Хозяйка старой пасеки 3 (СИ). Страница 19

— Ах, Глафира Андреевна, Глафира Андреевна! — Он покачал головой с видом глубокого, почти отеческого сожаления. — Вот об этом я и толковал на похоронах вашей тетушки. Да вы ведь меня и слушать не стали!

Он развел руками, будто сокрушаясь моей глупости.

— Говорил я вам, хозяйство, конторские книги — дело не по девичьему уму. С непривычки голова кругом пойти может. Помощь свою предлагал, чай, не чужие. Я бы вам все разобрал да по полочкам разложил. А вы? Предпочли положиться на… Сергея Семеновича. У которого, не в обиду будь сказано, молоко на губах не обсохло! Кто ж теперь виноват, что он не углядел, куда делись товары да деньги? Или углядел, да вам не сказал?

— Как вы… — Варенька вспыхнула и осеклась, вспомнив, что барышне не подобает влезать в деловые разговоры.

Нелидов побелел, начал подниматься.

— Сергей Семенович! — одернула его я. — Держите себя в руках! Оскорбление как лекарство, действует, только когда принято.

— Прошу прощения, Глафира Андреевна, — выдавил он с видимым усилием.

— Так что, милостивая государыня, ваше недоумение мне вдвойне обидно, — не унимался Кошкин. — Я ведь вас предостерегал. А теперь, выходит, я же и виноват, что вы моих советов слушать не стали?

— Вы правы, Захар Харитонович, — кивнула я.

Нелидов побелел еще сильнее, на лице Стрельцова промелькнуло изумление.

— У вас действительно куда больше опыта в подобных делах, — сказала я так же спокойно. — И наверняка ваши приходные и расходные книги находятся в куда большем порядке, чем мои. Так сделайте милость, покажите мне их. Разложите глупой барышне по полочкам, когда и какие именно товары были отгружены в усадьбу, чтобы я могла спросить с Савелия.

Улыбка сползла с лица Кошкина.

— Вы говорили, что он сбежал.

— Он нашелся. Кирилл Аркадьевич знает, где он.

А в каком виде нашелся — пока неважно. Хорошо, что расширившиеся глаза Вареньки можно списать на удивление неожиданной новостью, а мужчины умеют держать лицо. Разве что плечи Нелидова расслабились, когда он понял, что я его ни в чем не подозреваю, а оценивающий взгляд Стрельцова зажегся огнем интереса, будто он наблюдал за увлекательнейшей карточной партией. Я продолжала:

— Покажите, сколько денег вы передали тетушке и когда, чтобы я могла взыскать их с нерадивого управляющего и вернуть вам. Если вы правда хотите мне помочь — это будет самое убедительное доказательство ваших добрых намерений.

— Вы забываетесь, Глафира Андреевна. — Из голоса Кошкина исчезла патока. Передо мной сидел настоящий Кошкин — холодный и расчетливый делец. — Мои учетные книги — моя личная тайна. Ваши отношения с управляющим, бывшим или нынешним — ваши дела, они меня не касаются. Расписки — вот они, на них и ваша подпись есть. Где вы средства возьмете — ваша забота. Или вы хотите, чтобы я публично долг потребовал? Чтобы весь уезд узнал, что вы и ваша тетушка у купца деньги занимали, потому что ни один сосед вам в долг уже не давал?

Он подвинул ко мне бумаги.

— Вот что вам следует сейчас изучить. Внимательно. И вот это. — Он извлек из-за кафтана и припечатал ладонью на столе еще один лист. — Я посчитал все за вас. Проверьте. И не лезьте в мои торговые дела.

— Захар Харитонович, Захар Харитонович… — Теперь я скопировала его притворно-участливый тон. — А говорили: не чужие люди…

— Вы сами отвергли мою помощь, Глафира Андреевна. Я к вам со всей душой, а взамен благодарности — одни подозрения и оскорбления.

Я всплеснула руками.

— Не понимаю вас, Захар Харитонович, совсем не понимаю. Говорите — со всей душой, и тут же — не лезьте не в свое дело. Что ж там за тайны у вас такие? Если ум у меня девичий, то я и не пойму ничего, и тайны ваши тайнами останутся. Неужто вы боитесь, что я могу стать вам конкуренткой? Вам, купцу первой гильдии?

Кошкин расхохотался — и впервые за все время мне показалось, что сейчас он искренен. Его в самом деле рассмешила мысль, будто я могу стать ему конкуренткой.

