Ледяное сердце (СИ). Страница 53

— Не сойдешь, Велхо, — заверила водяница, потрепав его по плечу, — ты северный человек, плоть от плоти с этим снегом, с этой ночью, и от них никуда не деться.

— Так почему же так больно?

— Потому что ты живой, — пояснила она так спокойно, будто объясняла житейские азы. — Хуже всего, когда не больно, а когда уже никак. А пережить боль я тебе помогу.

Илья невольно улыбнулся и Накки погладила его холодные пальцы.

— Ну что, отлегло немного? Ладно, давай собираться, а то чую, что наступает новая буря. Не хочу, чтобы она тебя здесь застала. Идем-идем, пора тебе отдохнуть.

После некоторых колебаний Илья послушался и они побрели к гостинице. Тут подоспели и духи, с отчетом о заблудившихся и замерзших. Кого-то успевали отогреть и привести в сознание, но иногда, увы, оказывалось слишком поздно. Однажды Юха нашел в кустах младенца, завернутого в толстое одеяло, которое, впрочем, не особенно помогало, — ребенок был уже близок к обморожению.

— Не иначе как сам Тапио уберег! Вот видишь, Велхо, кому мороз беда, а кому удача быстро избавиться от нежеланного детеныша, если уж вытравить заранее не успела, — сказал парень Илье. — Ничего, теперь он заново родился, будет потом расти с нашими ребятами.

Колдун посмотрел на ребенка, казавшегося совсем крохотным в здоровенных мозолистых ручищах молодого демона, провел по нежной младенческой щеке и спросил:

— А как назвать думаете?

— Это девочка, так пусть будет Тейя, — улыбнулся Юха. — Хоть запомним, что этой зимой были не только потери, но и дары.

Вечера в гостинице проходили скучнее: после ритуала Илья пару часов отсыпался, потом проверял уроки у Яна и они шли ужинать в зал к гостям. Там по-прежнему пахло запеченной картошкой, пряными травами и крепким кофе, домовинки с добродушными румяными лицами разливали горячий суп и подавали тарелки, потом приносили всем желающим чай и свежие пышные пироги с лесной ягодой. От уютных запахов гости оттаивали и благодарно улыбались, а многие быстро запомнили слово «киитос». Но разумеется, попадались разные люди, и Илья не сомневался, что будь у Антти «шведский стол» и безлимитное пиво, ужины выглядели бы куда менее благостно. И кое-кого удерживала от вольностей только странная для непосвященного человека бесстрастность работниц и суровый вид работников, иногда заглядывающих в зал.

Оказаться выкинутым на улицу в такое время не хотел никто, поэтому постояльцы довольствовались вялыми перепалками между собой — в основном из-за погодного бедствия. В нем видели биологическое оружие, происки других государств, божье наказание, инопланетную диверсию, и каждый готов был отстаивать свою точку зрения на разрыв аорты. Про себя Илья удивлялся, что им охота сейчас тратить силу на пустые споры, но тут же вспоминал слова Накки — «хуже всего, когда никак», и считал это обнадеживающим сигналом.

Неподалеку от камина в зале обычно грелась Луми, наблюдая за обстановкой прищуренными золотыми глазами. Иногда она подходила к какому-нибудь столику и тыкалась гостям мордочкой в колени или щекотала их хвостом. Антти объяснил Илье, что его фамильяр, как и многие кошки, распознает человеческие недуги и старается помочь хорошим людям, дружески расположенным к гостинице. С дурными, по словам старика, любимица вела себя совсем по-другому.

В то же время Илья заметил, что духи все больше доверяли ему свои секреты и в первую очередь советовались именно с ним — впрочем, старик вполне это одобрял. Дружба Хейкки с лесовиком Юхой показалась Илье особенно трогательной при их забавном внешнем несходстве. Румяный синеглазый домовой будто забрал все краски у белокожего приятеля в блекло-серой рубахе: другие парни шутили, что Юхе зимой вообще не надо становиться невидимым в лесу. Но по рассказам обоих, это совсем не мешало им с детства быть друг за друга в огонь и воду.

Сдружилась с Ильей и домовинка Сату, дочь музыканта Халти и самая боевая из девчонок. Однажды она призналась Илье, что ребятам очень хочется потанцевать, и предложила показать финские танцы гостям. Обычно такие вечера устраивались только по праздникам. Илья знал, как духи умеют задать жару в этом деле, и сам хорошо танцевал, поэтому особо уговаривать его не пришлось.

