Варяг II (СИ). Страница 43

— О-о-о, но это не тебе решать! — просипел Ульф, и в его голосе, сквозь хрип и боль, впервые прозвучала отчаянная, яростная злоба. — Боги сами разберутся, кому какое место уготовано! Мое сердце билось в бою! Оно не знало страха!

Харальд с театральной плавностью повернулся к своим воинам, стоявшим на почтительном расстоянии.

— Принесите крыс. И клетку. Ту, что побольше.

Вскоре два викинга притащили массивную, грубо сколоченную деревянную клетку с решетчатой дверцей. Внутри копошилась и пищала дюжина крупных голодных крыс. Их длинные хвосты шуршали по дереву, а глаза-бусинки сверкали в лунном свете лихорадочным злобным огоньком.

— Разденьте его, — с ледяным, безразличным спокойствием приказал Харальд, не отрывая взгляда от Ульфа.

Воин подошел и грубыми привычными движениями стал сдирать с него остатки одежды — клочья рубахи, штанов. Ульф пытался вырваться, слабо упираясь. Он сыпал проклятиями, даже пытался драться. Но все было тщетно. Его избитое тело покрылось мурашками от ночного холода.

Голого и беспомощного, его повалили на спину на огромный плоский валун у самой кромки воды. Затем его крепко привязали к булыжнику сыромятными ремнями. Он лежал, тяжело дыша, его грудь вздымалась в такт отчаянным, но тщетным попыткам вырваться. Камень был холодным и шершавым, он резал и царапал спину.

Харальд подошел к пленнику. Взял клетку. Это была хитрая, продуманная конструкция — без дна. Он молча, с видом знатока, поставил ее прямо на живот Ульфа. Тот замер, чувствуя нарастающий ужас от прикосновения холодного дерева и писка голодных тварей. Конунг лично привязал клетку к его телу несколькими ремнями, убедившись, что она плотно прилегает и никуда не сдвинется.

Затем он открыл дверцу другой маленькой клетки и ловким движением вытряхнул оттуда крыс в большую, что покоилась на животе обреченного. Одна из тварей, ошалев от простора и запаха крови, тут же попыталась впиться Ульфу в бок, но он судорожно дернулся, и острые зубы лишь скользнули по коже, оставив красную, кровоточащую царапину.

Харальд с легкой усмешкой наблюдал за этим. Он захлопнул дверцу и задвинул массивный железный засов. Потом взял из рук воина дырявое металлическое сито, доверху наполненное тлеющими, раскаленными докрасна углями, и аккуратно, с почти что хозяйственной заботливостью, поставил его на верхнюю решетку клетки.

Металл быстро начал накаляться. Жар, словно невидимая печь, стал исходить от сита. Крысы, почуяв опасность, забеспокоились сильнее. Их писк стал пронзительным, визгливым, движения — хаотичными и яростными. Они метались по клетке, ища выход, чуя легкую добычу внизу.

Харальд наклонился к самому уху Ульфа. Его голос был сладок, ядовит и тих, как шепот змеи.

— Ты убил женщин, стариков и детей. Твоя смерть не будет доблестной. В ней не будет ни славы, ни чести. Тебя не примут в Вальхаллу. Тебя… медленно… сожрут заживо. Эти твари начнут с мягкого… с живота… чтобы добраться до свободы. Они прогрызут тебе кишки, Ульф. Будут пить твою кровь, глодать твою плоть. И ты будешь чувствовать каждый их укус. Каждый коготок. До самого конца. В полном сознании.

Ульф не выдержал и закричал от первобытного ужаса, от осознания той мерзостной, немыслимой участи, что ему уготовили. Его крик, полный отчаяния, ярости и отрицания, разорвал ночную тишину, эхом отразившись от скал.

Харальд равнодушно отвернулся от этого зрелища и подозвал к себе своего верного хускарла, старого Торстейна, чье лицо было бесстрастно, как маска.

— Где наши послы от Торгнира? Все еще нет вестей? Я начинаю нервничать.

Торстейн, брезгливо косясь на кричащего на валуне Ульфа, покачал головой.

— Увы, нет, конунг. Ни корабля, ни гонца. Ничего. Тишина.

— Кхм… — Харальд мрачно смотрел на черную, зеркальную гладь залива, где отражались звезды, словно рассыпанные по бархату самоцветы. — Ладно. Но мы больше не можем ждать. Выступаем на рассвете. Готовьте корабли. Пойдем прямо на Буянборг.

