Персей. Страница 4

– Другие подмастерья же есть… И мастера…

– Подмастерья!.. У них руки не из того места растут.

– У вас у всех руки не из того места растут…

– Микеле, молчи уже, очень тебя прошу!

– Да я ничего.

– Вот и хорошо. Поэтому я говорю, а ты пишешь. В сущности, это одно и то же.

– Разве?

– Микеле, не своди меня с ума. Когда уберешь здесь, пойди к Антонио. Он собирался за дровами. Поедешь с ним, поможешь. Вернетесь, Фелиса вас покормит.

– За дровами!.. Это же до вечера!

– Не шуми. Она даст вам чего-нибудь в дорогу. Ступай, мне нужно перед уходом кое-что собрать.

Ворча, Микеле с грохотом отодвинул стул, захлопнул тетрадь, завинтил крышку железной чернильницы, потоптался еще, осматривая стол в поисках беспорядка. Бенвенуто наблюдал за ним, пряча улыбку за насупленными бровями.

– Все, – обиженно сказал Микеле. – Я пошел, хозяин.

Он занимался мелочами, какие всегда отнимают время у немолодого человека, собравшегося выйти из дома, но думал не о них, а о том, что герцог не просто так велел явиться до обеда.

Зачем бы? Обычно в эти часы Ко́зимо вплотную занят делами города, делами государства…

Может быть только одно объяснение: сегодняшний визит Бенвенуто тоже относится к государственным делам.

А какое у Бенвенуто государственное дело? Известно какое: поставить на площади Синьории статую Персея!..

Наконец-то герцог взялся за ум. Он желает спланировать, в каком порядке предоставить Бенвенуто все, что требуется ему для окончания несуразно затянувшейся работы.

Восемь лет… скоро девять! Когда-то он был уверен, что потребуется полгода. Да и кто бы думал иначе?..

Он наводил порядок, раскладывал по местам инструменты, а сам, немного взбудораженный открывшимися перспективами, невольно вспоминал, как все начиналось.

Герцог принял его так, словно долгие годы страстно мечтал об этой встрече – и наконец-то получил возможность выразить Бенвенуто свое благорасположение.

Герцогиня не отставала от мужа. Они наперебой расспрашивали, над чем трудился он для короля Франциска, требовали подробностей, ловили каждое слово, ахали и восторгались.

Понятно, что Бенвенуто, сладко польщенный вниманием их светлостей, не только поведал все в самых мелких и живых деталях, но и расцветил рассказываемое, и даже кое-что прибавил – короче говоря, распустил хвост выше всякой меры.

При этом он явился к герцогу Козимо вовсе не ища службы, а единственно, чтобы исполнить долг: ведь он оставался гражданином Флоренции, по завету предков приверженным Медицейскому дому. У него не было оснований чураться нынешнего правителя, а были, наоборот, все причины оказать ему полагающееся уважение.

– О, сколь малая награда за столь изумительные труды! – воскликнул Козимо, когда речь неизбежно зашла о деньгах. – Не думал, что Франциск столь скареден!.. Ты так превозносишь французского короля, Бенвенуто! Но я чувствую, что ты хвалишь его не по справедливости, а лишь по свойственной тебе доброте! Признай!.. Мне грустно это слушать… Милый Бенвенуто, если бы ты взялся сделать что-нибудь для меня, я бы платил тебе совсем по-другому.

– Ваша светлость, – смиреннейше отвечал Бенвенуто. – Было бы подло мне высказываться иначе, памятуя о великих благодеяниях, оказанных мне его величеством. Не извлеки он меня из той неправедной темницы, куда папа Павел по нелепому навету меня кинул, мы бы сейчас с вами, ваша светлость, не разговаривали…

– Навету?

– Меня обвиняли в похищении папских драгоценностей.

– Это во время осады замка Святого Ангела? При покойном папе Клименте?

– Совершенно верно, ваша светлость.

– Я слышал об этой истории, – поморщился Козимо.

– Участвовать в ней лично было значительно горестней, – поклонился Бенвенуто. – В конце концов они уяснили, что я ничего не брал. Но будь я хоть трижды невиновен, отпустить меня все равно было нельзя: ведь я бы не стал молчать об их произволе! И они принялись деятельно меня умерщвлять…

– Какая низость, – вздохнул Козимо. – А ведь я его довольно хорошо знал…

– Ваша светлость, я знал его еще в ту пору, когда он звался кардиналом Фарнезе. Тогда между нами случались кое-какие недоразумения… с годами я стал самонадеянно полагать, что все забыто.

