Ледяное сердце (СИ). Страница 52
С наступлением холодов все молодые демоницы вернулись к работе — как пояснил Антти, тяга к размножению отступила перед чувством опасности. И забот хватало: некоторые горожане уехали из гостиницы домой, но другие предпочли остаться, боясь холодных стен и одиночества. Те, кто мог работать удаленно, запаслись гаджетами, благо обычные электросети здесь также имелись, но благодаря энергии духов нагрузка на них не была чересчур сильной.
Не поехали к себе и Цыплаковы — как подозревал Илья, в родном доме и наедине друг с другом они до сих пор не чувствовали себя в безопасности. Родители Саши Силаева хотели его забрать и даже приехали лично, но парень решительно отказался, так как разговор шел в прежнем ультимативном духе. Давать добро на брак с Верой они не собирались, обвиняя девушку во всех неприятностях сына, включая мороз. Сама Вера уговаривала свою бабушку перебраться в гостиницу, однако та побоялась дальней дороги, как и многие старики. Тем в основном приходилось сидеть в четырех стенах: продукты и лекарства, к счастью, привозили волонтеры.
Мать Ильи тоже осталась дома, в Зеленогорске, но Накки каждый день ее проведывала — пока лишь украдкой, чтобы отогреть дом и принести укрепляющие травы. Водяница шутливо говорила, что знакомиться им еще рано. А с сыном и внуком Майя каждый вечер общалась по видеосвязи и убеждала их, что солнце непременно скоро вернется.
Илья попросил молодых духов приглядеть и за своими друзьями — к счастью, пока у них все было в порядке и они выражали надежду, что скоро «новый карантин» закончится и к Новому году компания соберется вновь.
Но забота не ограничивалась близкими и одной гостиницей. Духи обходили не только леса, но и городские парки в поисках замерзших, тайно предупреждали про особенно коварные снежные завалы и гололед. Люди, конечно, их не видели, но порой с удивлением чувствовали то легкое поглаживание по плечу, то булавочный укол, то просто запах хлеба или ягод посреди бело-серой пустоты и одуряющего безмолвия.
— Видишь, Элиас, все-таки я сумел их воспитать, — сказал однажды старый Антти, и Илья мог поклясться, что голос всегда бодрого и циничного колдуна болезненно дрогнул.
Впрочем, теперь воспитанием занимался и сам Илья: с утра, позавтракав с сыном и усадив того за онлайн-учебу, он шел общаться с демонятами. Те оказались очень шустрыми и сообразительными, но и самоуверенности им было не занимать. Илья заметил, что у духов принято баловать детей и прививать им гордость за свою стихию, — все они были в красивой одежде, вышитой бисером, и уже носили знаковые амулеты.
Он знал, что именно от проводников во многом зависит, смогут ли духи понимать человеческую боль, видеть в людях живых существ, соседей, а не просто источник еды. Как и всем детям, маленьким духам нравились забавные истории и сладости, и Илья быстро завоевал их расположение, пересказывая на свой лад то, чему его когда-то учили отец и мать. Потом домовинки приносили им горячий шоколад и печенье, и на время он забывал, что находится в терпящем бедствие городе, а не в беззаботном детском лагере.
Когда он поделился этой мыслью с Антти, тот невозмутимо ответил:
— Ты еще не раз удивишься, Элиас, но поверь, четкое следование распорядку — порой единственное, что помогает не сойти с ума. Духам в этом плане легче: они с рождения живут по заданной программе, а мы можем выбирать, да только делаем это порой так коряво, что лучше бы и не мочь. Так вот в подобной ситуации стоит весь день забить какими-то делами и не допускать зазоров, пустоты. Хорошо бы и для постояльцев что-то придумать, а то привыкнут сидеть в комнатах под одеялом и вылезать только к обеду и ужину...
Антти не стал пояснять, к чему это приведет, но Илья и так все прекрасно понял: праздность и замкнутое пространство в северных условиях могли стать спусковыми крючками для разного рода душевных сбоев. В рыхлых домоседах-флегматиках запросто могла пробудиться ярость, а те, кто прежде выглядел сгустком энергии, скатывались в черную депрессию. Поэтому старик считал себя обязанным если не предотвратить, то отдалить такие изменения.
