Ледяное сердце (СИ). Страница 45
Латиф не привык видеть жену такой: ее красота и свежесть подпитывали его собственное ощущение мужской силы и чувственности, которое в последнее время изрядно потускнело. Теперь ее вялый, бледный и неухоженный вид бил по больному, напоминал, что он и сам утратил былую неотразимость, — на днях Латиф нашел у себя первые седые волосы, а старение у демонов накатывало быстро.
Поэтому он со злым упорством принялся лечить ее — поил зеленым чаем по рецептам своей родины, сдабривая его лимоном, мятой, вербеной и тайными специями, иногда заставлял проглотить пару ложек меда и молока. Латифу казалось, что так он отгонит старость и упадок, которые уже скреблись в его двери маленькими злыми крысами. Порой в голове царил какой-то чудовищный хаос и больше всего хотелось исчезнуть, зависнуть тенью где-то в междумирье, оторваться от уставшей оболочки и бесполезного рассудка. Но именно теперь он и не мог себе позволить подобной роскоши. Ему уже доводилось когда-то делиться с ведьмами собственной энергией, но тогда, в молодости, подобные «инвестиции» давались несравненно легче. Теперь же казалось, что крупицы силы запросто можно перебрать руками, как остатки сахара или соли в банке.
Когда жар у Гелены немного спадал и ей вроде становилось лучше, Латиф ложился рядом и думал о каких-то странных вещах, доселе почти его не заботивших.
«А как это — жить так долго?» — расспрашивали его все посвященные в тайну, и в их глазах плескалось благоговейное изумление, в то время как сам демон искренне не знал что ответить. Будто ему было с чем сравнивать! Люди же не думают постоянно о том, что живут дольше бабочки-однодневки, так и он считал, что ему повезло родиться тем, кто есть, но никогда на этом особенно не заморачивался. А люди, если присмотреться, сами не замечали, что даже в отпущенный им срок умещалось много интересного, потому что вечно ныли и ковырялись в себе.
И теперь для него самого громадный мир схлопнулся до размеров их с Геленой убежища — пока она в таком состоянии, не могло быть и речи о новых авантюрах, заказах и развлечениях, которые незаметно подменили для них всю эмоциональную палитру и стали почти наркотиком. По ночам, когда Гелена засыпала, Латиф отправлялся на охоту — отлавливал праздношатающуюся молодежь, пьяниц, бродяг, разводящих костры на пустырях или греющихся у вентиляционных труб. Поглотив их души, он быстро оживал, восстанавливал силы, а кроме того, эти вылазки спасали от опустошающей тоски, которая одолевала рядом с больной женой.
Перед демоном снова простирался огромный темный город, который, как и он сам, никогда не отдыхал и не успокаивался, а только впадал в тяжелое и муторное забвение. Гасли экраны телевизоров и компьютеров, огоньки смартфонов, люди засыпали под лекарственным дурманом или от вошедшей в страшную привычку усталости. А к утру город выныривал из этого забвения как из проруби в холодный воздух и расползался человеческими стайками к блестящим панелям офисов, напоминающим хрустальные гробы из сказок. Да и «трудовые будни» в них напоминали анабиоз, в котором эти люди давно и безнадежно затерялись, сами того не заметив.
Впрочем, утро в это время мало отличалось от ночи, а холод был каким-то странным, не тем, что в прошлые годы. Но Латифу это нравилось, он любил смотреть на город с крыши какой-нибудь многоэтажки, причем не переносился, а взбирался наверх огромными прыжками, цепляясь за трубы и пожарные лестницы. Внизу мерцал свет фонарей, автомобилей, елок на площадях, демон подставлял лицо злобно свистящему северному ветру и слышал в ледяном дыхании этого бессмертного монстра ободряющие напутствия.
