Под зонтом Аделаиды. Страница 3
Зачарованная происходящим на сцене, Аделаида не заметила, что толпа, теснящаяся вокруг, слегка сместила коляску, которую она изначально поставила ровно перед собой и по-прежнему держала за ручки. Теперь Базилю Бонито не видно сцену, но спектакль его, впрочем, увлекает куда меньше, чем справочник по ботанике и люди поблизости. Он оказался в аккурат напротив молодой особы, прижатой зрителями к плечу Аделаиды, видит ее с нижнего, понятное дело, ракурса и невольно сравнивает между собой двух женщин, которые разнятся, как день и ночь, как солнце и луна. Одна красива, вторая – нет; одна молода, вторая – не очень; одна стройна, вторая никогда таковой не была; одна – смуглая брюнетка, у второй волосы цвета пшеницы и кожа молочной белизны. Незнакомка – полная противоположность толстой немки. Это открытие забавляет и завораживает Базиля, но он не думает о генах, о каверзах, на которые те способны. Он думает о разнообразии жизни и по-детски этому радуется.
Начинается дождь; пока что падают редкие капли, однако предусмотрительная Аделаида стремительно раскрывает черный зонт над головой Базиля, где-то на уровне собственного подбородка. Сама-то она дождя не боится, дождь ей даже нравится, потому что напоминает о родной Баварии, о Салитерсхайме в Дингольфинге (если вы не забыли). Да и потом, не дождь это, а так, морось – видала Аделаида ливни и похлеще. В толпе под зонтом клетчатый плед снова соскальзывает с ног Базиля, падает на асфальт в грязно-снежную слякоть, а следом летит книга, и ее страницы при контакте с водой разворачиваются, как лепестки расцветающей розы в ускоренной съемке. Но Базиль Бонито этого не замечает, не требует вернуть ему то и другое, а сам бы он и не сумел подобрать свои вещи. Округлив глаза, Базиль смотрит на нечто иное, не упуская ни единой подробности страшного спектакля, который разыгрывается прямо перед ним, и сюжет этого спектакля – полная противоположность тому, что все остальные зрители сейчас видят на сцене.
На часах – 11:31. Секунда в секунду время преступления.
Улыбка молодой женщины превращается в оскал, она разевает рот, будто для того, чтобы закричать изо всех сил, но ни один звук сейчас не может перекрыть шум толпы, ибо толпа, даже если она не охвачена праздничным ликованием, никогда не бывает безмолвной.
Именно в этот момент Базиль Бонито замечает их – две огромные черные руки, охватившие шею молодой женщины, как ожерелье из эбенового дерева, как гладкий, лоснящийся паук, норовящий проткнуть лапами человеческую кожу. Глаза женщины закрываются, голова клонится вперед, словно цирковой гипнотизер приказал ей заснуть на счет «три», а в следующий миг Базиль видит человека, который стоит за ней. Реакцию Базиля, учитывая обстоятельства, можно назвать странной: он улыбается. Мог бы воздеть в обвиняющем жесте указательный палец, нацелить его на преступника, закричать… Но он улыбается. И улыбка Базиля, как в зеркале, отражается на лице убийцы, после чего тот разворачивается на месте и растворяется в толпе с чудовищным спокойствием и хладнокровием, свойственными тем, кто уверен в собственной безнаказанности и способности уйти от правосудия.
Убийца не ошибся в расчетах.
Прошло два часа, а Базиль ничего о нем не сказал. Никому не сказал, даже Брюно, своему лучшему другу, который ждал его дома. Голова Брюно и все его тело покрыты шрамами, но на отъявленного бандита он при этом совсем не похож. Видели бы вы его! Брюно похож на старого, измученного жизнью пирата – он, помимо прочего, одноглаз, и пустую глазницу у него скрывает повязка. Глядя на калеку, все задаются вопросом: что с ним стряслось? Можно подумать, Брюно прошел войну, да не одну, или пережил бомбардировку, во время которой у него оторвало все конечности, и потом его собирали по частям, как Франкенштейн свое детище в книге Мэри Шелли. Волосы на шрамах не растут, так что эти страшные рубцы остаются неистребимыми тягостными свидетельствами зверств, учиненных над Брюно в прошлом и длящихся в настоящем, ибо если при виде таких увечий большинство гостей, бывающих в доме, ужасаются, то Базиль к ним словно бы нечувствителен, он попросту их не замечает, поскольку сам отчасти виновен в том, что происходит с его другом.
