Золотая лихорадка. Урал. 19 век (СИ). Страница 44

Следующие два дня превратились в сплошной, лихорадочный шопинг. Но это были не покупки богача, тешащего своё самолюбие. Это были инвестиции. Каждый потраченный рубль был вложением в выживание, в эффективность, в будущее моей маленькой империи.

На железном ряду я скупил всё, что могло пригодиться: топоры из лучшей стали, пилы, буравы, молотки, напильники, лопаты и кирки — не те хлипкие, что ломались после недели работы, а настоящие, горнозаводские. Я нашёл лавку, где торговали инструментами для кузнечного дела, и, к удивлению Игната, потратил немалую сумму на набор молотов, клещей и наковальню.

— Зачем нам это, командир? — спросил он. — У нас же нет кузнеца.

— Пока нет, — ответил я. — Но будет.

В мануфактурных рядах я закупил несколько рулонов толстого сукна — на новую одежду для всей артели. Взял два десятка овчинных тулупов, добротных, не чета нашей рванине. Купил тёплые валенки, шапки, рукавицы. Я одевал свою армию к зиме.

Провиантский склад был последней и самой важной точкой. Я закупался с размахом, которого не видел даже ушлый приказчик. Десятки мешков с мукой, крупой, солью. Бочонки с солониной и салом. Я знал, что голодная армия — это не армия, а сброд. А сытый и тепло одетый человек будет сражаться за своего командира до последней капли крови.

К вечеру второго дня наша телега, которую мы предусмотрительно поставили под навес, превратилась в передвижной склад. Она аж скрипела под тяжестью ящиков, мешков и тюков. Деньги таяли, но я не жалел. Я видел, как на моих глазах абстрактное богатство превращается в конкретную силу.

— Боюсь, не доедем — развалится, — сказал я Ингату, доставая кошель. — Найди еще хотя бы одну телегу, лошадь и распределите груз.

Тот как обычно молча кивнул, взял кошель и ушел.

Перед отъездом у меня был последний, самый важный разговор. Я снова пришёл в контору к Илье Гавриловичу, но на этот раз один.

— Вот, Илья Гаврилович, — я положил на стол золотой империал. — Это вам. За помощь.

Старик посмотрел на золото, потом на меня.

— Это слишком много, Андрей Петрович. Наша работа столько не стоит.

— Ваша работа только начинается, — сказал я. — Степан вам, верно, писал, что он человек пропащий. Что его единственная ценность — его каллиграфический почерк и знание законов. Так вот, это неправда. Его главная ценность — его ум. Я хочу вернуть его в город.

Я выложил перед ним свой план.

— Мне нужен здесь свой человек. Свои глаза, уши и руки. Мне нужен управляющий, который будет вести мои дела. А для этого ему нужен дом. Не кабак, не съёмный угол, а настоящий, добротный дом, где он сможет жить и работать. Где он снова почувствует себя человеком, а не спившимся ничтожеством.

Я пододвинул к нему мешочек.

— Вот на эти деньги вы купите для Степана Захаровича дом. Небольшой, но крепкий. На тихой улице. Обставите его. И наймёте ему в услужение какую-нибудь вдову, чтобы готовила и убирала. Он не должен думать о быте. Он должен думать о деле.

Илья Гаврилович молчал, и я видел, как в его глазах зажигается интерес.

— А когда он приедет, вы передадите ему вот это, — я положил на стол второй мешочек, поменьше. — Это его подъёмные. И мой первый приказ. Он должен будет нанять двух толковых, грамотных парней. Не из дворян. Из мещан, из поповичей. Голодных, злых, честолюбивых. Они станут его ногами. Будут бегать по канцеляриям, собирать слухи, выполнять поручения. Мы создаём здесь, в городе, нашу контору. Наш штаб.

Старик смотрел на меня, и в его глазах я видел уже не удивление, а восхищение. Он видел не просто размах, он видел систему.

— Вы строите государство в государстве, Андрей Петрович, — прошептал он.

— Я строю своё дело, Илья Гаврилович. И я привык делать его хорошо.

Обратный путь был ещё более нервным. Нагруженные доверху телеги еле ползли. Мы замаскировали ящики с оружием мешками с крупой, но я всё равно чувствовал себя так, будто сижу на пороховой бочке (хотя, по сути, это так и было — пороха мы везли много). Но удача была на нашей стороне. Дорога была пуста. Рябов, очевидно, не ожидал, что мы так дерзко решимся на поездку в город.

