Миссия в Сараево (СИ). Страница 31

Я обернулся, посмотрел на лагерь.

На краю плаца стояли несколько курсантов. Трифко махал рукой. Я помахал в ответ.

Велько стоял рядом, руки скрещены на груди. Не махал. Смотрел.

Принцип стоял в стороне. Глядел долго, неподвижно.

Телега выехала на дорогу, лагерь скрылся за деревьями.

Я повернулся вперед. Закрыл глаза. Телега катила по лесной дороге.

Поезд прибыл в Белград к вечеру. Солнце садилось за холмами, окрашивая небо в красные и оранжевые полосы. Дунай блестел, как расплавленная медь. Город встретил шумом, суетой, запахом дыма и реки.

Я сошел на перрон, держа вещмешок на плече. Лицо все еще болело, синяк под глазом почернел, губа распухла. Прохожие косились на меня, но никто не спрашивал. В Белграде мужчина с разбитым лицом обычное дело.

Я шел по улицам Дорчола. Нужно срочно связаться с Артамоновым назначить встречу. Не читальный зал, там мы уже виделись. Не его дом это еще опаснее. Нужно уединенное место.

Церковь.

Я вспомнил, что Артамонов говорил при первой встрече: «Если нужна срочная связь, приходи в церковь Святого Марка на Ташмайдане. Исповедальня у левой колонны. Приходи после вечерней службы, когда народ разойдется».

Я убедился что за мной нет слежки, свернул на улицу Краля Милана, отправился к центру. Начертил мелом на фонарном столбе на углу Краля Петра и Французской. Три вертикальные черты, «срочная встреча».

Церковь была недалеко, минут двадцать пешком. По дороге я успел перекусить.

Солнце быстро садилось. Уже зажгли фонари, газовый свет мерцал в сумерках. Я шел неспешно, снова проверял, нет ли слежки. Останавливался у витрин, оборачивался, смотрел в отражения окон. Ничего подозрительного.

Церковь Святого Марка стояла на возвышении, массивная, с пятью куполами. Византийский стиль, красный кирпич, высокие узкие окна. Вечерняя служба закончилась, прихожане разошлись. Старухи в платках, мужчины в темных костюмах, несколько детей с матерями.

Я поднялся по ступеням, вошел внутрь.

Тут темно, только свечи горели перед иконами. Пахло ладаном, воском, старым деревом. Своды высокие, голоса эхом отдавались от стен. Священник гасил лампады у алтаря, стоя спиной к прихожанам.

Я прошел вдоль левой стены, к исповедальне у колонны. Деревянная кабина, резная, старая. Дверь приоткрыта.

Оглянулся на ходу. В церкви остались трое. Старуха ставила свечи, мужчина молился на коленях у центрального прохода, служка убирал что-то в углу.

Я вошел в исповедальню, закрыл дверь. Внутри тесно, пахло пылью. Решетка отделяла от священнического места, за ней темнота.

Я сел, ждал.

Через минуту за решеткой кто-то сел. Тихо, бесшумно.

— Благослови, отче, — сказал я по-сербски.

— Говори, сын мой, — ответил голос. Знакомый голос. Артамонов.

Я выдохнул. Связь установлена.

— Я вернулся из лагеря. Три дня в Топчидере. Видел их.

— Что узнал?

Я говорил тихо, быстро. Рассказал о лагере, о курсантах, о тренировках. О разговоре Танковича и Михайло, капитана из Белграда. О том, что слышал: «Операция назначена. Конец июня. Высокопоставленное лицо. Австрийское».

— Имя цели не назвали. Место тоже. Только общая информация.

Артамонов молчал за решеткой. Я слышал его дыхание, тяжелое, напряженное.

— И список, — добавил я. — Пятнадцать имен. Тех, кто готовится к операции. Принцип, Грабеж, Чабринович, Попович Велько, Илич Данило… — Я перечислил всех по памяти.

Артамонов выдохнул. Очень долго и сильно.

— Это катастрофа, — произнес он тихо. — Пятнадцать. Больше, чем я думал.

Пауза.

— Ты правильно сделал, что вернулся. Дальше оставаться было опасно. — Артамонов сдвинулся, я видел его силуэт за решеткой. — Но информации мало. Нужно знать точно. Кто цель? Где? Когда?

— Знаю. Поэтому нужен человек внутри. Кто-то из пятнадцати.

— Ты можешь кого-то завербовать?

Я помолчал, обдумывая ответ.

