Варяг II (СИ). Страница 28

Лейф кивнул, его обычно холодные, как айсберги, глаза немного смягчились.

— Да. Спасибо тебе за это, Рюрик. Я и не думал, что смогу снова увидеть его стоящим без опоры. Твое искусство… оно творит чудеса. Хотя… — он нахмурился, его взгляд устремился в сторону причала, где, опираясь на резной посох, стоял Ульрик, — мне не нравится оставлять его наедине с Торгниром. Брату нельзя доверять. Ни на йоту.

Эйвинд, проверявший крепление щитов у борта, присвистнул:

— Неужели все так плохо? Своя кровь, всё же… В крайнем случае, по морде съездить — и все дела.

— Своя кровь? — Лейф горько, беззвучно усмехнулся. — Я надеялся на хольмганг. На песчаной косе, перед лицом богов и людей. И я бы убил его. Без сомнений и без сожалений. Вот как я не доверяю своему брату, Рюрик. Вот насколько всё плохо.

От его слов стало холодно, будто от внезапного порыва ледяного ветра с фьорда. Эта семейная вражда была опаснее любого внешнего врага. Она подтачивала Альфборг изнутри.

— Надеюсь, мудрость ярла и его воля сумеют удержать Торгнира от опрометчивых шагов. — тихо сказал я.

Лейф лишь пожал своими могучими плечами и философски подметил:

— Надежда — удел слабых. Сильные полагаются на сталь.

Наконец, погрузка была закончена. Подняли тяжелый, узорчатый парус. Он наполнился упругим осенним ветром и натянулся, как кожа на барабане.

Драккар дрогнул, заскрипел уключинами и плавно, величаво тронулся с места, отходя ответхого причала. Я стоял на корме, положив руку на холодное дерево борта, и смотрел на удаляющийся Альфборг, на одинокую фигуру старого ярла, и чувствовал, как в груди закипает странная, противоречивая смесь облегчения и тревоги.

Торгнир смотрел, как корабль с братом и этим выскочкой-скальдом скрывается за скалистым мысом. В душе бушевал хаос из злорадства, ярости и страха. Пусть шторм разобьет их в щепки! Пусть ветер выбросит их на голые скалы! Пусть морские твари пожрут их надменные сердца! Лишь бы они не вернулись. Лишь бы этот позорный союз никогда не состоялся.

— Пойдем, сын, — голос отца вернул его к реальности. — Нам нужно поговорить. Наедине.

Торгнир демонстративно фыркнул и медленно повернулся к старику. Сперва домашний арест, как какому-то провинившемуся мальчонке, а теперь — разговоры по душам? Лицемерие. Кругом одно лицемерие и игра в большую дружную семью, которой не было и в помине.

Они молча, не глядя друг на друга, дошли до покоев Ульрика. Отец тяжело опустился в свое резное кресло. Его лицо, всего час назад светившееся надеждой, снова осунулось и выдавало неподдельную усталость.

— Зачем, Торгнир? — прямо с порога, без предисловий, спросил Ульрик. — Зачем ты жжешь наши же селения? Зачем терзаешь свой народ?

Торгнир замер. Он ничего не понял. Слова отца повисли в воздухе бессмысленной и дикой взвесью.

— Какие селения? — искреннее удивился сын. Он даже шагнул вперед.

— Не притворяйся! — Ульрик ударил кулаком по дубовому подлокотнику. Глухой удар отозвался эхом в пустой комнате. — В округе объявились поджигатели. Жгут хутора, никого, к счастью, не трогают, но кричат и передают «привет от Бьёрна Веселого». Тебе бы это было выгодно. Сорвать союз, выставить меня и Лейфа глупцами, не способными защитить свою землю. Оставить меня в одиночестве против всех.

Возмущение поднялось в Торгнире горячей волной. Его лицо исказилось, тонкие губы задрожали.

— Отец… Я понимаю твое недоверие ко мне. Понимаю! Ты всегда видел во мне второго, худшего. Но я бы до такого не опустился! — его голос сорвался на крик. — Я ни за что не стал бы жечь дома своего же народа, разорять своих же людей, сеять панику среди тех, кого я… кого я хочу однажды возглавить! Ради чего? Ради сиюминутной политической выгоды? Я не монстр! И не дурак!

Он говорил искренне. Слишком искренне. Слишком горячо. Ульрик пристально смотрел на него, его пронзительный взгляд искал в глазах сына ложь, двойное дно, но видел лишь оскорбленную ярость, боль и, возможно, каплю надежды.