Но в одну из таких ночей ему пришлось наведаться на дачу, где укрывали похищенного ребенка, — Нурия в положенный срок не вышла на связь, и он встревожился. Хафиза к этому времени улетела в Москву, заниматься одной из своих клиник и искать новых клиентов, а им с Нурией предстояло сопровождать ребенка из Питера в «перевалочный пункт». Там проходил финальный, самый жесткий этап отшлифовки. Эти пункты Хафиза постоянно меняла, и даже Нурию к ним отвозили с завязанными глазами. Все явки и пароли ведьма доверяла только Латифу, и в обряде, который она иронично называла «черное крещение», он также играл ведущую роль. Как демон смерти, посредник от нижнего мира, он отвечал за то, чтобы божества согласились принять одну душу взамен другой, и затем детей превращали в сосуд для смертельной болезни. Их погружали в большую купель, наполненную очень едким магическим настоем, который вытягивал из тела всю органическую память и привычки, вплоть до пищевой аллергии. Забирали и уничтожали все личные вещи, вводили в глубокое беспамятство и отвозили к клиентам, а там «обратная трансплантация» уже происходила без особых перебоев...
Но теперь, похоже, золотые для Хафизы времена кончились, хотя и ему не стоило расслабляться. Латиф обнаружил, что ребенок исчез, а на веранде лежит труп Нурии с разорванным горлом. От холода ткани даже не начали меняться, и по характеру ран он сразу понял, что их нанесли такие же когти, как у него, только чуть более длинные.
Особой сердечной боли Латиф, конечно, не испытал и был даже немного признателен тому, кто прикончил его бывшую любовницу. Ее стремление любой ценой присутствовать в его жизни всегда напрягало мужчину, а в последние годы уже опротивело. Жертва, из-за которой Нурия осталась одинокой и бесплодной, для нее служила источником больного наслаждения, она несла на себе эту жертву как венец, так с какой стати он должен быть за нее благодарен? А как помощник она начала сдавать еще лет пять назад, и только застрявшие в голове у Хафизы адаты не позволяли оставить сестру на обочине. Преданный сторожевой пес — еще не помощник, и лучше и надежнее завести настоящего пса.
Но с другой стороны это убийство пахло для демона крупными неприятностями. Во-первых, подозрения Хафизы после недавнего саботажа могли пасть именно на него, поэтому Латиф решил избавиться от тела. К счастью, в кладовке дачи была лопата, и хотя мерзлая земля поддавалась с трудом, он выкопал в заросшем саду безымянную могилу для женщины, которую здесь же когда-то соблазнил и которая до конца дней называла себя матерью его ребенка. Он не жалел и не осуждал ее, но все-таки надеялся, что она обретет покой, пусть и насильственный.
А во-вторых, и что уж там, в-главных, кто-то забрал мальчишку, а значит, отследил их передвижения и наверняка успел что-то выпытать и у Нурии. Да, ее смерть в своем роде была для него выгодна, но прощать тех, кто бросил им такой наглый вызов, Латиф тоже не собирался. Хафизе придется возвращать аванс заказчикам и, возможно, спасать репутацию, но его куда больше волновало, что будет с Геленой. Похищение детей — дело громкое и аппетитное для прессы, представителям власти захочется поскорее снискать лавры и с подачи этого чертова Цыплакова они с удовольствием все спишут на девушку. Как там у них говорится — был бы человек, статья найдется, а Гелена все-таки человек. Он, конечно, ради нее готов разобраться и с колдунами, и с законниками, и с озлобленной толпой, но если дойдет до дела, ее нервы могут не выдержать. И Латиф твердо решил в ближайшее время устранить все «помехи», а затем увезти Гелену как можно дальше от проклятого города и от Хафизы.
Он напоследок обернулся на опустевший дом и сад, куда больше не собирался возвращаться, перевел дыхание и вскоре уже был далеко — тоже за чертой города, но на юге. Открыв дверь, он с изумлением почувствовал запах жареного лука и овощей, который вообще-то совсем не любил. Но теперь он показался Латифу приятнее всех изысканных масел и пряностей.
В кухне Гелена, бледная и похудевшая, помешивала на сковороде «зажарку» к своему любимому фасолевому супу, который настаивался в кастрюле под полотенцем. Она быстро глянула через плечо в сторону мужа и промолвила:
— Обедать будешь? К завтраку, извини, ты уже опоздал.
— Спасибо, — сдержанно отозвался Латиф, пошел мыть руки и обрабатывать их от трупных инфекций. Тем временем Гелена заправила похлебку, разлила по тарелкам, и они молча уселись за стол. Проглотив несколько ложек, Латиф спросил: