Варяг II (СИ). Страница 44

Он замолчал, давая им прочувствовать весь гнет этих слов. В зале повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием факелов и тяжелым дыханием послов.

— И вот какой вопрос меня гложет, не дает спать по ночам, — продолжал Торгнир, вставая и начиная медленно прохаживаться перед ними. — Как я, такой — отцеубийца по сути, предатель, — как я могу доверять Харальду в этом прогнившем, вероломном мире? Если сын предает отца… то что уж говорить о каком-то чужом конунге, который мне даже не друг, а лишь временный попутчик на дороге войны?

Послы переглянулись. В их глазах мелькнуло понимание. Поняли они и другое — свою участь. Их руки разом схватились за рукояти мечей.

— Мой народ ни под кого не прогнется! — внезапно крикнул Торгнир, и его голос загремел под темными сводами. — Ни под Бьёрна, ни под Харальда! Альфборг всегда был свободным! И я… я лучше дождусь, пока медведь сразится с драконом, и добью ослабевшего победителя! Стража! Убить их!

Из теней по периметру зала немедленно вышли дружинники Торгнира. Их мечи и секиры уже были готовы к работе. Послы, рыча, отступили спиной к спине, выхватив свои клинки. Завязалась короткая, яростная и безжалостная схватка. Послы сражались как загнанные волки, отчаянно и умело, положив троих нападавших. Но против двадцати человек, против этого капкана, у них не было ни единого шанса. Вскоре оба чужеземца лежали в лужах собственной крови на каменном полу, их доспехи были изрешечены, а тела изрублены.

Торгнир спокойно смотрел на их тела. На его лице не было ни торжества, ни сожаления. Лишь холодная, усталая решимость и пустота в глазах. Он махнул рукой, словно отмахиваясь от назойливой мухи.

— Уберите здесь. И вымойте пол.

Пока слуги и воины возились с телами, волоча их за ноги, он подошел к столу, налил в кубок свежего меда, взял пучок высушенных трав — то самое лекарство, что оставил Рюрик, — а также схватил тарелку с жареной на углях курицей.

С этим незатейливым ужином он молча вышел из зала и поднялся по крутой, темной лестнице в покои отца. У дверей стояли двое стражников — его личные люди, проверенные. Они молча, с суровыми лицами, пропустили молодого ярла.

Ульрик Старый сидел в своем кресле у высокого стрельчатого окна, за которым простиралось черное, усыпанное крупными звездами осеннее небо. Он не повернулся на скрип двери, но Торгнир знал — отец слышал его. Слышал и крики, и звуки боя внизу.

— Тебе нужно выпить лекарство и поесть, отец, — тихо, без предисловий, сказал Торгнир, ставя еду и питье на маленький дубовый столик рядом с креслом.

— Не хочу, — голос Ульрика был слаб, но в нем еще теплилась искра былой твердости. Он медленно обернулся. Торгниру стало физически больно видеть, как сильно отец сдал за эти несколько дней. Кожа на его лице стала полупрозрачной, восковой, обтянув острые скулы, глаза ввалились и потухли. Казалось, время, сжатое в кулак, ударило его разом, состарив еще лет на десять. — Я слышал крики. Грохот. К нам приходили послы от Харальда. О чем вы договорились, сын мой?

— Ни о чем, — отрезал Торгнир, глядя куда-то в пол, в щели между грубыми досками. — Я приказал убить их. Обоих.

Ульрик содрогнулся. Его иссохшие пальцы вцепились в подлокотники кресла.

— Ты… Ты нарушил священный завет богов, сын мой, — прошептал он, и в его глазах вспыхнула старая, яростная боль. — Нельзя поднимать руку на послов. Даже с плохими вестями. Это… это скверна. Вечная. Позор на весь наш род. На всех наших предков. Гневного Одина ты накликал на свою голову!

— Я уже много чего нарушил, отец, — с горькой беспомощной усмешкой ответил Торгнир. — Перешел столько черт, что поздно сожалеть и читать мне мораль. Поздно. Но обещаю тебе… — он поднял взгляд и посмотрел на отца. — ты будешь гордиться мной. Вопреки всему. Вопреки богам и людям. Альфборг будет сильным. Неприступным. И свободным. Я сделаю его таким.

С этими словами он резко развернулся, чтобы уйти. Но у самой двери его остановил тихий, надтреснутый голос отца.

— Торгнир…

Тот замер, не поворачиваясь, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

— Что ты сделаешь… с Лейфом? — спросил Ульрик, и в его голосе дрогнула неуловимая нотка отцовской любви. — Убьешь собственного брата? Прольешь кровь своей крови?

Торгнир сжал кулаки. Секунду, другую он молчал, борясь с хаосом чувств, бушующих в нем.

— Посмотрим… — наконец выдавил он. — Тебя же я не убил…

И, не сказав больше ни слова, не обернувшись, он вышел, с глухим стуком прикрыв за собой дверь. В темном, холодном коридоре он прислонился лбом к шершавой, каменной стене, закрыл глаза и несколько долгих секунд просто дышал, пытаясь заглушить боль, сомнения и страшную, всепоглощающую тяжесть короны…

Утро было ясным, пронзительно красивым и обманчиво мирным. Солнце, еще не набравшее силу, золотило рыжую, багряную и лимонную листву, что ковром устилала склоны холмов. Оно заставляло искриться каждую каплю росы на паутинках. Пахло морем, хвоей и дымком от костров.

Мы с Эйвиндом, Лейфом и парой других проверенных воинов Бьёрна находились на большом голом мысу, что нависал над самым входом в бухту Буянборга. Это был наш главный наблюдательный пункт. Отсюда, как на ладони, было видно все море на многие мили, все подступы к родной гавани.

Рядом, искусно прикрытые свежесрубленными еловыми и сосновыми лапами, стояли две наши грозные «рогатки» — торсионные метательные машины, а у их массивных оснований громоздились аккуратные пирамиды из тщательно обтесанных, тяжелых каменных ядер. Место и впрямь было идеальным не только для обзора, но и для обстрела — любой корабль, любой драккар, рискнувший подойти к Буянборгу с моря, неминуемо попадал под сокрушительный каменный дождь.

Бьёрн расставил такие дозоры по всему побережью. Весь Буян, от мала до велика, жил теперь в режиме ожидания войны. В каждом доме, в каждой мастерской у порога стояли наготове лук, щит и топор. Склады были полны припасов, колодцы чисты. А Торгрим и его подмастерья не вылезали из своих дымных кузниц: и днем и ночью оттуда доносился неумолчный, убаюкивающий звон молотов — они ковали оружие, чинили доспехи, точили лезвия, не щадя ни себя, ни металла.

Сидеть сложа руки в такую пору было выше моих сил. Тоска глодала изнутри, смешанная с томительной тревогой за Астрид, за друзей, за этот ставший родным город, за все, что мы успели построить. Я понимал — крупное, решающее сражение не за горами, и мои навыки, отточенные в стычках и поединках, могли пригодиться в настоящей мясорубке, в хаосе стенки на стенку. А значит, нужно было тренироваться. Оттачивать мастерство. Всегда. Пока есть время.

Я встал против Лейфа. Эйвинд, при всем моем уважении и братской любви, уже был мне не ровня. Я читал его атаки, как раскрытый свиток, предугадывал каждый его шаг, каждый взмах. Лейф же оставался для меня загадкой, крепостью, которую нужно было брать с хитростью — массивный, как гора, надежный, как скала, но на удивление быстрый, точный и техничный боец.

Мы бились на деревянных тренировочных мечах. Я уже проиграл ему три поединка подряд. Он был объективно сильнее, его удары, даже сдержанные, едва не вышибали клинок из моих онемевших рук, заставляя отступать. Но я требовал реванша. В четвертый раз. Настойчиво, как одержимый.

Лейф лишь усмехнулся. Его суровое лицо осветилось на мгновение, и он, без лишних слов, согласился, принимая боевую стойку. Мы сошлись в центре небольшой, утоптанной полянки на самом краю мыса. Эйвинд и другие воины, прервав свой дозор, с живым интересом наблюдали, обмениваясь шутками и едкими комментариями.

Он атаковал первым, как лавина — мощно, неумолимо, без лишних уловок. Я отступал, парируя его тяжелые, размашистые удары, чувствуя, как немеют мои пальцы, как гудит каждая мышца. Мои приемы поначалу ставили его в тупик, заставляли перестраиваться. Но он, великий воин, адаптировался с поразительной скоростью. Он теснил меня, используя свою природную силу и массу, заставляя тратить драгоценные силы на защиту, на сопротивление.