Я позволила ему отсмеяться и подалась вперед, положив ладони на стол.

— А может быть, вы опасаетесь, что я обнаружу, будто никаких товаров не было? Что деньги на самом деле предназначались не тетушке, а, скажем… неким уважаемым лицам? Разрешение удочерения фамильного имени и герба — вещь редкая, крайне редкая. А тут такая честь захудалому роду Верховских? Тетушка наверняка была очень благодарна за подобную услугу и готова была платить любую цену.

Смех Кошкина сменился бульканьем. Лицо его стало сизым, потом налилось багровым, и я испугалась, что его хватит инсульт прямо сейчас.

— Что вы несете? — просипел он.

— Теоретизирую, Захар Харитонович, исключительно теоретизирую. — Мой голос звучал беззаботно, словно я обсуждала погоду с такой же барышней. — Тетушка очень беспокоилась о том, что род Верховских, считай, пресекся. Опять же, мы, дворяне, в гордыне своей полагаем, будто многие хотят любой ценой получить сие достойное звание. Можно даже и на опозоренной девице жениться. Ради того, чтобы землями торговать и барыш с этого иметь такой, который конкурентам и не снился.

Кошкин потер грудь, хватая ртом воздух. Варенька прикрыла рот рукой, вытаращившись на меня. Нелидов замер. А Стрельцов смотрел на меня с такой смесью восхищения и ужаса, словно я собственноручно воткнула кинжал в сердце купца.

Кошкин взял себя в руки.

— Ах, Глафира Андреевна, видать, поторопился Иван Михайлович, когда вам дееспособность вернул. Правду говорят: когда Господь хочет наказать, он лишает разума. — Он сокрушенно покачал головой. — Однако теории теориями, а денежки счет любят. И долги надо платить. — Он положил руку на кипу расписок, словно только они одни и имели значение.

Ответить я не успела. Стрельцов поднялся из кресла одним легким, гибким движением.

— Глафира Андреевна, вы позволите?

Не дожидаясь моего разрешения, он начал перебирать бумаги.

— Интересные расписки, очень интересные. — Стрельцов посмотрел на меня поверх края листа. — Ваша тетушка была чудо как щедра с вами, Глафира Андреевна, нечасто встретишь такую опекуншу. Шуба соболья, крытая бархатом. Наверняка вы в ней выглядите как родственница императрицы.

В его голосе прозвучало искреннее восхищение, так что я зарделась, хоть и сознавала, что все это лишь хорошая игра. Осталось только понять, на чьей стороне он играет.

— Ботинки зимние на меху. Валенки. Кровать красного дерева с золотой инкрустацией работы лангедойльского мебельщика Шарля Персье. Видит бог, когда я обыскивал ваш дом, не заметил в нем такой дорогой мебели, должно быть, ее не успели привезти?

Я пожала плечами. Стрельцов заглянул в расписку, будто сверяя даты.

— Год прошел, впрочем, такой известный мастер может позволить себе не торопиться. Три сахарные головы и цыбик чая. Платье бальное к новому сезону.

Он опустил эти листки на край стола.

— Какая трогательная забота о нуждах подопечной. За такие траты дворянская опека если и пожурит, то немного. Попеняет на излишнюю расточительность, не более. Не пристало ведь сироте ходить в тетушкиных обносках и спать на рассыхающемся топчане.

Я опять вспыхнула, теперь от возмущения. Вовсе незачем тыкать меня в лицо моей бедностью, как тыкают щенка в лужу. Я в чужих долгах не виновата!

— Итого… — Стрельцов возвел глаза к потолку, будто подсчитывая. — Две тысячи отрубов, израсходованные на нужды Глафиры Андреевны, против которых князь Северский как глава дворянской опеки, возможно, не возразит.

— Князь Северский не показался мне человеком, одобряющим показную роскошь, — попыталась прощупать почву я.

— Но он снисходительно относится к дамскому тщеславию. Впрочем, вы сами обсудите с ним это на следующем заседании дворянской опеки. Вы, Захар Харитонович, также можете обратиться к князю Северскому как кредитор покойной Агриппины Тимофеевны. Долг действительно платежом красен.

Стрельцов снова взял бумаги.

— Но вот это… «Гарнитур коралловый с жемчугом». «Девять тысяч отрубов для поездки на воды вместе с Глафирой Андреевной Верховской» — что-то не помню я, чтобы Агриппина Тимофеевна выбиралась на воды.