– И что же, в конце концов освободили?

– Да как сказать… Признаться, я сам кое-что для этого сделал: бежал, прыгнул с крыши, сломал ногу, едва не погиб. Они бы все равно меня добили… Тут-то король Франциск и проявил участие: мало того что вырвал меня из лап этих негодяев, но еще и дал возможность спокойно трудиться. Благодаря ему я и смог создать эти чудесные, по словам собственной вашей светлости, работы!..

Бенвенуто осекся: ему показалось, что чем больше он хвалит Франциска, тем меньше это нравится Козимо.

– Хорошо, очень хорошо, – холодно сказал герцог. – Но если ты захочешь поработать для меня, я тем паче не останусь в долгу. Уверяю тебя, ты будешь поражен моей щедростью. Кроме того, одна из твоих скульптур могла бы украсить площадь Синьории… как думаешь?

– Светлейший мой государь! – заволновался Бенвенуто. – Что вы говорите! Моя работа? На площади? Там собраны самые изумительные творения нашей школы!.. Скульптуры великого Донателло!.. Величайшего Микеланджело! Если ваша высокая светлость желает мне такой чести, я приложу все старания, чтобы вас удовольствовать! Хотите – мрамор, хотите – бронзу!..

– Бронзу? – задумчиво повторил герцог, словно пробуя слово на вкус. – Что ж, это было бы славно… А сможешь отлить мне Персея? – спросил он, явственно воодушевляясь. – Меч в одной руке, отрубленная голова Медузы – в другой! Сумеешь?

Бенвенуто так сощурился, словно пытался во что-то вглядеться.

– Ваша светлость, это надо пробовать, – в конце концов сказал он. – Благоволите приказать, я поработаю над моделью. Если одобрите…

– Да-да! Именно так!

– …тогда мне понадобятся разного рода условия…

– Об этом не беспокойся, Бенвенуто! – весело отвечал герцог. – Ты просто составишь перечень! Как только подашь ходатайство, я широчайшим образом его удовлетворю!..

Эх, если бы он догадался тогда попросить договор… и в договоре определить все, что ему было нужно…

Но в ту пору ему неоткуда было знать, что герцог Козимо имеет натуру скорее купца, нежели герцога.

И потому он вел себя с его светлостью как с герцогом, а не как с купцом.

2

Ему и правда уж пора было идти, но в самое неподходящее время домашние принялись чуть ли не хватать за пятки.

Сначала Фелиса с необъяснимой воинственностью объявила, что у нее давно кончились хозяйственные деньги. Так что, если Бенвенуто предполагает сегодня прилично ужинать, пусть даст еще.

Бенвенуто с ледяным спокойствием ответил, что тысячу раз просил не требовать денег у него вот так, на ходу, когда он и без ее нелепых наскоков не может толком собраться с мыслями, – а его-то мысли вовсе не о ветчине и луке, как она могла бы догадаться, а о таких вещах, которые в ее куцей головенке и уместиться не смогут!..

– Ах вот как: головенке! – удивилась Фелиса.

Именно! Разве так трудно найти подходящее время?.. Чтобы он мог спокойно разобраться, сколько и на что было потрачено!.. И каким образом на их грошовое хозяйство утекает такая прорва денег?.. В этом случае не возникает затруднений в получении новой суммы, ибо, как она отлично знает, он совсем не скряга, относится к ней с должным уважением и всегда выдает требуемое. А если она думает, наоборот, что он вот так, на ходу, с одной ногой в сапоге, начнет швыряться новыми кошельками, не зная, куда делись прежние, то она очень и очень ошибается.

Вы, хозяин, думаете, что я воровка, скорбно заключила Фелиса. Пусть так, хоть это и обидно. Но все же дорогому ее хозяину следует иметь в виду, что, вообще-то, ей все равно, что про нее думают всякого рода верхогляды, неспособные разобраться в людях и на маковое зерно. Она-то про себя знает, какая она! Она-то знает, что если захочешь вторую такую найти, так только наищешься досыта, а уйдешь несолоно хлебавши!.. Но дело даже и не в этом, а в том, что если хозяин собирается в ужин трескать один сельдерей с огурцами, так пусть вообще ничего не дает, овощей еще дня на три, как-нибудь пропитаются, разве что лучше было бы хотя бы маслицем сырье покропить, да уж что делать, если в кармане ни гроша.