Институт благородных девиц попаданки. Страница 5

Мой кабинет был моей крепостью, святилищем и штаб-квартирой одновременно. Просторная комната с высоким потолком, затянутым по углам причудливой серебристой паутиной воздушных пауков, которую даже усердные служанки-эльфийки не могли вывести окончательно, считая ее частью замкового духа. Стены от пола до потолка были заставлены темными дубовыми книжными шкафами, доверху набитыми фолиантами в потрескавшихся кожаных переплетах, свертками пергаментов, испещренных тайнописью, и свернутыми в тугие трубки картами неведомых земель. Воздух был насыщенным и вечным – смесь старой бумаги, расплавленного воска для печатей, сухих трав, разложенных для просушки между страниц, и легкой, благородной пыли, лежащей на корешках веков. У большого каменного камина, сейчас холодного и темного, стояли два прочных, потертых временем кожаных кресла и низкий столик из цельного куска древесины для переговоров. Мой рабочий стол, массивная, испещренная царапинами и чернильными пятнами конструкция из темного дерева, занимал центр комнаты; он был вечным полем битвы между аккуратными стопками проверенных работ и хаотичными завалами новых книг, писем с гербами на сургуче и пергаментов, испещренных срочными сообщениями, требующих немедленного внимания. Я уселась в свое главное, высокое кресло с подушкой, протертой до дыр, у высокого арочного окна, откуда открывался величественный вид на затуманенные долины и зубчатые хребты синих гор на горизонте, и, взяв маленький серебряный колокольчик, позвонила им, вызывая экономку.

Экономкой здесь работала найра Агата, гномья старейшина, видевшая, наверное, еще прадедов моих нынешних учениц, причем в люльке. Несмотря на возраст, который она тщательно скрывала (но седина в ее тщательно заплетенной в сложную, как инженерный чертеж, косу бороде выдавала ее с головой), она была невероятно бодра и активна. Войдя в кабинет, она не прошагала, а именно перешагнула порог своим коротким, но уверенным, твердым шагом, и дверь, казалось, сама затворилась за ней, почувствовав ее волю. Ее невысокая, коренастая, но мощная фигура была облачена в безупречно выглаженное платье из темной, практичной шерсти, поверх которого был надет всегда идеально чистый, накрахмаленный фартук. Сеть морщин у глаз и на высоком лбу говорила не столько о дряхлости, сколько о постоянной концентрации и внимании к тысяче мелочей, из которых складывалась жизнь замка. Ее глаза, яркие и острые, как у молодой хищной птицы, мгновенно оценили масштаб катастрофы на моем столе, но она, воспитанная и тактичная, лишь слегка поджала губы, промолчав.

– Найра Агата, – начала я, едва она устроилась в кресле напротив, ее ноги в прочных, сработанных на века башмаках не доставали до пола, но она сидела с выпрямленной спиной, с царственной осанкой, присущей ее народу. – Что у нас с продуктами? Хватит запасов на неделю? Или нужно уже заказывать подводу и ехать на ярмарку в долину?

Она сложила руки на коленях, и ее густые, кустистые брови поползли вверх, словно две мохнатые гусеницы, готовящиеся к долгой и обстоятельной дискуссии.

– Желательно и на ярмарку съездить, ваша милость, – выдала она, ее цепкий, всевидящий взгляд задумчиво скользнул по беспорядочным стопкам бумаг на моем столе, будто мысленно составляя опись не только запасов, но и моих проблем тоже. – Мука высшего помола на исходе, да и крупы той, перловой, что девушки любят, чуть осталось. И в огороде порядок навести. Последние корнеплоды выкопать, грядки под зиму подготовить. Земля уже остыла, пора. Чует мое сердце, заморозки ночные не за горами.

Огород у нас был свой, разбитый на солнечном склоне заднего двора замка, за крепостной стеной. Небольшой, но ухоженный участок, за которым с удивительным усердием следили сами ученицы – для многих, выросших в замках или городах, это было в новинку и воспринималось как забавный, почти алхимический эксперимент по превращению семечка в нечто съедобное. Он позволял существенно экономить, обеспечивая нас свежей зеленью, хрустящими овощами и душистыми ягодами, из которых гномки варили невероятное по густоте варенье.

