. Мой блеф с петербургскими покровителями выиграл нам время, но это был кредит, взятый под бешеные проценты, и срок платежа неумолимо приближался. Нам нужно было превратить этот жёлтый металл в настоящую силу. В деньги. В документы. В закон.

Я собрал свой совет. В тесной конторке, пахнущей смолой и чернилами, снова сидели четверо: я, Игнат, Степан и Елизар.

— Мы едем в город, — сказал я без предисловий, кладя ладонь на самый крупный слиток.

Они замерли. Степан вздрогнул, будто его ударили. Елизар нахмурился. Лишь Игнат остался недвижим, но я видел, как напряглись мышцы на его скулах.

— В город? — переспросил Степан, и голос его дрогнул. — Андрей Петрович, это же безумие! Рябов ждёт этого! Он ждёт, когда мы высунем нос из нашей норы! На дороге нас возьмут голыми руками!

— А сидеть здесь — не безумие? — парировал я. — Ждать, пока он соберёт достаточно головорезов, чтобы смять нас числом? Ждать, пока Аникеев, которого он рано или поздно дожмёт, пришлёт сюда уже не липовую комиссию, а настоящих солдат? Сидеть на этой куче золота, как Кощей на сундуке, — вот настоящее безумие, Степан. Это золото должно работать. Оно должно стать нашим оружием.

— Путь долог, — глухо проговорил Елизар. — Трое суток ходу до губернского города, если не гнать лошадей. Лес кишит всяким людом. Не только рябовским.

— Вот именно, — я посмотрел на Игната. — Поэтому мы поедем не как купцы с товаром, а как нищие оборванцы. Игнат, выбери мне двоих самых надёжных и неприметных из своих волков. Поедем на одной телеге. Я, ты и они двое. Никакого обоза, никакого шума.

— Четверо против непонятно кого? — усмехнулся Игнат безрадостно. — Шансы так себе, командир.

— Мы не будем с ними драться, — отрезал я. — Наша задача — не вступать в бой. Наша задача — проскользнуть.

Я подошёл к телеге, которую купили в городе. Обычная мужицкая телега, скрипучая, грязная, с высокими бортами. Я постучал по дну.

— Здесь, — я ткнул пальцем. — Двойное дно. Петруха сможет сделать? Чтобы комар носа не подточил?

Игнат понял. Его глаза сверкнули.

— Сделает, — коротко кивнул он. — Но это тайник для слитков. А как быть с песком и самородком?

— Самородок завернём в грязную тряпицу и кинем в мешок с сеном, — решил я на ходу. — А песок… Степан!

Писарь вздрогнул.

— Помнишь, ты говорил, что в городе у тебя остался знакомый стряпчий, который тебе когда-то помогал? Надёжный человек?

— Был один… — неуверенно протянул Степан. — Илья Гаврилович. Старенький уже. Но умён, как бес, и честен, как судья на страшном суде. Да только поможет ли он…

— Поможет, если мы заплатим. Ты напишешь ему письмо. Запечатаешь, как положено. И мы отвезём. Это будет наша легенда. Мы — не золотопромышленники. Мы — посланники от тебя к твоему старому другу. А золото… — я усмехнулся. — Мы везём не золото. Мы везём «образцы руды для анализа». Зашьём мешочки с песком в подкладку старого тулупа. Кто станет потрошить вонючую одёжку нищего мужика?

План был дерзким, наглым и рискованным до дрожи в коленках. Но в нём была логика. Логика асимметричного ответа. Они ждут богатый караван — а мимо них проезжает оборванец на скрипучей телеге. Они ищут золото — а находят мешок с сеном и письмо к старому стряпчему.

Подготовка заняла весь следующий день. Петруха, чертыхаясь и отплевываясь, сотворил с телегой чудо. Он идеально подогнал доски, сделав тайник под основным полом совершенно незаметным. Марфа, ворча, зашила четыре мешочка с золотым песком в подкладку самого старого и вонючего овчинного тулупа, какой только нашёлся в артели. Самородок, завёрнутый в несколько слоёв ветоши, действительно затерялся в мешке с сеном.

