Варяг I (СИ). Страница 36

Бьёрн, не переставая смеяться своим леденящим душу, сумасшедшим смехом, мастерски провоцировал противника. Делал ложные выпады, на мгновение подставлялся, дразнил, словно тореадор перед корридой.

Эйрик, благородный и прямолинейный воин, взбешенный этим издевательским хохотом, рванулся в яростную, неистовую лобовую атаку. Его ярость затмила ему разум, вытеснила всякую осторожность. Он занес свой топор для сокрушительного, финального удара, широко раскрывшись, вложив в него всю свою мощь и ненависть.

И это стало его роковой ошибкой. Бьёрн, будто только этого и ждал, сделал молниеносное обманное движение, подставив под удар свой уже изрешеченный, почти разваливающийся щит. Топор Эйрика с глухим стуком вонзился в него и застрял, на мгновение выведя ярла из равновесия. А топор Бьёрна в это время описал короткую, смертоносную дугу и вонзился Эйрику под мышку, в единственную щель между прочным кольчужным полотном и стальным наручем.

Эйрик замер. Удивление на его лице было почти комичным, нелепым на фоне всего этого ужаса. Он посмотрел на рукоять топора, торчащую из его тела, как будто не веря, что это вообще возможно. Бьёрн, все так же смеясь своим леденящим кровь смехом, выдернул топор одним резким, профессиональным движением. И добил его следующим, финальным ударом — точным и беспощадным — в шею.

Но с гибелью ярла боевой дух защитников не был сломлен. Каждый стремился попасть в Вальхаллу и уйти из этой жизни настоящим воином. Битва продолжалась до тех пор, пока последний человек Эйрика не рухнул наземь. Некоторых раненых, ослепленных яростью или отчаянием, добивали на месте. Адская мясорубка постепенно затихала, переходя в мрачную, методичную фазу зачистки.

Тишина, наступившая после битвы, оказалась в тысячу раз страшнее самого боя. Воздух все еще был густо пропитан дымом и тем самым знаменитым «запахом битвы», но теперь к нему добавился новый, еще более отвратительный запах — запах страха побежденных.

Пленных, тех, кто выжил, — человек сто, не больше: старики, несколько уцелевших, раненых воинов, женщины с пустыми, отрешенными глазами, — согнали в полуразрушенный и чудом уцелевший амбар. Бьёрн, счищая с лезвия своего топора кровь и куски плоти грязной тряпкой, кивнул в их сторону. Его собственное лицо было похоже на окровавленную маску.

— Рюрик… Иди туда, — его голос прозвучал хрипло, но повелительно. — Ты проницательный парень. И видишь больше, чем некоторые мои парни. Выдави из них всё: где зерно припрятали, где серебро ярлово, где оружие лишнее и где прячутся те, кто думает, что может отсидеться в стороне.

Я прекрасно понимал, что это была очередная проверка. Я взглянул на него — а сам увидел себя со стороны, будто в дурном сне. Я понял, какую сложную, многоходовую игру он ведет, и какую роль отводит мне.

Меня снова затошнило. Но я кивнул и вошел в этот амбар. Запах страха ударил в нос еще сильнее, почти вышибив слезу.

Люди сидели на грязном полу, сгрудившись друг к другу, и смотрели на меня — испуганные, затравленные, побежденные.

Мне пришлось быть жестким. Но мои методы были далеки от насилия. Я заглядывал им в глаза, стараясь не моргать.

— Эйрик мертв, — начал я. — Бьёрн — теперь ваш истинный ярл. Он заберет все, что найдет. Сам. И сожжет то, что не сможет унести, если ему покажется, что вы его обманули. И ваши дети умрут от голода будущей зимой. Или… — я сделал многозначительную паузу. — Вы мне покажете тайники с зерном. С серебром. С оружием. И тогда ваши дети переживут зиму. У вас будет шанс. У вас простой выбор.

Это была жесточайшая арифметика. Простая, как удар топора, и неотвратимая, как прилив. Или ты, или тебя. Я видел, как мои слова ломают их. Как последние остатки воли утекают из их глаз, сменяясь покорностью, пустотой, отрешением.

Один старик, ремесленник судя по засаленному кожаному фартуку и мозолистым рукам, крепко выругался, но потом кивнул и дрожащим пальцем указал на почти невидимую дверцу погребка в полу. Его примеру последовали остальные и стали наперебой делиться ценной информацией.