У Базиля и Брюно не только имена начинаются на одну букву, они еще и одногодки – оба родились в 1920-м. Это, безусловно, их сближает. И они не разлучались с первой встречи. У Брюно тогда еще были два глаза, он не выглядел ни старым пиратом, ни калекой, изувеченным жизнью. Брюно был совершенен. Прекрасен. Улыбался вовсю. Шрамы и увечья появились позже, при обстоятельствах, которые пока еще рано здесь раскрывать. Они с Базилем сошлись в одну секунду, приняли друг друга без единого слова. Базиль сразу увидел в Брюно союзника, компаньона, наперсника в своем одиночестве. И немедленно заключил его в объятия – не без усилий, конечно, потому что Брюно был покрупнее, чем он. Объятия эти скрепили их дружбу.
Аделаида усадила Брюно перед тарелкой, бокалом и столовыми приборами, но Брюно к ним, как всегда, не притронулся. Немке из-за него приходится делать двойную работу, и она ворчит себе под нос, повязывая ему салфетку на шею. Ей это кажется сущей глупостью, ведь Брюно опять даже не попробует чудесных яств, которые она как раз сейчас готовит. В конце концов немка оставляет Брюно на попечение Базиля – пусть сам с ним возится. Базилю нравится кормить друга. Движения Базиля при этом неуклюжи и неточны, но тут ведь главное – добрые намерения. К тому же Брюно не жалуется; он позволяет себя кормить, не отводя от Базиля взгляда – то ли отрешенного, то ли, наоборот, преисполненного укоризны. Иногда кажется, что он похож на судью, который вынес весьма неблагоприятный вердикт своему компаньону.
Немка между тем снова удалилась на кухню – рубит там картошку, морковку, репу, чтобы состряпать сытное рагу. Рецепт она нашла в поваренной книге, которая сейчас пристроена на видном месте рядом с печью, открытая на нужной странице.
В соседней комнате вдруг становится подозрительно тихо, и Аделаида, насторожившись, заглядывает из кухни в гостиную через порог. Базиль, судя по всему, слушает радио, потому что никаких других звуков, кроме приглушенного гнусавого бормотания французского диктора, до нее не доносится. И правда, Базиль сидит на диване, у него в руках журнал с порванными страницами, но все его внимание сосредоточено на радиоприемнике, стоящем у стены. Базиль смотрит на радиоприемник так, будто на нем показывают картинки – то, о чем говорит диктор, – и он совершенно поглощен этим зрелищем.
Вдруг Базиль с некоторым усилием встает, бросает журнал рядом с Брюно и неверным, нетвердым шагом устремляется к радиоприемнику, вытянув вперед руки, словно боится упасть. Его ходунки остались в спальне, но он их в любом случае терпеть не может.
Шаткие шаги свидетельствуют об очевидных проблемах с вестибулярным аппаратом. Тем временем друг пристально следит за Базилем, глаз не сводит, вернее, единственного глаза. Смотрит на него и молчит. Впрочем, Брюно было бы затруднительно подняться с дивана и помочь. Базиль, пыхтя, медленно продвигается вперед, и этим пыхтением он словно подбадривает себя выполнить поставленную задачу.
Диктор скучно бубнит низким голосом, хотя новость, которую он зачитывает, никак нельзя назвать скучной. Речь идет о чрезвычайном происшествии. В городе М. убивают редко, особенно женщин, да еще красивых. Обычно здесь все ограничивается разборками в местной криминальной среде: пятидесятилетние отцы семейств и преданные мужья, уподобившись вдруг итальянским мафиози, затевают беспощадные побоища за контроль над пригородами, и потом кого-нибудь из них находят, как правило, с ножом в брюхе или в спине – в зависимости от степени вызванной ими неприязни, – а порой и забитыми до смерти в темном переулке.