— Очень на это надеюсь, — наконец, выдохнул ярл, откидываясь на спинку кресла. — Но мне неприятно, сын. Мне неприятно и горько, что ты тайно вел переговоры с Харальдом. Мне неприятно до боли, что ты не в ладах с Лейфом. Он твой старший брат! Плоть от плоти нашего рода! Будущий ярл Альфборга! Вы должны помириться! Должны!

— Ни за что! — выкрикнул Торгнир, и все его обиды хлынули наружу. — У нас разные матери! Или ты забыл? Или ты забыл, как он и его друзья унижали меня в детстве? Дразнили «тростинкой», отбирали игрушки, смеялись, что от меня не будет толку? Меня, твоего сына! Ему всегда доставалось больше! Больше любви, больше внимания, больше похвалы за каждый пустяк! А я… я был как бы между делом. Ты меня терпел, потому что я — родная кровь. И только! Потому что так положено!

Он тяжело дышал, чувствуя, как подкатывает ком к горлу. За этими словами стояли годы одиночества, непризнания и жажды отцовского взгляда, устремленного на него с одобрением, а не с досадой.

— И ты делаешь ошибку, доверяя наш народ Лейфу! — продолжил Торгнир. — Ему не хватит ума, чтобы привести Альфборг к процветанию! Он воин, да. Прямолинейный, как удар копья. Но не правитель! Не дипломат! А вы с ним… вы оба сошли с ума, раз верите, что этот жалкий, раздираемый склоками объединенный Буян выстоит против Харальда! Это самоубийство! А я не хочу вести свой народ на убой!

— Хоть твои слова и ранят мое сердце, я все равно люблю тебя, сын, — тихо сказал Ульрик. — Но ты многого не понимаешь… Харальд не станет терпеть тебя на троне. Ни тебя, ни Лейфа. Никого из нашей крови. Рано или поздно он поставит сюда своего человека, своего ярла. А нас — убьет или изгонит, как бездомных псов. Мы сразимся! И либо погибнем с честью, либо отстоим свое право дышать этим воздухом и пахать эту землю. Другого пути нет. Ни для меня. Ни для тебя.

— Ага! — язвительно, с горькой усмешкой бросил Торгнир. — А потом за нас возьмется в полную силу и Бьёрн! Мы просто сменим одного хозяина на другого, более хитрого! Ты видел этого Рюрика? Ты слышал, как он говорит? Он не воин, он… мыслитель! Такие опаснее! Они завоюют тебя не мечом, а словом, и ты сам отдашь им все, что у тебя есть!

Ульрик смотрел на него с бесконечной усталостью. Спорить и что-либо доказывать не было сил. Он исчерпал их все.

— Завтра, на рассвете, соберешь своих верных воинов. Отправишься искать этих поджигателей. Прочешешь все наши владения, каждую ложбинку. И, клянусь Тором, не вздумай натворить глупостей в порыве гнева! А сейчас… уйди. С глаз долой. Я… я хочу отдохнуть.

Торгнир постоял еще мгновение, с силой сжимая кулаки. Горечь, обида и ярость переполняли его, грозя вырваться наружу криком.

— Конечно, отец, — проскрипел он сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как предательская влага застилает глаза. — Как прикажешь.

Он резко развернулся и вышел, хлопнув тяжелой дубовой дверью с таким грохотом, что с полки упала глиняная кружка. Стук отозвался в тишине покоев, как похоронный звон по его надеждам.

Ульрик закрыл глаза. Ему снова стало плохо. Хуже, чем до прихода Рюрика. Лекарства могли исцелить тело, унять боль в суставах, но не могли исцелить душу. А душа его была разорвана надвое, и из этой раны сочилась вся его уходящая сила…

Сигурд Крепкая Рука неспешно шагал к жилищу вёльвы. Его походка была тяжелой и уверенной. Тропа, петляющая меж корявых, обвитых мхом сосен, казалась зыбкой, а воздух был густым и пряным. Он смердел осенним тленом и дымом сушеных трав.

Правда, его встречала не старуха, а ее черный кот. Зверь сидел на пороге низкой, вросшей в землю постройки и смотрел на Сигурда двумя фосфоресцирующими в сумраке глазами. Взгляд животины казался разумным, оценивающим, почти насмешливым.

Сигурд на мгновение задержался, чувствуя, как по спине пробегает холодок суеверного страха. Но он тут же подавил его своей волей.

Он толкнул тяжелую, скрипящую дверь и вошел внутрь. Воздух здесь был еще гуще, он обжигал легкие смесью полыни, болиголова и тлеющего на жаровне угля.