Меня снова затошнило. От самого себя. От этого выбора. От этой грязной, необходимой работы. Но я делал это. Потому что этот мир был жесток. «Либо ты, либо тебя». И я выбрал себя. Снова. И, наверное, всегда буду делать выбор в свою пользу.

Чуть погодя всех оставшихся в живых жителей борга — воинов, стариков, женщин, детей — согнали на центральную площадь, утоптанную и залитую кровью. Они стояли тесной, испуганной толпой под неусыпным взглядом дружинников Бьёрна. Напряженная, звенящая тишина висела над всеми, густая, как смог, тяжелая, как камень. Страх был почти осязаем, его можно было потрогать.

Бьёрн взошел на импровизированное возвышение — опрокинутую телегу, у которой кто-то из защитников пытался сделать последнюю линию обороны. Он казался воплощением непреклонной и железной воли. Его фигура на фоне дымного неба выглядела огромной и мифической.

— Эйрик мертв! — его голос лихо рубанул тишину. — Тепрь «Я» — ваш новый ярл! Я — ваша земля! Я — ваш закон! Вейцла — три мешка зерна с хутора! И десятая часть от приплода овец и коз. Это меньше, чем брал ваш доблестный правитель! — Бьёрн указал рукой на тело Эйрика, которое еще не успели убрать. — Я буду вас защищать. От Харальда Прекрасноволосого. От голода. От чужих ярлов. За предательство я обещаю вам мучительную смерть. За верность я дарую вам жизнь. Есть вопросы⁈

И, конечно же, их не было. Слова Бёрна по своей сути являлись ультиматумом. Волей сильного. И в этой голой, жестокой воле была своя, странная милость — дань действительно была меньше, чем брал Эйрик. В этом был холодный и прагматичный расчет — сытый, хоть и подневольный человек, будет работать лучше, а бунтовать меньше.

Затем начался дележ добычи. Мне, как и было обещано еще на Буяне, выделили мою долю. Не только горсть серебра, но и добротную кольчугу с одного из дружинников Эйрика.

Потом Бьёрн сделал то, чего я никак не ожидал, то, от чего у меня перехватило дыхание. Он обернулся ко мне, и его голос прозвучал на всю площадь, чтобы слышали абсолютно все — и его воины, и новые подданные.

— Рюрик! — прогремел он. — Встань сюда! Твоим умом и твоей рукой была добыта эта земля! Кровью и хитростью! Ярл Эйрик лежит мертвый, и его борг теперь мой, потому что ты указал нам слабое место в его защите! Отныне ты — бонд! Свободный человек и землевладелец! И вот твой надел! — он властным, не допускающим возражений жестом указал на восток, за частокол, где у самой кромки темного леса виднелся небольшой, порушенный, но целый хутор с парой построек и клочком вспаханной земли. — Хутор твой! Земля твоя! Лес твой! Обрабатывай! Строй! Прокормишь себя — прокормишь и своего ярла! Защитишь себя — и усилишь мой щит!

Я склонил голову, стараясь скрыть охватившее меня смятение, смесь гордости и полнейшей растерянности. Это был коренной, тектонический слом всего моего статуса, всего положения в этом мире.

Бьёрн, не дав мне опомниться, окинул взглядом свою дружину и хлопнул по плечу другого человека — зрелого, лет сорока пяти, с умными, холодными, всевидящими глазами и проседью в коротко подстриженной бороде. Его лицо было испещрено шрамами, а отсутствие двух пальцев на левой руке красноречиво говорило о богатом и суровом опыте.

— Это Сигурд Крепкая Рука. Мой родич. Мой доверенный человек. Он останется здесь моим наместником. С половиной дружины. Его слово — мое слово. Его закон — мой закон. Слушайте его, как меня. — Он повернулся к Сигурду. — Это Рюрик-Бонд. Его ум и его земля теперь тоже под твоей защитой.

Сигурд молча, оценивающе кивнул сначала Бьёрну, потом мне. Его взгляд был тяжелым и взвешивающим. В нем не читалось ни дружбы, ни вражды, ни даже простого любопытства. Просто расчет и готовность к действию. С ним забалуешь. Это я понял сразу.

Вечер застал нас в усмиренном, но все еще «дымящемся» борге. Усталость после битвы была всепоглощающей. Она давила на плечи тяжелее любой кольчуги. Горечь потерь смешивалась с глупым, животным, почти стыдным удовлетворением победителей — тех, кто выжил.