Концессионер (СИ). Страница 14

— Владислав Антонович, я обязан находиться рядом с вами. Таков приказ. Мы поедем вместе, — ледяным тоном произнес он.

— Не беспокойтесь, ротмистр, — спокойно ответил я, глядя ему прямо в глаза. — Мы с Василием Александровичем едем в первом классе, в отдельном купе. Это, если хотите, территория господина Кокорева, а он — лицо, близкое ко двору, так что за мою безопасность можете не волноваться. А вам и вашим людям, полагаю, будет удобнее во втором классе. К тому же, нужно присмотреть за моим багажом — там ценные бумаги.

Я сунул ему в руку несколько крупных ассигнаций, которых с лихвой хватило бы на билеты для всех. На мгновение его взгляд стал по-настоящему ледяным. Я видел, как в его голове идет быстрая, холодная работа: он взвешивал на весах приказ, собственное достоинство и ту непреложную силу в лице Кокорева, что стояла перед ним. Он понял, что правила игры изменились. Молча, с едва заметным кивком, он принял деньги и отступил в тень.

Стоило двери за нами закрыться, как рев вокзала остался где-то в другой жизни. Мы оказались в уютном коконе из красного бархата, полированного дерева и начищенной до блеска меди. Поезд тронулся, и за окном замелькали заснеженные поля, деревни и перелески.

Кокорев не мог усидеть на месте. Он нетерпеливо ходил по купе из угла в угол, его кипучая энергия, казалось, заставляла вагон дрожать.

— Ну, не томи, Владислав! Выкладывай! — наконец не выдержал он. — Какое такое главное дело ты задумал? Что может быть важнее и масштабнее Транссибирской дороги?

Я лишь улыбнулся, глядя на проносящиеся мимо пейзажи.

— Всему свое время, Василий Александрович. Сначала — дела насущные.

Поезд набрал ход. За окном в серой дымке проносился монотонный, убаюкивающий пейзаж русских равнин, еще не тронутых весной. В купе было тепло и уютно. Кокорев, видя, что я не спешу раскрывать карты своего «главного дела», с деловитой основательностью перешел к более насущным вопросам.

— Василий Александрович, давайте сначала разберемся с нашими старыми делами, — начал я. — Помните, вы хотели приобрести акции «Сибирского Золота»? Я зарезервировал для вас пакет на миллион. Но, как вы знаете, дела пошли быстрее, чем мы думали. Мне пришлось выкупить часть самому. Сейчас у меня на руках остался свободный пакет на семьсот тысяч.

Я ожидал увидеть на его лице азартный блеск, но Кокорев помрачнел.

— Помню, как не помнить. И я рад за тебя, Владислав, от всего сердца рад, что дело твое так выстрелило.

— Так вот, — продолжил я, — я готов вам этот пакет уступить. По номиналу. Как и договаривались. Сочтите это моей благодарностью за вашу помощь в самом начале.

Но Кокорев не обрадовался. Он тяжело вздохнул, отвернулся к окну, за которым проносились голые березы, и на его обычно энергичном лице отразилась смесь досады и смущения.

— И хочется, и колется, Владислав Антонович. Ох, как колется…

В ответ на мой удивленный взгляд он махнул рукой и начал свой страстный, чисто купеческий монолог-исповедь.

— В ГОРЖД все свободные деньги, до последней копейки, ушли в эту прорву! — в сердцах воскликнул он. — Долги выкупать, жалованье платить, пути латать… Французы оставили после себя не дорогу, а разоренное имение! Прибыли пока — ноль, одни расходы! А тут еще это Баку…

При слове «Баку» его глаза загорелись тем самым неукротимым огнем, который я так в нем ценил.

— Мы с тут Губониным учредили Товарищество, взяли в откуп нефтяные источники! Ты пойми, Владислав, керосин — это будущее! Через десять лет все кареты в столицах будут ездить не при свечах, а при керосиновых фонарях! Каждая изба в России, от Польши до Аляски, будет светить нашей лампой! Это рынок похлеще любого золота!

Он снова помрачнел, азарт сменился досадой.

— Но деньги уходят, как вода в песок. Аренда земель у местных. Подкуп чиновников. Закупка паровых насосов в Англии. Строительство перегонных кубов… А отдача когда еще будет… Мы ж там, как слепые котята, в земле ковыряемся, нефть эту черпаем ведрами из колодцев. А ее там — море! Только как достать — ума не приложим.