В лагерь мы въехали на рассвете четвёртого дня. Нас встретила тишина. Только за пару минут до приезда, я услышал как крикнула сойка. Игнат улыбнулся:

— Фома в дозоре, — сказал он.

Едва скрипнули наши телеги, из казармы и сруба начали выходить люди. Заспанные, хмурые. Они увидели нашу телегу, гружённую доверху, и замерли.

Я спрыгнул на землю, разминая затёкшие ноги.

— Ну что, артель, принимай товар! — крикнул я. — Зима близко!

Это было как сигнал. Они бросились к телегам. Когда они увидели рулоны сукна, новые тулупы, валенки, мешки с мукой, они глазам не поверили. А когда Игнат с Лысым и Сычом начали выгружать тяжёлые, просмоленные ящики с оружием, на поляне воцарилась благоговейная тишина.

Мои артельщики смотрели на меня с уважением, благодарностью. Как на человека, который не просто обещает, а делает.

Я собрал их всех перед срубом.

— Это всё — ваше, — сказал я, обводя рукой гору товаров. — Каждый получит новый тулуп и валенки. Марфа сошьёт всем новые штаны и рубахи. Еды хватит до самой весны. Инструмента хватит, чтобы перекопать весь этот хребет до основания.

Я сделал паузу, давая им осознать масштаб.

— Но самое главное — вот это, — я указал на ящики с винтовками. — Это — наша безопасность. Это — наша свобода. Каждый из вас научится стрелять. Каждый будет не просто работягой, а солдатом. Солдатом нашей артели.

Потом я подозвал к себе Елизара. Старовер подошёл, степенно пригладив бороду. Я, не говоря ни слова, протянул ему тяжёлый кошель с серебром.

— Это тебе, отец. На твою семью. На общину. За верность, за помощь, за науку.

Он посмотрел на меня своими глубокими, пронзительными глазами.

— Мы помогали тебе не за деньги, Андрей Петрович.

— Я знаю, — кивнул я. — Но в нашем мире за добро принято платить добром. Возьми. Это не плата. Это благодарность. И знак того, что мы теперь — одна семья.

Елизар помолчал, а потом медленно протянул руку и взял кошель.

— Да сохранит тебя Господь, — тихо сказал он.

Последним я позвал Степана. Он стоял в стороне, бледный, осунувшийся, и смотрел на всё это с отстранённым ужасом. Он боялся города. Боялся возвращаться в тот мир, который его сломал.

— Пойдём, Степан. Поговорим.

В конторе я рассказал ему всё. Про дом, про деньги, про контору, про его новую роль. Он слушал, и его лицо менялось. Страх боролся в нём с надеждой, отчаяние — с тщеславием.

— Я не смогу, Андрей Петрович, — прошептал он, когда я закончил. — Я сорвусь. Я запью.

— Сможешь, — сказал я твёрдо, глядя ему в глаза. — Потому что у тебя больше не будет на это времени. Потому что на тебе теперь будет ответственность не только за себя, но и за всех нас. Ты — не писарь. Ты — мой управляющий. Мой министр финансов и юстиции. Без тебя я здесь — как без рук.

— В городе первым делом зайди к Илье Гавриловичу. Не на постоялый двор, а сразу к нему. Завтра утром Игнат и двое бойцов отвезут тебя в город. Теперь там будет твоя новая жизнь. Не подведи меня, Степан.

Глава 20

Возвращение из города было похоже на укол адреналина в самое сердце нашей маленькой, затерянной в тайге крепости. Ликование от победы над Аникеевым сменилось осязаемой, материальной уверенностью. Одно дело — отбиться от врага, и совсем другое — держать в руках новенький, пахнущий смазкой штуцер, примерять на себя добротный, не продуваемый ветром тулуп и знать, что на складе лежат мешки с мукой, которых хватит до самой весны. Страх не ушёл, но он перестал быть хозяином. Теперь он сидел на цепи, как злой пёс, и лишь иногда глухо рычал из темноты.

Первым делом я устроил то, что на языке XXI века назвали бы тимбилдингом, а здесь — просто справедливой раздачей. Вся артель, включая Марфу и её внучку, выстроилась перед грудой тюков, сваленных у сруба.