Самому Илье скучать не приходилось: после уроков он возвращался к сыну, чтобы пообедать вместе, а потом шел с Кави и молодыми духами в лес или к заливу. Обычно парни чуть обгоняли его и он видел, как их силуэты на ходу расплываются студеным белым паром или облаком древесной пыли. Оставшись вдвоем с собакой, он разводил огонь и начинал проговаривать руны, которые постепенно уносили сознание вдаль. Где-то там, за тучей воцарившихся полярных сумерек, его должны были услышать невидимые боги, хозяева неба, воды и земли. Каждому полагались жертвы: на побережье Илья смазывал камни рыбьим жиром и кровью убитой курицы для Ахти[1] и Вэден-Эмя, в лесу же, где царствовал Тапио[2] с бородой из мха, колдун смешивал с кровью молоко и мед.
Смыкая веки, чувствуя дыхание пламени и перебирая колокольчики амулета, Илья видел перед собой прозрачное небо, радугу после дождя, мерцающие звезды, багровый закат, — все как живое, родное с детства, обозначающее законы мироздания, в которые никто не имеет права вмешиваться. Затем небо сменялось паутиной черных ветвей, зыбкой массой из земли, песка и муравьев, липкой трясиной, — все это дрожало, вибрировало, вцеплялось и затягивало в бездну. Но даже на самом краю он просил за тех, кто сейчас страдал от холода, одиночества и хворей, нагоняемых на город не волей природы, а грязной колдовской прихотью, и порой не стеснялся в своем отчаянном гневе. От него зависело, поверят ли божества, что этим людям еще рано покидать мир, что лютый мороз, туман и снежные бури вызваны чьей-то гордыней, желанием бросить вызов природе, и их необходимо изгнать прочь с родной земли. И пока Илья читал заклинания, ему начинало казаться, что холод проникает сквозь кожу и перекрывает легкие, стискивает в кулаке сердце, выворачивает кишки. Словно боль каждого человека, пострадавшего от колдовской зимы, проходилась по его телу и душе стальным прессом. В эти моменты Кави осторожно касалась горячим языком его рук, и становилось чуть легче.
Наконец силы заканчивались и его будто выкидывало из транса воздушным потоком. Илья плохо приходил в себя: голова была как каменная, перед глазами долго плясали огненные круги, во рту ощущался кровяной и желчный вкус. Он неподвижно сидел, временами промакивая лоб и губы снегом, и на том оставались зловещие розовые пятна. Но вскоре появлялась Накки и без лишних слов вытирала ему кровь, давала какой-то едкий раствор для полоскания, отпаивала горячим ягодным чаем. Он не возражал, не хорохорился, прекрасно сознавая свою слабость в такие моменты и не боясь ей открыться.
Понемногу боль отступала и Илья совсем приходил в себя, но каждый раз с горечью убеждался, что небо по-прежнему затянуто пеленой, а мороз к вечеру становится все злее.
— Ну а чего ты хотел? — приговаривала Накки. — Заклинание никогда не срабатывает с первого раза, иначе боги выполняли бы все ваши капризы. Так что надо держаться, Велхо. Вот, я поесть тебе принесла, а то сил не хватит добраться домой.
Она доставала из большой корзины разрезанный каравай хлеба, в котором был горячий суп на жирных сливках и курином бульоне, аппетитно пахнущий специями. На морозе и в сером тумане это было так вкусно, что Илья вновь ненадолго забывал о бедах и съедал все до крошки. Кави тоже не оставалась без обеда: Накки непременно приносила ей плошку с творогом или кашу с куриным мясом.
— Представляешь, я только недавно стал читать с Яном северные рассказы Джека Лондона, — однажды поделился с ней Илья, когда они так сидели на грубо сколоченной скамейке. — Мне-то они, конечно, наизусть знакомы, но с детьми все заново проходишь. И тут такое обрушилось в жизни! Раньше я не удивлялся, что там, в иной вселенной, начинаешь сходить с ума от снега и тишины, не веришь, что где-то есть жизнь, веселье, цветут сады, строятся новые города. Там это все понятно, мир огромен и опасен, и порой такое осознание приходит слишком поздно. Но теперь-то? Мы не в диких необжитых краях, а в огромном мегаполисе, с интернетом и удобствами, с обилием еды, горячей водой и лекарствами. Никому, кроме бродяг, не грозит цинга и гангрена, нам не надо колоть дрова и рубить лед, чтобы согреться и попить, а к родному климату давно стоило бы привыкнуть. А вот поди же, давит этот проклятый мороз и эта полярная ночь, как обрушившиеся стены! И кажется, что пытаешься под ними проползти, толкаешься вперед, пытаешься кое-как дышать, терпишь боль, — а все напрасно, вот-вот задавят окончательно... Я уже думаю, Накки, не схожу ли я с ума так же, как герои тех историй, избалованные янки, не вписавшиеся в иную вселенную?