Институт благородных девиц попаданки. Страница 4

Глава 3

До конца дня я занималась своими делами, пытаясь загнать навязчивую мысль на задворки сознания. Я устроилась в своем любимом, просторном кресле у камина с толстенным, пахнущим древесной корой и временем фолиантом по экономике торговых путей эльфийских кланов, но буквы расплывались перед глазами, сливаясь в причудливые, но безрадостные узоры. Вместо схем товарооборота и списков караванов я видела бесконечные, как песчинки в пустыне, вереницы цифр в счетах за продовольствие, уголь для печей, воск для свечей в библиотеке и дорогущую голубую краску для чернил, которую предпочитали эльфийки.

Я ела свой скромный ужин – тушеные овощи с местными ароматными травами и кусок острого козьего сыра, принесенные молчаливой эльфийкой-служанкой, чье лицо оставалось невозмутимым, будто высеченным из мрамора, – почти не чувствуя вкуса, механически пережевывая пищу. Мысли возвращались к одному и тому же, как заевшая пластинка, на которую давила тяжелая рука реальности. Я, при всем желании, упрямстве и даже отчаянии, физически не справлялась одна. Пять уроков в день, пять разных дисциплин, каждая из которых могла бы стать делом всей жизни для местного ученого. История, география, литература, основы экономики и политологии, культурология. И это был лишь костяк, скелет, который нужно было облечь плотью и кровью. Чтобы оживить сухие факты, я старательно вплетала в них другие предметы. Ту же историю приходилось сочетать с мифологией – иначе как объяснить мотивацию древних королей, действовавших по воле богов или страшащихся их гнева? Культурологию невозможно было отделить от искусства разных рас – их музыка, архитектура и живопись были лучшим, невербальным отражением души народа. На литературе мы разбирали не только сюжеты, но и стилистику, что неизбежно вело к импровизированным урокам риторики и основ стихосложения, когда мы с девушками пытались сочинить хоть сколько-нибудь связное четверостишие.

Каждый такой синтезированный, живой урок требовал титанической подготовки. Мне приходилось ежедневно перелопачивать горы материала, сверяя противоречивые источники – ведь то, что для эльфов было славной битвой, для гномов выглядело мелкой стычкой, а для орков и вовсе не стояло упоминания, – готовить конспекты, карты, схемы родословных, которые путались и ветвились, словно корни древнего дуба. Мои собственные апартаменты, некогда бывшие убежищем, постепенно превращались в филиал книгохранилища, объятый тихим хаосом: стопки фолиантов громоздились на полу, подобно каменным глыбам, свитки с переводами древних пророчеств валялись на столе, придавленные в качестве пресса-папье для счетов, рядом с недопитой и давно остывшей чашкой травяного чая, а на зеркале, в которое я почти не смотрелась, я иногда обнаруживала заметки, сделанные угольным карандашом прямо на холодном стекле – даты, имена, стрелки причинно-следственных связей.

Времени не хватало катастрофически. На самообразование, на чтение новых, манящих трудов, которые изредка привозили странствующие торговцы и которые пахли иными землями и приключениями, его уже не оставалось. А уж про управление замком и разбор накопившейся документации – договоров с поставщиками муки и ткани, отчетов служанок о разбитой посуде, писем от взволнованных родителей учениц с вопросами об успехах и намеками на скорейшее замужество дочерей – и говорить не приходилось. Всё это копилось на краю моего массивного письменного стола, образуя угрожающе зыбкую башню из пергамента и бумаги, которая в любой момент могла рухнуть, похоронив под собой последние следы порядка.

Вечером, стоя у того же зеркала и передергивая плечами, чтобы сбросить с них усталость, словно тяжелый, мокрый от дождя плащ, я поймала себя на том, что мысленным взором снова анализирую расписание на завтра, подсчитывая, сколько часов уйдет на проверку сочинения Берты о влиянии горных рудников на поэзию гномов. Вывод напрашивался сам собой, неутешительный и непреложный, как гранитный фундамент замка. Надо было искать преподавателей себе в помощь. Специалистов, узких и увлеченных, которые взяли бы на себя часть дисциплин. Хотя бы литературу и географию, чтобы развязать себе руки для углубления в историю и политику. А в идеале – нанять кого-то на основы магической теории или боевые искусства, чтобы образование моих девиц было по-настоящему разносторонним и конкурентоспособным, чтобы они могли блеснуть не только знаниями, но и практическими навыками в будущем.

