Смерть по частям. Страница 9

И Лидия пересказала ему слова Сары Уорд о том, что родные не видели Анну уже две недели.

Харлан явно встревожился.

– Я говорил с Фолькером, но от него пока нет вестей. Можно наведаться к нему завтра утром, после занятий в анатомичке.

Лидия кивнула.

– Может быть, поужинаете сегодня с нами? Мы с Антеей будем рады вашему обществу.

Лидия, тронутая его заботой, все же ответила на предложение вежливым отказом. Она очень устала, встреча словно опустошила ее, а из-за исчезновения Анны она и вовсе не находила себе места. Следовало дать себе передышку и провести вечер дома.

День уже клонился к вечеру, когда Лидия вышла из здания колледжа. Улицы заполняла пестрая толпа, в которой смешались заводские рабочие и чиновники, ремесленники и студенты. На углу Ридж-авеню Лидия наняла кэб, который повез ее домой. С высокого сиденья открывался волшебный вид на город, Филадельфия разворачивалась перед ней, как на сцене. Кэб влился в толчею экипажей, омнибусов и грузовых фургонов и медленно покатил по улице. В воздухе висел запах дровяного дыма. Уже зажигались высокие газовые фонари, словно изящные ожерелья нанизанных огней.

Когда Лидия приехала в Филадельфию учиться, ее взгляды на мир и опыт, ограниченные до той поры жизнью дома и учебой в женском колледже, существенно расширились. Энергия Филадельфии сделала ее свободнее, Лидия наслаждалась новообретенной независимостью. Шли послевоенные годы, большой промышленный город обретал свое неповторимое лицо, его кураж смягчало чинное квакерское влияние. Коммерция процветала, здесь производили все, что только можно вообразить: уголь, железо, бумагу, древесину; здесь выделывали текстиль, здесь отгружали товары, готовые отправиться дальше по огромной сети железных дорог, ветвившейся, как оленьи рога. Центр города рос, становился все многолюднее, сохраняя, однако, дух маленького городка, застроенного тесно стоящими домами вперемешку с фабриками и магазинами.

Центр Филадельфии был распланирован в соответствии с заветами Уильяма Пенна: границами его служили реки Делавэр и Скулкилл, с севера на юг протянулись Броуд-стрит и нумерованные улицы, а улицы с трогательными названиями в честь елей, сосен или каштанов пересекали этот район с востока на запад. Проехав по Броуд-стрит, кэб оказался в центре города. Здесь шло строительство, и Лидия оглядела элегантные здания, которым предстояло вместить ратушу и прочие городские службы. Величественное сооружение окружало внутренний двор, на каждой стороне у здания имелись надвратные башни, под которыми могли свободно проезжать экипажи. Повсюду ощущались ширь, бодрый оптимизм: в следующем году Филадельфия готовилась принять Всемирную выставку, которая должна была разместиться в Фейрмаунт-парке.

Лидия попросила кучера свернуть на Честнат-стрит, свою любимую улицу. Филадельфия в изобилии предлагала изысканные развлечения, старательно соревнуясь с Нью-Йорком. Лидия жила здесь не первый год и успела открыть немало источников удовольствия: театры и мюзик-холл, изящные отели “Гранд-Хаус” и “Континенталь”, огромные универмаги, предлагавшие любую роскошь, о какой только можно помыслить, горделивые особняки, которыми можно восхищаться на расстоянии.

Однако для Лидии город всегда тесно переплетался с ее собственными путями, она смотрела на него сквозь призму медицины. Соперничать с благородными медицинскими школами Филадельфии могли лишь очень немногие учебные заведения страны. Лидию восхищало солидное научное сообщество и то, как слаженно оно работает с издателями медицинских учебников, производителями хирургических инструментов и принадлежностей, с лечебницами ортопедическими и глазными. Она вошла в этот мир, в нем она обрела цель своей жизни.

