Персей. Страница 3

– Послушай нас, Патрицио! – настаивал дон Дьего. – Не бойся! Я пойду с вами! В случае чего я стану на твою защиту!

Когда до благовеста осталось совсем немного времени, Патрицио поддался уговорам, и они выступили всем обществом.

Между тем Бенвенуто в кольчуге и с оружием расхаживал по мастерской, прислушиваясь, не раздался ли уже первый удар колокола.

В дверь постучали.

Первым вошел раскрасневшийся дон Дьего, за ним Микеле, следом маэстро Марино, последним – трясущийся Патрицио.

Бенвенуто смотрел на них мертвящим гневным взглядом.

Патрицио пролепетал:

– Бенвенуто, вот я привел вам Микеле!.. Клянусь, я случайно задержал его!.. Это получилось нечаянно, я совсем не хотел вас обидеть!

Тут вступил и Микеле.

– Хозяин мой, простите меня! – сколь можно проникновенно и почтительно сказал он. – Позвольте мне остаться! Я буду делать все, что вы мне прикажете!..

– Ты хочешь доработать условленный срок? – хмуро спросил Бенвенуто.

– Нет! – ответил Микеле. – Я хочу никогда больше с вами не расставаться!

Бенвенуто помолчал, опустив голову. Потом со вздохом обернулся и хмуро сказал ученику, которого недавно прибил Микеле:

– Пьетро, милый!.. подай-ка мне тот сверток… Вот, Микеле. Здесь все платье, что я тебе дарил. Шапка и плащ тоже. Возьми – и вместе с этим получай свободу. Иди куда хочешь. Ты мне больше не нужен.

– Вот тебе раз! – изумился дон Дьего.

– Но почему?! – плачуще воскликнул Микеле.

Бенвенуто молчал, Микеле плакал, дон Дьего разводил руками, маэстро Марино твердил, что не встречал более благородного человека, чем Бенвенуто, и, если б на склоне лет не увидел воочию, никогда бы не поверил, что такие вообще бывают на свете!..

Бенвенуто все еще не понимал, кто это такой.

– Хозяин, это же маэстро Марино, мой отец! – воскликнул Микеле. – Видите, как он вас умоляет!

– Ах, отец!.. Простите меня, маэстро Марино, я сразу не уяснил. Ну что ж… Ладно, маэстро Марино. Ради вас я возьму его обратно.

– Ну хорошо, – сказал Бенвенуто, снова закрепляя медальон. – Так на чем мы остановились?

– Мы остановились… перед тем как вы об отце начали рассказывать?

– Да.

– Ну, я сказал, что так не говорят…

– Ты неисправим, Микеле, – заметил Бенвенуто. – Тебе хоть кол на голове теши. Все равно не перестанешь умничать. Я мог бы сказать, что тебе свойственно баранье упрямство. Но ты гораздо упрямее барана. Ты просто осел!

– Вам виднее… пожалуйста… я же написал, как вы сказали. Хотя так и не говорят…

– Хватит!.. Не важно, как говорят. В конце концов, это просто слова.

– И что? Я и пишу слова.

– Слова! А есть вещи куда важнее слов!.. Мы же не просто так слова пишем! Я не собираюсь говорить просто слова! Всякий дурак может говорить слова! И обычно в этих словах нет никакого смысла!.. А я говорю о важных вещах! Вот и записывай теми словами, что мне подвернулись. Не имеет значения. Какими словами ни записать, важные вещи никуда не денутся.

– О каких важных вещах? Вы ведь просто рассказываете, как жили…

– Не знаешь, какие бывают важные вещи?

– Нет… ну, то есть… Нет, не знаю.

– Да вот такие и бывают. Жизнь и смерть, например.

– При чем тут смерть?

– Да при том, что сегодня ты стучишь зубилом, а завтра бац! – шагайте за лопатами. Однажды отец услал меня в Мантую: поезжай, говорит, от греха подальше, дескать, а то тут чума. Как будто в Мантуе что-то другое… Я и уехал, а когда месяца через три вернулся, так уже никого не было: ни отца, ни двух сестер. Ни зятя, ни племянников. Всех Господь прибрал. Собака была, и та сбежала.

– Куда сбежала?

– Откуда я знаю куда. Наверное, отправилась пропитание искать. Не подыхать же ей там с голоду.

– Чума – она такая…

– Ну да, чума.

– Да… В позапрошлом году дядька мой, отцов брат, тоже умер. Мы-то уехали в Сиену. Все бросили и уехали. А он остался.

– Бежали то есть.