Игнат выбрал двоих бойцов — уже знакомого мне Лысого и молчаливого, похожего на филина бородача по кличке Сыч. Они не задавали вопросов. Они просто готовили свои винтовки.

Мы выехали ночью, за два часа до рассвета. Без проводов, без лишних слов. Просто растворились в предрассветном тумане. Я сидел на облучке, правя нашей гнедой кобылой. Рядом, укутавшись в рваный армяк, сидел Игнат. В телеге, под рогожей, в обнимку с винтовками, лежали Лысый и Сыч. Мы выглядели как крестьяне, едущие на дальний рынок.

Первый день пути был адом. Не физическим, а психологическим. Каждый скрип ветки, каждый крик птицы, каждый силуэт на дороге заставлял сердце ухать вниз. Я вцепился в вожжи так, что побелели костяшки. Мозг, привыкший к анализу и просчёту, превратился в оголённый нерв, регистрирующий только одно — опасность.

Вот из-за поворота выезжает всадник. Сердце замирает. Рябовский? Нет, обычный мужичок на понурой лошадке, едет в посёлок. Вот на обочине сидят трое бродяг, жгут костерок. Разбойники? Игнат незаметно сдвигает армяк, рука ложится на рукоять ножа под ним. Но бродяги лишь провожают нас ленивыми взглядами.

Мы ехали молча. Слова были лишними. Каждый звук тонул в напряжённой тишине. К вечеру я был вымотан так, будто таскал камни целый день. Мы остановились на ночлег в лесу, съехав с дороги. Не разжигали костра. Жевали холодную солонину с чёрствым хлебом. Спали по очереди, по два часа, с оружием в руках.

На второй день напряжение не спало, но к нему добавилась усталость. Монотонное покачивание телеги, скрип колёс, понурая спина лошади — всё это убаюкивало, притупляло бдительность. И это было самое страшное. Я то и дело встряхивался, тёр глаза, вглядывался в дорогу.

— Расслабься, командир, — глухо сказал Игнат, заметив моё состояние. — Тебе ещё в городе силы понадобятся. Мы смотрим.

Я посмотрел на него. Он сидел прямо, взгляд был спокоен и ясен. Он был в своей стихии. Война, опасность, ожидание — это была его жизнь. Он и его волки были как пружины, готовые в любой момент разжаться. Я доверился им. Расслабил плечи, позволил себе на несколько минут закрыть глаза.

Город появился внезапно. После трёх дней леса, тишины и безлюдья он обрушился на нас шумом, грязью и суетой. Десятки телег, скрипящих на разбитой мостовой, крики извозчиков, лай собак, гомон толпы на рыночной площади. Мы въехали в этот муравейник, и я почувствовал себя чужим, как никогда раньше. Грязь под колёсами была перемешана с навозом. Вонь стояла такая, что слезились глаза. Мой лагерь с его чистым туалетом и гигиеной показался мне на этом фоне столицей цивилизации.

Первым делом мы нашли постоялый двор на самой окраине. Угрюмый хозяин с лицом, будто вытесанным из дерева, взял с нас три копейки за лошадь и телегу и указал на место в углу двора. Мы распрягли кобылу, задали ей овса. Лысый и Сыч остались на постоялом дворе, а мы с Игнатом, переодевшись в чуть более приличную одежду, забрав с собой все золото, отправились в город.

Найти контору стряпчего Ильи Гавриловича оказалось несложно. Она располагалась в маленьком домике на тихой улочке. Нас встретил сухонький старичок в пенсне и потёртом сюртуке, который долго и недоверчиво разглядывал нас через стекло окуляра.

— От Степана Захаровича, — сказал я, протягивая ему письмо.

При упоминании имени Степана старичок оживился. Он сломал печать, пробежал письмо глазами, потом снова посмотрел на нас, но уже другим взглядом.