Миссия в Сараево (СИ). Страница 32

Трифко посмотрел на улицу, где уже зажигали фонари. Сумерки сгущались быстро, июньский вечер становился прохладным.

— Ладно. Пойдем выпьем.

Кафана «Златни Лав» на Дорчоле. Небольшая, тихая, без музыки. Деревянные столики, простые стулья, стены в пятнах от табачного дыма. В углу за стойкой хозяин, старый серб с седыми усами, вытирал стаканы.

Мы сели у окна, в дальнем углу. Я заказал ракию, хлеб, сыр, вяленое мясо. Трифко сначала отказывался, но я настоял.

— Ешь. Ты слишком худой. Нужно восстанавливать силы.

Хозяин принес графин с ракией, два стакана, тарелки с едой. Я налил, мы выпили. Трифко поперхнулся, закашлялся долго, мучительно. Я ждал, не торопил.

Он выпрямился, вытер слезы.

— Извини. Горло болит. Все болит.

— Ничего. Не спеши.

Мы молча ели несколько минут. Трифко ел жадно, ломал хлеб большими кусками, запивал водой. Голодный. Давно не ел нормально.

Я снова налил ракию. Он пил медленнее, осторожнее.

В кафане было тихо. За соседним столиком двое пожилых мужчин играли в карты. Еще один гость спал в углу, сложив руки, голову уронил на стол.

— Как там лагерь? — спросил я. — Велько еще задирается?

Трифко усмехнулся.

— Велько всегда задирается. Но теперь больше на Принципа. Говорит, тот слишком серьезный, не умеет шутить. — Он отломил кусок сыра, жевал. — Принцип действительно странный. Все время молчит, думает о чем-то. Иногда смотрит на нас, как будто мы уже мертвы. Жутко.

— А тренировки продолжаются?

— Да. Каждый день. Стрельба, ножи, бомбы. — Трифко опустил голову. — Я плохо справляюсь. Кашляю, когда нужно бежать. Роняю оружие, когда нужно целиться. Танкович злится. Говорит, если не исправлюсь, он меня выгонит.

Он посмотрел в окно, где темнота уже поглотила улицу.

— Может, оно и к лучшему. Я все равно не доживу до… — Он осекся.

— До чего?

Трифко посмотрел на меня. В глазах страх, но и решимость.

— До дела. До того, ради чего мы тренируемся.

Я наклонился ближе, тихо сказал.

— Трифко, ты можешь мне довериться. Я не враг. Я хочу помочь.

Он молчал. Пил ракию маленькими глотками.

— Я знаю, что вы готовите покушение, — сказал я. — Слышал в лагере. Разговоры, намеки. Не знаю подробностей, но знаю, что это серьезно.

Трифко побледнел.

— Соколов, ты не должен…

— Я не буду спрашивать детали. — Я примирительно поднял руку. — Не хочу тебя подставлять. Но скажи честно, ты веришь, что это что-то изменит?

Трифко долго смотрел на меня. Потом опустил голову.

— Не знаю. Майор говорит, что изменит. Дмитриевич говорит, что это удар, который заставит Австрию отступить. — Он сжал стакан в руке. — Но я… я просто хочу, чтобы моя смерть имела смысл. Чтобы я умер не в постели, кашляя кровью, а за дело.

Я налил ему еще ракии. Он выпил залпом.

— А семья? — спросил я тихо. — Мать, сестры? Кто о них позаботится, когда ты умрешь?

Трифко замер. Стакан в руке задрожал.

— Они… справятся. Мать сильная. Сестры подрастут, выйдут замуж.

— Замуж без приданого? Без образования? — Я покачал головой. — Ты знаешь, как живут в деревнях девочки без отца и брата. Работа на чужих полях, нищета, ранние браки с кем придется.

Трифко сжал челюсти. Руки задрожали еще сильнее.

— Я знаю, — прошептал он. — Я знаю, Соколов. Каждую ночь думаю об этом. Но что я могу сделать? Я умираю. Денег нет. Работать не могу. — Он посмотрел на меня, глаза блестели от слез. — Хоть своей смертью я помогу им обрести гордость. Люди скажут: смотрите их брат, сын умер героем. Не как нищий трус и слабак, а как борец.

Я долго смотрел на него. Потом наклонился через стол, сказал совсем тихо.

— А если я скажу, что есть другой способ? Способ, который спасет твою семью?

Трифко поднял голову. На щеках застыли слезы.

— Какой способ?

Я достал из внутреннего кармана конверт. Положил на стол между нами. Толстый конверт, хорошая бумага.