– Почему – бежали?

– А как еще, если все бросили?

– Не знаю…

– Бежали, конечно… И правильно сделали. А мой отец уперся, вроде твоего дядьки. Я просил его, умолял… Куда там. Он тут, видите ли, жизнь прожил. А сестра не хотела одного его оставить… Ну что ты хочешь, чума.

– Да, чума…

– Ну, чума чумой, а от человека тоже кое-что зависит. Я когда-то жил в одной деревушке милях в пяти от Рима. В Риме была чума… в деревушке тоже была, но в деревушке такая… – Бенвенуто пренебрежительно махнул рукой. – Ну, такая, знаешь, не очень напористая.

– Ага…

– А в Риме у меня был друг… Серджио его звали. И я ему все толковал: Серджио, дорогой, бросай все, поедем со мной, там спокойней. Мальчика за ним дважды посылал.

– Мальчика?

– Ну да, мальчика. Из той деревни мальчика. А он, видите ли, не мог. Работа у него, видите ли, была срочная. Денежная и… и довольно славная. И что?

– Что?

– Да ничего. Умер месяца через два. Все о работе заботился. Ну и что? Так и не закончил.

– Да…

– Мальчик потом тоже умер.

– И мальчик умер?!

– Умер, да. Но он не в Риме, он в этой деревушке умер.

– Но мальчик-то почему умер?

– Что за нелепый вопрос!.. Почему мальчики умирают? Говорю же – чума. Чума есть чума.

– Нет, я понимаю… Мальчики тоже умирают.

– Да, мальчики тоже умирают. Не все, конечно. Некоторые. Некоторые да, а некоторые нет. Но некоторые да. Ты вот, например, думаешь, что ты вечный, что ли?

– Я?

– Ты думаешь, что вечный, пока жив. А потом хлоп – оказывается, не жив, а уже умер.

– Не знаю…

– Не знает он… Что тут знать? Ладно, хватит болтать. На чем мы остановились?

– Наш добрый предводитель решил, что в следующее воскресенье все мы придем к нему ужинать.

– Ага. Ну да. Наш добрый предводитель решил, что в следующее воскресенье все мы придем к нему ужинать… Написал?

– Да.

– Так… И что каждый из нас обязан привести свою галку.

– Какую галку?

– Что? Ты не знаешь, что такое галка?

– Птица?

– Ну, в некотором смысле. Нет, не птица. В Риме так зовут женщин. То есть не всех женщин, а… а некоторых женщин. Погоди-ка, который час?.. Знаешь что, давай на сегодня остановимся. Мне пора. Прибери здесь. Прибери как следует.

– Да приберу я, приберу. Как будто я не прибираю. А что так рано?

– Дела.

– Только интересное началось…

– Перестань. Раньше, что ли, неинтересное было?

– Всякое…

– Раньше тоже все было очень интересное. Ты просто не понимаешь. Ты молод еще. Тебе пока лишь бы за сиську подержаться, о другом и мыслей нет.

– Ну и зря вы так говорите, хозяин…

– Зря, не зря… Куда я дел платок?.. Все. Мне пора. Завтра расскажу. Ты слышал меня? – прибери как следует.

– Сто раз слышал. А потом что делать?

– Что тебе делать? Что за вопрос? Я тебя за что кормлю? Тебе нечего делать?

– Ну, мы же больше не будем записывать…

– Ну и что? Других дел нету? Других дел полно. Завтра будем записывать. И потом, по-твоему, записывать – это дело?

– Не знаю. Вы же сами хотите.

– Я хочу!.. Вообще-то, это баловство. Но у меня есть причина.

– Какая причина?

– Помоги-ка… спасибо. Такая причина, что люди всяческого рода, которые совершили что-нибудь доблестное… или хотя бы похожее на доблесть… должны своею собственною рукою правдиво и честно описать свою жизнь.

– Доблестное?

– Доблестное, да. Но не ранее, чем по достижении сорокалетнего возраста.

– Так вы, значит, совершили что-то доблестное?

– Микеле, ты дурак? Ты уже сколько времени у меня, а еще ничего не понял?

– Что вы сердитесь? Я просто спрашиваю. Ладно, все я понял… я не дурак. Но ведь вы не своей рукой…

– Ну, это просто так сказано. Какая разница, своей или не своей. Не своей, потому что у меня руки всегда заняты.

– Ну и отдохнули бы.

– Ну да. Отдохнул бы. А кто дело будет делать? Герцог медальный чекан заказал. Герцогиня просит две вазы и шкатулку. Ты будешь делать?