Но за этим, почти освобождающим выводом, тут же возникал другой, холодный и безжалостный, как лезвие ножа, – финансовый. Один учитель – это жалованье, стол и кров. Несколько учителей – это уже серьезная, прорубленная в бюджете брешь. А еще содержание самого замка-левиафана: еда на полтора десятка ртов, дрова для бесчисленных каминов и печей, одежда, ремонт протекающей крыши над северным крылом, жалованье прислуге… Мои скромные сбережения, полученные от нынешних учениц, таяли на глазах, как весенний снег под солнцем Лантанира.

Значит, второе неизбежное, неотложное действие – нужно было набирать новых учениц. Больше учениц – больше средств, которые позволят не только удержать на плаву нынешнее, шаткое положение, но и расшириться, сделать рывок. Нанять того самого преподавателя по фехтованию или древним языкам. Закупить новые книги, алхимические реактивы, подробные карты с нанесенными торговыми путями и маршрутами великих походов. Мысль об этом одновременно пугала и зажигала внутри крошечный, но упорный огонек надежды.

Я подошла к окну и распахнула массивные дубовые ставни с резьбой, изображающей побеги диковинных растений. Ночной воздух был холодным и чистым, он обжигал легкие, словно ледяное шампанское. Где-то внизу, в спящем лесу, кричала незнакомая птица, ее двусложный, тоскливый крик разрывал тишину. Я смотрела на усыпанное чужими, слишком крупными и яркими звездами небо, на танец двух лун – серебристой Селены и зелено-голубой Умбры – и чувствовала всю тяжесть ответственности, грубой и реальной, легшую на мои плечи. Это был уже не просто побег от прошлой, безликой жизни. Это было дело. Моё дело. И чтобы оно не рухнуло, как карточный домик, предстояло работать еще больше. Но уже не в одиночку. Эта мысль согревала сильнее, чем плед.

Первым делом с утра, решила я, составлю объявление для магической почты – запечатаю его сургучом с новой, заказанной у гномов печатью в виде раскрытой книги – и разошлю его по гильдиям учителей и в соседние города. И отдельно – новое, более привлекательное и развернутое предложение для благородных семей провинции, с упором на «всестороннее развитие личности» и «подготовку к управлению наследственными владениями». «Институт благородных девиц» был готов принять новых птенцов под свое крыло. За умеренную, но тщательно просчитанную плату.

Покончив с размышлениями, я переоделась в простую, но мягкую льняную ночную сорочку, пахнущую полевыми цветами от сушеных саше в комоде, и легла спать под тяжестью стеганого одеяла, набитого пухом местных теплокровных птиц-фениксов. Что снилось – так и не вспомнила. Лишь обрывки беспокойных образов: бесконечные коридоры из книжных корешков, по которым я бежала, кричащий василиск, чей крик сливался со звонком будильника из прошлой жизни, и внимательные, изучающие глаза учениц, следящие за мной из каждой тени. Чушь всякая, не иначе, порождение усталого мозга.

Утром проснулась с ощущением тяжелой, но четкой решимости, готовая к битве с судьбой, бюджетом и хронической нехваткой кадров. Сегодня у моих учениц был официальный выходной, их веселые, переливающиеся как ручьи голоса не должны были наполнять каменные своды. И я могла целиком посвятить этот день неотложным делам, не распыляясь.

Вымывшись прохладной, почти ледяной водой из глиняного кувшина, украшенного синими узорами, и с наслаждением ощутив ее свежесть на коже, я переоделась в свое любимое простое, но удобное домашнее платье из темно-зеленого бархата, с длинными рукавами, отделанными тонкой кожей, и глубокими карманами, куда можно было сунуть все что угодно – от заостренного карандаша до забытого ученицами светящегося кристалла или горсть монет.