— Правда, боюсь, кто-то может оскорбиться, что мы в такой момент развлекаемся, — осторожно заметил он.

— О, такие люди всегда найдутся, Велхо, не переживай, — улыбнулась Сату. — А я тебе скажу, что уныние для нижнего мира самая жирная приманка! Чтобы смерть отогнать, как раз и нужен звон, клич, топот и прочий шум, потому и все обряды с этим связаны, даже вой на похоронах. Выглядит-то скорбно, а суть такая же: воля к жизни криком кричит...

Другие молодые духи охотно присоединились, и даже отец Сату не остался в стороне. Тогда Илья попросил Накки встать с ним в пару, и она ради такого случая согласилась надеть чулочки и башмаки с пряжками. Музыку, правда, пришлось включить на аппаратуре, чтобы не смущать гостей, но в остальном компания в старинных нарядах выглядела сошедшей со страниц какого-нибудь великого северного эпоса.

— Этот танец у ингерманландцев назывался «рентушки», от финского слова «рентюстяя», что значит «идти как попало», — пояснил Илья, когда все собрались за вечерним чаем. — Вся соль в том, чтобы от души подвигаться и порезвиться, не думая о том, как выглядишь со стороны. Допускается даже легкое хулиганство. Так что если вам захочется присоединиться, мы будем только рады: навыки значения не имеют.

Зазвучала мелодия, которую Илья знал с детства, как один из немногих осколков родной культуры, и позже танцевал под нее в общине, но здесь она была какой-то другой — неземной, завораживающей, целительной, посвящающей в тайны. Ее переливы даже на пленке походили и на боевой клич, и на молитвенные причитания, и на задорную плясовую песню. Накки, сжимая его ладонь, встряхивала длинными волосами, развевались складки ее юбки, расшитой бисером, звенели серебряные браслеты на руках. Подошвы мужских и женских башмаков отбивали ритм в такт мелодии, блики таинственного света мерцали в ожерельях и сережках в ушах у девушек и некоторых парней, а порой и глаза танцоров вспыхивали ярким, неведомым для постояльцев огоньком.

Мало-помалу люди за столиками развеселились, стали хлопать, а затем и втягиваться в группу танцующих. Саша одним из первых поманил смутившуюся Веру, и даже всегда зажатый Олег неожиданно поднялся и позвал жену. Лариса поначалу растерялась, но он волевым движением взял ее руку и повлек за собой. Проходя вместе с Накки круг за кругом, Илья замечал, как изменились тусклые глаза приятеля, как он впервые за много дней по-настоящему улыбнулся, словно увидел в жене истинную, а не придуманную прелесть и любовь.

Дети тоже захотели порезвиться, и даже робкий Никита соскочил со стула, будто это был городской праздник, а не убежище от холода и злых чар. Потом, когда все решили передохнуть, Илья вышел из зала в прихожую, которая к вечеру успевала выстыть, прислонился к стене и задумался, прикрыв глаза.

«Получается, эта короткая радость в какой-то мере оплачена жизнями тех, кто замерз, — с горечью заключил он. — Но если бы я еще раз мог выбрать между разрушением одной семьи, смертью одного ребенка, — и бедствием целого города? Да нет, ничего я, конечно, не выбирал, это делают высшие силы, а я обычный шаман. Но почему тогда так радостно их видеть и в то же время — так больно?»

Вдруг он услышал легкий шорох, напоминающий шелест воды по прибрежным камешкам и песку. Оглянувшись, Илья увидел стоящую рядом Накки — полосы света от фонарей за окном пробегали по ее бледному лицу и волосам, и она казалась покрытой инеем. Рефлекторно он схватил ее за плечи, словно пытался согреть, притянул к себе — ее побелевшие щеки к его зардевшемуся от танца лицу, ее жадный красный рот к его сомкнутым губам, ее лукавые серые глаза к его голубым и задумчивым. Еще секунда, последний порыв что-то сказать о бедах, проблемах, колдовстве. И забвение, тепло ставших родными губ, болезненное, до хруста переплетение пальцев, как, возможно, бывает только раз в жизни.