Варяг I (СИ). Страница 27

В зале многие одобрительно ахнули. Храни выпрямился, пытаясь собрать остатки своего достоинства, его набухшая физиономия побагровела.

— До первой крови? — хрипло выдохнул он.

— Нет, — моё слово упало в полную тишину, как отточенный топор на плаху. — До последнего вздоха. Принеси свой лучший щит. На нем тебя и похороню.

Пир замер в ступоре. Все смотрели на нас. Потом все взгляды, как одно, переметнулись на высокие кресла ярла и его супруги.

Бьёрн медленно поднялся. Он посмотрел на меня. Потом на Храни. Медленно, с невероятной, зловещей силой, он вынул из-за пояса свой боевой нож — тот самый, что точил у костра в лесу, — и с размаху вонзил его в дубовую столешницу перед собой. Лезвие вошло в дерево чуть ли не по самую рукоять.

— Да будет так, — громыхнул он. — Завтра свершится суд богов.

Он развернулся и вышел из зала, не оглянувшись. За ним молча, как тени, потянулись его ближайшие дружинники и Ингвильд.

Пир был благополучно испорчен.

Глава 11

Ветер на косе казался ледяным дыханьем самого фьорда. Он свистел в ушах, срывал с губ проклятия и обрывки молитв, швырял в лицо колючую водяную пыль.

Узкая, изогнутая полоска мокрого песка, вонзенная в свинцовую, неподвижную гладь воды, зловеще блестела под низким, тяжелым небом.

С двух сторон нависали черные валуны-исполины, усеянные темными силуэтами людей.

Этакий естественный амфитеатр для кровавого спектакля! Сцена, которую вот-вот смоет прилив. Все это знали.

Через несколько часов вода сомкнется над этим местом, начисто смоет алую краску, унесет с собой обломки щитов и, возможно, чье-то бездыханное тело. Жутковатый, но честный символизм. Суд богов не терпел лишних свидетелей и следов.

Я стоял на своем конце косы, вжимая босые, закоченевшие ноги в вязкий, холодный песок. Стеганая куртка, пропитанная влажным воздухом, казалась тонкой, как папиросная бумага, и не давала никакого тепла.

В левой руке я держал щит. Эйвинд щедро одолжил мне его на время поединка. Он был старым, но крепким. Грубый железным умбон неуверенно сверкал в лучах бледного солнца.

В другой руке хищно поблескивал классический боевой топор. Его лезвие сейчас казалось мне единственной реальной и твердой вещью на свете. На поясе покоился тяжелый сакс Торгрима. Он тоже добавлял мне уверенности. Вот и вся моя экипировка…

Эйвинд похлопал меня по спине, проверяя застежки на портупее, поправляя пряжку. Его лицо было серьезным, сосредоточенным.

— Храни силен, — прошептал он, не глядя на меня, впиваясь взглядом в противоположный конец косы, где бушевала «черная туча ярости». — Силен, но глуп. Как бык на льду. Первый удар будет яростным и безумным. Уворачивайся, держи дистанцию. Пусть потратит весь свой пыл на воздух. Он выдохнется, и тогда… тогда его будет легче свалить.

Я кивнул, сглотнув комок в горле. Я и так все это понимал.

На другом конце косы на меня мрачно поглядывали сторонники моего противника. Храни скинул рубаху, и его могучее тело, испещренное синими, зеленоватыми татуировками, дымилось на холодном утреннем воздухе. Мускулы играли под кожей, как живые змеи.

Викинг совершал странные, подрагивающие движения, будто по нему бежали невидимые муравьи, будто изнутри его разрывало нечто, рвущееся наружу. Его взгляд был остекленевшим, устремленным куда-то внутрь себя, в глубины безумия.

А рядом с ним тенью маячил мой старый недоброжелатель — сейдмад Ставр.

На нем висело темное бесформенное одеяние. Веки мужчины были украшены хной, а взгляд не сулил этому миру ничего доброго… Мрачный тип.

Он поднес к губам Храни небольшую деревянную чашу, из которой валил густой пар. Храни залпом выпил содержимое, смачно хлюпнул, закинул голову и издал протяжный, нечеловеческий, звериный рык, от которого кровь стыла в жилах.

Среди толпы на скалах я поймал несколько живых и сочувствующих взглядов.

Астрид выглядывала из-за спин хмурых мужчин.