— Здесь тысяча динаров. — Я говорил медленно, отчетливо. — Для твоей семьи. Хватит на год жизни. Твои сестры смогут пойти в школу. Мать не будет работать на чужих полях. — Я сделал паузу. — И еще я могу устроить тебе лечение. Санаторий в Швейцарии. Для чахоточных. Лучшие врачи. Возможно, они продлят твою жизнь. На год, на два. Может, больше.

Трифко смотрел на конверт. Рука потянулась, замерла в воздухе.

— За что? — Голос хриплый, недоверчивый. — Что ты хочешь взамен?

Я смотрел ему в глаза.

— Информацию. О планах. О том, что готовит «Черная рука». Кто цель, где, когда. Имена всех участников. Все, что ты знаешь.

Тишина. В кафане кто-то засмеялся, карты шлепнули о стол. За окном прошел извозчик, колеса стучали по булыжнику.

Трифко медленно убрал руку от конверта. Положил на колени.

— Ты хочешь, чтобы я предал братьев.

— Я хочу, чтобы ты спас свою семью. — Я говорил спокойно, без нажима. — И предотвратил войну, в которой погибнут миллионы. Твоя мать, твои сестры тоже.

Трифко покачал головой.

— Ты не понимаешь. Война неизбежна. Австрийцы захватывают наши земли, убивают наших людей. Мы должны дать отпор.

— Дав отпор одним покушением? — Я наклонился ближе. — Трифко, подумай. Если вы убьете высокопоставленного австрийца, что будет? Австрия нападет на Сербию. Россия поддержит Сербию. Германия поддержит Австрию. Франция и Англия втянутся следом. — Я говорил тише, жестче. — Европейская война. Бойня. Миллионы солдат. Миллионы мертвых. Твоя мать, твои сестры окажутся в зоне военных действий. Что с ними станет?

Трифко молчал. Смотрел в стол.

— А если вы не совершите покушение? — продолжал я. — У нас появится лишнее время чтобы подготовиться. Сработает дипломатия. Россия надавит на Австрию. Сербия получит концессии. Может, не все, что хотите, но хоть что-то. И твоя семья будет жить. Твои сестры вырастут, удачно выйдут замуж, родят детей. Твоя мать увидит внуков.

Я положил руку на конверт.

— Тысяча динаров, Трифко. Лечение. Жизнь для твоих близких. Все, что ты хочешь. — Я сделал паузу. — Или смерть в безвестности, нищета для семьи и война, которая уничтожит все, что ты любишь.

Трифко поднял голову. Лицо мокрое от слез, глаза красные.

— Я дал клятву, — прошептал он. — Когда вступал в «Черную руку». Клятву на крови. «Жизнь моя принадлежит Сербии. Я отдам ее, когда потребуется. Я не предам братьев. Я не отступлю перед врагом».

— Клятва, — повторил я. — Красивые слова. Но слова не накормят твоих сестер. Слова не вылечат твою мать, когда она заболеет от голода и тяжелой работы.

Трифко закрыл глаза. Дышал тяжело, прерывисто.

Я ждал. Не торопил. Давал ему время думать.

Прошла минута. Две.

Наконец Трифко открыл глаза. Посмотрел на конверт. Потом на меня.

— Если я скажу… Если я расскажу тебе… — Голос дрожал. — Они узнают. «Черная рука» узнает. Они убьют меня. Убьют мою семью. Они не прощают предателей.

— Не узнают. — Я говорил уверенно. — Я профессионал, Трифко. Я знаю, как работать с информацией так, чтобы никто не догадался об источнике. Ты расскажешь мне, я передам дальше, но никто не свяжет утечку с тобой. — Я наклонился через стол. — Ты просто вернешься в лагерь, скажешь, что лечился, стало лучше. Продолжишь тренировки. Но за день до операции ты заболеешь снова. Настолько, что не сможешь участвовать. Останешься в стороне. Переживешь. И уедешь в Швейцарию. А твоя семья получит деньги, которые я пошлю через надежного человека.

Трифко смотрел на меня. Лицо измученное, ожесточенное.

— Кто ты… Кто? — спросил он тихо. — Ты правда русский журналист?

Я выдержал его взгляд.

— Я человек, который хочет предотвратить войну. Я не связан с австрийцами, даю слово. Я действительно из России. Этого достаточно?

Трифко молчал. Смотрел на конверт. Рука снова потянулась, пальцы коснулись бумаги.

Потом он резко отдернул руку. Встал из-за стола. Качнулся, схватился за спинку стула.

— Нет, — сказал он хрипло. — Я не могу. Прости меня, Соколов. Но я не могу предать братьев.