Я слушал этот страстный монолог с непроницаемым лицом, и картина становилась предельно ясной. Вот оно что. Он на мели. Замахнулся на два гигантских дела, которые ему одному не потянуть. И в нефти он пока дилетант. Действует по наитию, по-старинке, с купеческим размахом, но без инженерной мысли. А это значит… это значит, что он сейчас уязвим. И ему нужен не просто партнер. Ему нужен советник. Тот, кто знает, как надо.

Я дождался, пока он закончит, сделал глоток остывшего чая.

— А почему вы черпаете ведрами, Василий Александрович? — спокойно, почти равнодушно спросил я. — Почему не бурите?

Кокорев замер и удивленно уставился на меня. Этот простой, но совершенно неожиданный для него вопрос мгновенно изменил тон нашего разговора, превращая его из дружеских жалоб в серьезный деловой анализ.

Кокорев замер, его рука с рюмкой застыла на полпути ко рту. Он удивленно уставился на меня, словно я заговорил на неведомом языке.

— Бурить? — переспросил он со снисходительностью эксперта, объясняющего прописные истины дилетанту. — Чем, любезный? Зубилом? Американцы кажись там у себя что-то такое придумали, Пенсильванская система, кажется… Да кто ж нам ее продаст? Да и как ее в Баку привезти, через три моря? Это все — сказки для биржевых газет.

— А если я скажу вам, что есть способ лучше? — спокойно продолжал я. — Не только бурить, но и качать. И оборудование это можно заказать. Не в Англии. В Америке. Паровые буровые установки. Насосы. Целые заводы по перегонке керосина. И там и трубопровод устроить.

Видя полный скепсис на лице Кокорева, я достал из саквояжа чистый лист бумаги и остро отточенный карандаш.

— Вы возите нефть в бочках? — усмехнулся я, начиная рисовать. — Это же разорение! Нужны специальные суда. Баржи с вваренными в корпус цистернами. Наливные. Одна такая баржа перевезет по Каспию и Волге столько, сколько тысячи бочек. А от скважины до пристани нефть должна идти сама. По трубам. Это дешевле любых лошадей и арб.

Затем я начал чертить схему паровой буровой вышки, в общих чертах, но с поразительной точностью описывая принцип ее действия — долото, обсадные трубы, и главное — скорость и глубина, которых невозможно достичь, жалкими колодцами. Кокорев слушал, и его лицо начало меняться. Снисходительность уступала место изумлению.

— Но и это не главное, — продолжал я. — Продавать надо не просто керосин. Надо продавать свет. Необходимо наладить здесь, в России, производство недорогих, простых и безопасных керосиновых ламп. И раздать их по деревням почти даром, за копейки. А вот потом, когда вся Россия «подсядет» на этот свет, когда в каждой избе затеплится огонек, — вот тогда и зарабатывать по-настоящему, продавая им керосин.

Я отложил карандаш. В купе повисла тишина, нарушаемая лишь мерным стуком колес. Лицо Кокорева было бледным. Изумление на нем сменилось полным, почти суеверным шоком. Он смотрел на меня как на провидца или колдуна.

«Откуда он все это знает⁈ Черт… или гений? Да какая разница! С такими идеями… мы перевернем весь мир!» — казалось, было написано на его лице.

— Владислав… это все… это возможно? — выдохнул он, и в его голосе больше не было снисходительности, лишь жадный блеск в глазах.

— Более чем, — спокойно ответил я. — Но это требует денег. И воли. У вас есть воля, Василий Александрович. Но, как вы сами сказали, у вас сейчас нет свободных денег на такие масштабные инвестиции.

Я выдержал паузу, нанося решающий удар.

— Так вот. Я предлагаю вам обмен. Баш на баш. Я отдаю вам свой пакет акций «Сибирского Золота» на семьсот тысяч рублей. А вы мне — долю в вашем нефтяном Товариществе. На ту же сумму.

Кокорев вздрогнул, как от удара.

— На семьсот тысяч⁈ Да это почти половина моего пая! Я не могу, Владислав! Мои компаньоны меня не поймут! Я не могу так размывать свою долю!

— Хорошо, — я понимающе кивнул. — Я не настаиваю. Давайте так: триста на триста. Акции «Сибирского Золота» на триста тысяч рублей в обмен на вашу долю в бакинском деле на ту же сумму. Остальные четыреста тысяч по «Сибирскому Золоту» я вам просто продам, но позже, с рассрочкой. Когда ваша нефть даст первую прибыль.