Бледность ее лица не уступала белизне свежего снега на вершинах фьорда. Глаза казались огромными, синими озерами, на дне которых затонул страх. Она сжимала руку жены Асгейра — той самой женщины, которую я когда-то спас от верной смерти. Впереди них стоял сам Асгейр. Он опирался на копье и подбадривающе мне улыбался.

На самом высоком камне восседал Бьёрн. Он водил по площадке пронзительным взглядом, взвешивая два актива на своих весах. Меня и Храни.

Годи вышел на песок. Его старческий, простуженный голос, хриплый и надтреснутый, неожиданно громко разнесся по всему фьорду:

— Пусть всевидящий Один узрит! Пусть асы и валькирии будут свидетелями! Хольмганг начинается! Победит тот, кто останется стоять на ногах! Сдачи не будет! Никакой пощады!

После его слов наступила такая тишина, что стало слышно, как где-то далеко кричат чайки и как с шипением накатывает на песок очередная волна.

Именно в этот миг Храни и рванулся с места, будто спущенный с цепи зверь. Его рев, полный хриплой, немыслимой ярости, заглушил на мгновение даже вой ветра. Он несся по мокрому песку, почти не теряя скорости и равновесия, его глаза почернели от расширившихся зрачков.

«Белена и мухомор», — подумалось мне.

Древний, смертельный коктейль шаманов-берсерков. Он выжег в нем все человеческое — боль, страх, инстинкт самосохранения, рассудок. Оставил только слепую, всепоглощающую, первобытную ярость.

Я отскочил в самый последний момент, чувствуя, как ветер от его страшного топора рассекает воздух у моего лица. Песок брызнул из-под его мощных ног. Второй удар последовал мгновенно, без паузы, без перевода дыхания. Я инстинктивно подставил щит. Раздался глухой, деревянный удар, от которого затрещала старая древесина, а по моей руке до самого плеча пробежала волна онемения. Меня отбросило на шаг назад.

Тактика, которую я в свое время отрабатывал до седьмого пота, была моим единственным шансом. Я должен был крутиться юлой. Уворачиваться. Отводить удары. Должен был использовать слепую ярость Храни, его инерцию и эту проклятую скользкую почву под ногами против него самого.

Я не мог тягаться с этой грубой, звериной мощью. Мои контратакующие выпады он просто не замечал, будто я царапал скалу. Его топор молотил по моему щиту, методично, неистово, превращая его в щепу. Древесина трещала и крошилась, металлическая оковка гнулась и визжала.

Храни выкрикивал оды верховному богу пантеона и, казалось, совершал какой-то немыслимый ритуальный танец жестокости.

Когда наши топоры на мгновение сходились, скрежет стали резал слух. Мир сузился до этого клочка мокрого песка, до залитого безумием лица противника, до свиста его топора и собственного прерывистого, хриплого дыхания.

Я чувствовал каждую мышцу. Каждый нерв был натянут до предела. Воздух бил по легким густым кисельным кулаком. Мне было тяжело дышать.

В какой-то момент Храни поймал меня на ошибке: я на доли секунды замешкался. Его топорище чиркнуло по моему плечу, рассекло кожу и мышцу. Теплая, липкая волна крови тут же залила руку и окрасила ткань стеганки. Но я почувствовал только леденящий жар адреналина, гнавший меня дальше, заставлявший двигаться.

В ответ я сумел нанести ему резаную рану на бедре. Но он даже не вздрогнул, а лишь дико, нечеловечески рассмеялся и продолжил свою бешеную атаку, теперь уже припадая на раненую ногу. Безумие было его лучшей броней.

И тогда, в своем ослепляющем гневе, он совершил роковой просчёт. Яростный удар сверху, вложенный в него всей его мощью и яростью, вгрызся в мой щит и застрял там. Древко с громким хрустом треснуло, но широкое лезвие прочно засело в древесине. Это был мой шанс. Единственный. И, возможно, последний.

Рефлексы сработали безукоризненно. Я рванул щит на себя, потянув Храни за собой и нарушая его равновесие. Одновременно с этим я изо всех сил ударил ногой по древку его топора. Дерево с громким, сухим хрустом переломилось пополам. Он на мгновение замер, потеряв точку опоры, и этого мгновения хватило. Я сделал резкий шаг вперед, под его распахнутую, беззащитную руку, и нанес один-единственный удар саксом.