— Сразу туда? — удивился Торстейн.

— Старый медведь однозначно будет там. — пояснил Харальд. — Бьёрн — сердце этого сопротивления. Душа всего этого бунта. Отрубим ему голову… и весь остров, как спелое яблоко, упадет нам в руки. Сопротивляться будет некому.

Старый хускарл поклонился и отправился выполнять приказ.

А Харальд уставился на море, предвкушая великий поход. Душераздирающие крики Ульфа, на которых уже проступали нотки нечеловеческой дикой боли, звучали ему зловещим аккомпанементом. Ветер подхватывал их и уносил в ночь, навстречу грядущей буре, что уже вовсю собиралась над Буяном.

Пиршественный зал в Альфборге был погружен в тревожную, густую полутень. Факелы, вставленные в железные держатели на массивных колоннах, бросали на резные деревянные стены пляшущие, неустойчивые тени, создавая ощущение гигантской, бодрствующей пещеры.

На троне, который еще недавно принадлежал его отцу, полулежал Торгнир. Он выглядел изможденным и напряженным, словно не спал несколько ночей. Одна нога была небрежно перекинута через подлокотник, в пальцах он вертел тяжелый серебряный кубок.

Перед ним, подобно двум гранитным глыбам, стояли послы Харальда Прекрасноволосого. Два суровых, закаленных в десятках походов викинга в добротных, но лишенных вычурности доспехах. Их лица были бесстрастны, но глаза, узкие и цепкие, зорко следили за каждым движением нового ярла, за каждым изменением выражения его лица.

— Итак, я правильно понял, — томным, нарочито ленивым голосом начал Торгнир, — что моему уважаемому… соседу, конунгу Харальду, требуется моя скромная помощь в деле усмирения строптивого Бьёрна и его Буяна?

Один из послов, более рослый, со шрамом через всю щеку, пересекающим и правый глаз, кивнул, едва заметно склонив голову.

— Все верно, ярл Торгнир. Конунг рассчитывает на ваше благоразумие и дальновидность. Сила на нашей стороне, и победа неминуема. Гораздо разумнее и выгоднее быть в стане победителей, чем разделить участь побежденных.

Торгнир медленно сощурился: в его взгляде, устремленном на послов, заплясали хищные холодные огоньки.

— А что будет… потом? — спросил он. — Когда пыль битвы осядет и дым над Буянборгом рассеется? Что будет с Альфборгом? С этими землями? Со мной, в конце концов?

Второй посол, коренастый и широкоплечий, переступил с ноги на ногу, его доспехи тихо звякнули.

— В смысле? Остров, разумеется, перейдет под длань Харальда. Вы же останетесь здесь управлять этими землями. Как его наместник. Со всеми почестями.

Торгнир нарочито громко рассмеялся. Его смех был невеселым и колким, как первый лед.

— Надолго ли? — переспросил он, и смех его так же внезапно оборвался. — Я просто не питаю иллюзий, друзья мои. Харальду гораздо выгоднее и надежнее посадить здесь кого-нибудь из своей крови. Своего родича, племянника, брата. А я… я чужак. Неудобный союзник, пришедший к власти через предательство. Так ведь? Рано или поздно я стану ему не нужен. Или опасен.

Первый посол заметно занервничал. Его рука непроизвольно потянулась к рукояти меча, висевшего на поясе.

— Наш конунг — человек слова! Ему можно доверять. Он ценит верность и щедро вознаграждает за нее. Он не тот, кто забывает оказанные услуги.

— Конечно! — Торгнир снова усмехнулся, наконец отхлебнув густого, темного меда. — Вы иного и не скажете. Вы ведь его люди. Его хускарлы, вскормленные с его руки. Но знаете ли вы… — он наклонился вперед, упершись локтями в колени. — как именно я пришел к этой власти? К этому трону, на котором сижу?

Коренастый посол нахмурился, его скулы напряглись.

— Ваш отец… умер. Состарился, заболел. Разве не так? Мы слышали, он был немощен.

— Нет! — с неподдельной горечью в голосе ответил Торгнир. — Он не умер. Он сидит в заточении в своих покоях. Живой. Сытый. Одинокий. Пока что дышит. И я предал его. Собственного отца. Запер, как дикого зверя в клетке. Потому что посчитал, что его слабость, его упрямство и старомодная честь ведут наш народ, Альфборг, к гибели. Его предал родной сын… Его плоть и кровь…