Возница остановил кэб на Вашингтон-сквер. Расплатившись, Лидия зашагала по знакомым улочкам старого центра к дому. Она очень устала. Поднявшись на три пролета, Лидия оказалась у двери своей квартиры, угнездившейся на верхнем этаже старого дома. В прихожей Лидия сняла плащ, разулась и с благодарностью оглядела свое убежище. Гостиная напоминала пассажирский салон на корабле, книжные полки тянулись от пола до потолка. На пол Лидия постелила старинные коврики-дхурри, украшавшие когда-то отцовский кабинет, с тех пор прошло немало времени, но синие и золотые нити все еще рождали в груди теплое чувство. На стенах висели лесные этюды в рамках, напоминавшие Лидии о местах, где прошло ее детство, и выцветшие акварели, изображавшие чайные плантации в Дарджилинге, где выросла ее мать.

Окна комнаты выходили на деревья в сквере напротив. Предвечерний свет уступал место сумраку, но Лидия видела не деревья сквера – перед глазами у нее покачивались тени деревьев, росших в укромных уголках сада ее детства, там, где лес граничил с полями. Лидия почувствовала, как знакомая грусть окутывает ее, словно плащ. Образы приходили незваными – двери в ее прошлое. Она услышала отцовский голос – “Наконец-то можно отложить уроки!” – и вспомнила, как лежала на вытертых ковриках перед поющим огнем. Заслышав отцовские слова, маленькая Лидия вскакивала в восторге: она обожала их совместные вылазки и предвкушала их уже с утра, собирая сверток с едой. Над садовой дорожкой висела вечерняя дымка. Вот Лидия оглянулась на отца – тот, закрыв глаза, без шляпы, впитывает вечерний воздух, словно бальзам.

Отец любил искать узоры – камешки в ручье, наплывы в оконном стекле. “Они ждут, чтобы их разглядели, – говаривал он. – Мозаика явит себя сама”. Он поощрял детей к ведению дневников, к тому, чтобы они записывали свои мысли. “Упражняйте ум, – наставлял отец, – учитесь мыслить последовательно. Даже если эта способность на время покинет вас, она вас не предаст”.

Мать, укутывая Лидию шалью в эти особые вечера, ворчала: “Что за баловство! И все это, чтобы поглазеть на звезды?” – однако не могла сдержать улыбки. Отец шагал впереди, на фоне черных деревьев вырисовывались их силуэты. Лидия шла через лес за неровным светом фонаря. Между деревьями мягко ухала сова, в короткой траве копошились какие-то зверьки, затихавшие при звуке шагов. На поляне отец расстилал толстый плед, они укладывались бок о бок и лежали молча, пока глаза привыкали к сгущающейся ночи. Мало-помалу начинали проступать драгоценные звезды, одна за другой являя свое великолепие, и наконец небо оказывалось усеяно булавочными головками. И сейчас Лидия словно наяву ощущала сырую траву под пледом, надежное отцовское плечо рядом с собой, чувствовала, как вокруг смыкается ночь.

За ее окнами царила тьма, но комнату заливал свет. Горел в камине огонь, напевал чайник. Лидия закрыла глаза и стала слушать, как потрескивает пламя, однако никак не могла успокоить мысли. Нет, отдохнуть пока не удастся.

Лидия направилась к письменному столу, роль которого выполнял стол чертежный, древесину для него доставили из лесов штата Мэн. На просторной столешнице нашлось место и бумагам Лидии, и самым разным книгам, от работ по ботанике, фармакопее и анатомии до романов и стихов, а также потрепанных английских переводов “Гиты” и “Рамаяны”. Лидия придвинула к себе стопку историй болезни. Раз в семестр ее студентки проводили совместный осмотр пациентов, и теперь перед Лидией лежали записи, сделанные во время этих осмотров: история болезни, результаты осмотра, сведения об условиях, в которых жили и работали пациенты, об их привычках, одежде – обо всем, что могло иметь отношение к лечению. Лидия не уставала твердить, как важны такие записи, она снова и снова повторяла: “Настанет день, когда вы окажетесь с пациентом один на один – может быть, среди ночи, может быть, в хижине в продуваемой всеми ветрами степи. На кого вам тогда рассчитывать? Только на себя!” Студентки посмеивались над ее патетическими речами, но записи вели.

Лидия потянулась к собственному журналу приема и открыла его на заложенной странице. Там были ее первые записи об Анне Уорд – самые общие, непримечательные сведения о пациентке.

– Анна Уорд, возраст: 20 лет.

– Наследственность: отец умер в возрасте 55 лет от заболевания легких, предположительно – туберкулеза. Мать умерла в возрасте 50 лет от рака груди.