– До заморозков еще далеко, – возразила я, припоминая данные с метеорологического кристалла, – а вы сами говорили на прошлой неделе, что ярта и ортанка не созрели до конца. – Я назвала местные аналоги моркови и свеклы, чьи корешки и клубни только-только набирали сочность и сладость, впитывая последнее осеннее солнце. – Зачем их убирать сейчас? Они же еще нальются. Ничего другого на грядках, кроме них да пары кустов поздней брюквы, вроде бы и нет.

Найра Агата фыркнула, от чего ее густая, седая, тщательно уложенная борода колыхнулась, словно куст степной полыни на ветру.

– Так-то оно так, ваша милость, да не совсем. Ярта – дело другое, пусть сидит в земле, от первых заморозков слаще станет, сахар в корне накопится. А вот ортанку, ту самую, что с алыми прожилками, словно мраморная, трогать нужно. Не мороз ей страшен – корнегрыз садовый. Весь огород подточит, прожорливая тварь подземная, если сейчас не убрать урожай. Уже признаки видела: листья чуть подвяли без причины, а у корней земля рыхлая, бугорками. Он уже тут, гад, проходы роет. И брюкву ту самую, «зимнюю радость», тоже пора. Она от ночных холодов крепчает, горечь уходит, становится сладковатой, будто тушеная груша. Да и погреба проветрить и перебрать пора, пока осенняя сушь держится. Мешки с зерном передвинуть, бочки с солениями и мочеными мшавками осмотреть, не пошла ли плесень где. Место под новый урожай подготовить. Работы – непочатый край.

Я подавила вздох, чувствуя, как список неотложных дел растет, словно сказочное дерево, до небес. Практичная гномка всему и всем могла найти дело, превращая любой разговор в исчерпывающий план действий. А значит, следующие несколько дней придется потрудиться не только прислуге, но и нам с ученицами, вооружившись лопатами и корзинами. Если, конечно, мы не хотели зимой жевать одну вяленую баранину да прорастающую на глазах картошку.

Глава 4

После разговора с экономкой, с усилием отложив в сторону насущные хозяйственные заботы, я засела за куда более сложную и тонкую задачу – составление объявления о новом наборе. Я сидела за своим массивным, испещренным чернильными кляксами и царапинами столом, отодвинув в сторону счеты и кипу счетов от поставщиков, и крутила в пальцах заостренный карандаш из мягкой, ароматной лантанирской сосны, обдумывая каждое слово, каждый нюанс будущего текста.

Перед моим мысленным взором стояли живые образы моих нынешних учениц. Десять из двенадцати – младшие дочери, «лишние рты» в знатных, но не бездонно богатых семьях, чьи гербы на письмах выглядели чуть поблекшими. Их приданое было скудным, а участь – предопределенной, как путь кометы: жизнь в тени более удачливых сестер, вечное положение приживалки, служанки с аристократической родословной в лучшем случае, или выгодная партия для такого же обнищавшего дворянина – в худшем. И только две – старшие, но, увы, не сумевшие благодаря своей нестандартной внешности или строптивому характеру соответствовать высоким, выхолощенным стандартам красоты своей расы, а потому также оказавшиеся на обочине матримониальной гонки, разменной монетой в политических играх старших родственников.

Им всем, как воздух, было нужно не просто образование, не просто свод сухих знаний. Им отчаянно нужно было место, где их не будут оценивать лишь как брачный актив или обузу. И шанс. Шанс найти себя, свои таланты, завести связи подруг, а не соперниц, и обрести ту самую опору, которая позволит если не изменить судьбу, то хотя бы встретить ее с высоко поднятой головой.

Мысль, наконец, сформировалась, кристаллизовавшись в ясный план. Я обмакнула тонкое гусиное перо в хрустальную чернильницу, наполненную густыми чернилами цвета ночного неба, и вывела на плотном, дорогом листе пергамента каллиграфическим, выверенно-официальным почерком, которому научилась еще на Земле для подписывания дипломов:

«Институт благородных девиц при Замке Серебристых Вершин