— Трифко Грабеж. Больной. Чахотка. Месяцев шесть жить, не больше. У него семья, мать, две сестры. Любит их. Показывал фотографию. — Я сделал паузу. — Он единственный, кто доверяет мне. Остальные подозревают или презирают.

Артамонов думал.

— Хороший кандидат. Больной, слабый, привязан к семье. Классический объект вербовки. — Голос стал деловым, профессиональным. — Предложи деньги. Много. Тысячу динаров на семью. Лечение в санатории за границей, Швейцария, Италия. Устройство сестер в школу. Пенсию для матери.

— А если откажется?

Молчание. Долгое.

— Тогда устранишь, — сказал Артамонов жестко. — Он знает, что ты пытался завербовать. Если вернется к Танковичу, расскажет, твоя легенда рухнет. Вся операция провалится. — Пауза. — Поэтому или он согласится, или не должен вернуться.

Я закрыл глаза. Знал, что услышу это. Но все равно тяжело.

Трифко. Молодой, обреченный, искренний.

— Понял, — сказал я.

Артамонов вздохнул.

— Я знаю, что ты чувствуешь. Сам проходил через это. Первое убийство… — Он не закончил. — Но помни, если ты не остановишь их, начнется война. Миллионы погибнут. Трифко все равно умрет от чахотки через полгода. Но война убьет миллионы, которые могли бы жить.

— Знаю.

— Хорошо. — Артамонов сдвинулся снова. — Где его найти?

— Он приезжает в Белград за лекарствами. Раз в неделю. В аптеку на Кнеза Михаила. Я узнал адрес.

— Отлично. Узнай, когда приедет в следующий раз. Встреться случайно. Поговори. Вербуй. — Артамонов помолчал. Потом послышался шорох ткани, мой собеседник встал. — Тогда действуй. Завтра же начинай искать Трифко. Времени мало. Конец июня — это через пару недель. Нужно узнать детали до того, как они начнут действовать.

Я тоже встал.

— А связь? Как докладывать?

— Все также. — Артамонов сделал паузу. — И еще. Если что-то пойдет не так, если тебя раскроют, беги. Не пытайся геройствовать. Беги в посольство, мы укроем. Понял?

— Понял.

— Иди первым. Я выйду через пять минут.

Я открыл дверь исповедальни, вышел. В церкви уже пусто. Никого, только служка подметал пол у алтаря.

Я перекрестился перед иконой, для вида, и вышел из церкви.

Снаружи ночь. Звезды яркие, растущая луна висела над крышами. Прохладно. Пахло сиренью из соседнего сада.

Я зашагал по улице, держа руки в карманах. Шел по вечернему Белграду, думал о Трифко. О его худом лице, о кашле, о фотографии с матерью и сестрами.

Извини, Трифко. Но у меня нет выбора. Или ты, или миллионы.

И я выбираю миллионы.

Глава 14

Попытка

Аптека на Кнеза Михаила закрывалась, когда я увидел его.

Трифко вышел из двери, сунул в карман бумажный сверток с лекарствами. Остановился на мгновение, закашлялся, прикрыл рот платком. Убрал платок, на белой ткани свежие красные пятна.

Он побледнел еще больше, чем в лагере. Скулы острые, глаза ввалились, под ними темные круги. Костюм висел мешком, сильно похудел.

Я стоял у витрины соседнего магазина, делал вид, что разглядываю выставленные там часы. Подождал, пока Трифко отошел на несколько шагов, потом двинулся следом.

Он шел медленно, останавливался у фонарных столбов, держался за них, отдыхал. Дышал тяжело, хрипло. Каждый вдох давался с усилием.

На перекрестке Кнеза Михаила и Обилича я ускорил шаг, поравнялся с ним.

— Трифко?

Он обернулся. Лицо сначала удивленное, потом узнал меня, слабо улыбнулся.

— Соколов! — Голос хриплый, еле слышный. — Какая встреча…

Я протянул руку. Он пожал ее. Рука холодная, костлявая, дрожащая.

— Что делаешь в Белграде? — спросил я.

— Приехал за лекарством. — Он покашлял, утер рот. — Мне стало хуже в лагере. Танкович отпустил на неделю. Сказал, лечись, потом вернешься.

— А ты вернешься?

Трифко пожал плечами.

— Не знаю. Доктор сказал… — Он не закончил. Посмотрел на меня. — А ты? Думал, ты уже в России. Или статью пишешь.

— Остался еще. Материала мало. Нужно больше узнать о вас. — Я улыбнулся. — Пойдем, выпьем? Я угощаю. Ты выглядишь, как будто год работал на плантации.