Варяг I (СИ). Страница 35

Разум, тот самый, что еще недавно величал себя ученым, историком, аналитиком, холодным наблюдателем, — сдался. Он отступил, смятенный и бесполезный, оставив тело на растерзание первобытным инстинктам.

Какая-то тень двинулась слева. Она выскочила из клубов едкого, удушливого дыма, пожиравшего амбар. Силуэт — сгусток ярости и скорости, рожденный этим адом, — врезался в меня стенобитным тараном. Скандинавская секира, с широким, страшным, тускло поблескивающим лезвием, уже взметнулась ввысь для сокрушительного удара, который должен был расколоть мой череп. Я словно поставил съемку на замедленный кадр…

Мой щит, красный и неповоротливый, сам рванулся навстречу, повинуясь мышечной памяти, вбитой бесчисленными, изматывающими часами тренировок в прошлой жизни. Я даже не подумал. Просто бросился вперед, под защиту дерева и железа.

Удар!

Глухой, костяной хруст, отдавшийся болью во всей руке. Древко секиры сломалось о железную оковку моего щита, но заточенный, острый как бритва обломок, словно жало разъяренной гадюки, впился мне в плечо. Острая, обжигающая и ясная боль сработала лучше любого отрезвителя.

Она, как ледяная вода, обрушилась на меня и вернула в реальность. Вернула с лихвой!

Я почувствовал непрерывный и оглушительный гул, будто находился внутри гигантской кузницы, где молоты били по наковальням из плоти и кости.

Лязг стали, трель огня, чавкающий звук ударов на живую, хруст ломающихся ребер и черепов, вой чистой, нечеловеческой ярости, предсмертные, пузырящиеся хрипы, треск горящих бревен — все это громко ударило в ушные перепонки. Я также слышал шипение «Пламени Сурта», которое пожирало все на своем пути, ползя по стенам липкими, жадными языками.

И боги, этот запах! Плотная, удушающая, осязаемая смесь крови, пота, мочи, горелого мяса, волос и страха. Он въедался в кожу, в волосы, в ноздри, в легкие, становился частью тебя. От него не было спасения.

Я, рыча от боли и ярости, рванул «занозу» из руки. Теплая струйка крови брызнула на мое лицо, смешавшись с потом и грязью. Чужая кровь смешалась с моей. Символично, черт возьми! До боли символично.

Вокруг царило месиво. Эйвинд, с окровавленным лицом и безумным, лихорадочным блеском в глазах, отчаянно рубился с двумя воинами, отступая к пылающей стене ближнего дома. Кто-то из наших, молодой парень с косичкой, с которым мы делили похлебку прошлым вечером, уже лежал ничком, и из его горла торчало древко обломленного копья. Стрелы с противным, шипящим звуком втыкались в землю у моих ног, в щиты, в спины уже не разбирая своих и чужих.

Этобыло трудно назвать эпическим боем из саг, которые я так любил читать в другой жизни. Это была грязная, кровавая, беспощадная мясорубка. В ней не оставалось места для доблести.

Я просто выживал. Инстинкт, вбитый в мое новое, послушное тело неделями каторжного труда и тренировок, руководил мной теперь безраздельно.

Короткий, точный тычок саксом в бедро нападающему, чтобы перерезать сухожилие. Резкая подсечка. Я толкал одного врага на другого, использовал их как живые щиты, бил своим тяжелым щитом по лицу, чувствуя, как под умбоном с хрустом трещат чужие носы и челюсти. Я поскальзывался на скользких, вывалившихся кишках, меня заносило на липкой луже крови, я слышал, как где-то совсем рядом, за стеной трупов, кто-то хрипло, по-детски, безутешно плакал от боли и ужаса. И этот звук проникал в меня глубже, чем лязг оружия.

В какой-то миг я оказался прижат спиной к той самой горящей стене. Жар пламени лизнул рукав, запахло паленой шерстью. Передо мной возник гигант. Гора в кольчуге, с грубым лицом, с пылающими ненавистью глазами. В его руках блеснул боевой топор, тяжелый и смертельный. Он занес его для мощного, размашистого удара, который не оставлял мне никаких шансов. Отступать было некуда. Сзади — огонь. Смерть пахла дымом, потом и раскаленным железом.

Я сквозь жгучую боль инстинктивно вжался в стену, поднял щит, зная, что это бесполезно. И зажмурился, ожидая последнего удара.

Но его не последовало… Вместо этого раздался чудовищный звук — тяжелый, хлюпающий удар топора по мясу и кости. Я открыл глаза и сиганул подальше от пламени, рухнул наземь и перекатом потушил огонь.

Перед собой я увидел топор, все еще сжимаемый отрубленной по локоть рукой — он отлетел в сторону, описав в воздухе дугу. Гигант замер, тупо, непонимающе глядя на культю, из которой хлестала алая кровь. А потом его буквально рассекли пополам — от ключицы до пояса. Верхняя часть тела грузно рухнула на землю, обнажив окровавленные внутренности.

Из клубов дыма и хаоса, словно сам воплощенный бог войны, вышел Бьёрн. Его бородовидный топор был по самую рукоять в крови и кусках мяса. Он и спас меня.

Появление ярла и его личной дружины было похоже на то, как в самое пекло врывается ураган. Их клин, сплоченный, дисциплинированный и безжалостный, врезался в гущу защитников не просто сея разброд — он сеял настоящую, паническую жатву. Это была природная сила, стихия, сметающая все на своем пути.

Я протер рукавом залитые кровью и потом глаза, пытаясь осознать происходящее, и взглянул на Бьёрна без прикрас и иллюзий.

Он буквально танцевал свой собственный, смертоносный, отточенный до автоматизма танец.

Его движения были выверенной, смертельной поэзией. Он не рубил с плеча, как мы, не тратил силы понапрасну. Он «фехтовал» своим тяжелым, неповоротливым топором, как я фехтовал бы легкой шпагой — с изяществом и страшной эффективностью.

Легкий, почти неуловимый уклон от копья. Его топор, вращающийся в его могучих руках с легкостью трости, парировал удар меча, отводя его в сторону. Короткий, резкий шаг вперед, разворот на пятке, использование инерции противника — и топор, описав короткую, экономичную дугу, впивался в незащищенную шею или подмышку следующего противника. И при всём при этом он постоянно смеялся!

И это был отнюдь не веселый и добродушный смех. Истерический лай гиены и нутряной хохот — вот, что это было… Хохот человека, который смотрит в само лицо Смерти, в это кровавое месиво, в самый ад — и находит это всё довольно-таки забавным.

Кровь брызгала ему на лицо, он облизывал губы, словно пробовал дорогое вино на вкус, а потом заливался новым, еще более безумным хохотком, уворачиваясь от летящего в него дротика или удара.

Именно в этот миг я и осознал всю иронию его прозвища. «Весельчак»… Передо мной сражался человек, для которого эта бойня, это ристалище были единственной подлинной реальностью. Единственной формой существования, приносящей ему экзистенциальную, дикую и первобытную радость.

Его безумие было его силой, его самыми крепкими доспехами. И его дружинники, воодушевленные этим жутковатым, заразительным хохотом, казалось, обретали неуязвимость. Они рубили и шли вперед, как демоны, как продолжение его воли.

Но даже в самом аду, как оказалось, есть свои странные, неписаные ритуалы. Свое извращенное понятие о чести и порядке.

По мере того как Бьёрн, словно острый клинок, пробивался к центру двора, воины с обеих сторон, продолжая рубиться на периферии, начали инстинктивно расступаться. Образовался неровный, стихийный, но четкий круг. Живой круг. Общий гул битвы стал стихать, уступая место звенящей, напряженной, давящей тишине, которую разрывали лишь тяжелое, хриплое дыхание, далекие предсмертные крики и ненавистный, непрекращающийся треск огня.

И в центре этого импровизированного амфитеатра сошлись двое.

Эйрик, как выяснилось, не уступал моему ярлу ни в чем. Широкий в плечах, жилистый, с седой, заплетенной в две толстые косички бородой и холодными, как лед зимнего фьорда, глазами. Он не был из тех правителей, что отсиживаются в задних рядах. Он принял вызов судьбы. В его руке был датский топор, длинный, тяжелый, с ужасающим лезвием.

Это было столкновение двух бульдозеров, двух титанов, двух стихий. Они бились на этих чудовищных топорах, рубя друг другу щиты в щепки и лоскуты, сшибаясь панцирями с грохотом, что отдавался болью в костях у всех окружающих. Грязь и обломки летели из-под их кованых сапог, кровь — из свежих ран на их руках и лицах. Это было грубо, примитивно, жестоко и невероятно эффективно. Никакой лишней эстетики, никакой показухи. Только голая, животная решимость и грубая сила.