Хозяйка старой пасеки 3 (СИ). Страница 17

По его лицу пробежала тень, но я не дала ему возможности ответить, повторив:

— Доброй ночи.

А вот насчет «спать как убитая» я не угадала. Свалилась-то я и правда без задних ног, но через какое-то время проснулась от звука шагов. Вот скрипнула половица. Еще раз.

Я резко села, зажигая волшебный огонек. Никого.

Померещилось?

Снова скрип. По гостиной кто-то ходил.

Неужто Полкан опять проворонил незваного гостя? Или это свои? Или Полкан даже залаять не успел, прежде чем его…

Я подхватила кочергу, резко толкнула дверь.

Кто-то ругнулся.

В паре шагов от меня стоял Стрельцов, потирая лоб.

— Прошу прощения, Глафира Андреевна, — сказал он прежде, чем я пришла в себя. — Бессонница.

Я вздохнула, подавляя желание добавить кочергой.

— Возьмите у Марьи Алексеевны обезболивающее. Уснете как миленький, — проворчала я. Захлопнула дверь, просунула в ручку кочергу.

Натягивая на голову одеяло, я не знала, чего хочу на самом деле — чтобы он попытался пробраться с другой стороны или чтобы оставил меня, наконец, в покое. Впрочем, усталость быстро избавила меня от дурацких размышлений.

Разбудил меня смутно знакомый голос.

— А я говорю — глупости все это!

— Почему? — А вот это Стеша. Только с кем она спорит в моей комнате?

— Потому что неча матери перечить, вот почему!

Я перевернулась с боку на бок. Нет, не в моей комнате. Просто у меня окна нараспашку, люблю спать в прохладе. Но неужели Стеша успела уже сходить в деревню и вернуться? Сколько же времени сейчас?

— Я не спорю, маменька. Я прошу растолковать. Может, я не понимаю чего-то.

Так, кажется, я не только на Вареньку плохо влияю.

— И растолкую, ежли ты сама дура. Неча курице мечтать о соколином полете. Грамота — барская забава. Простым людям она незачем.

— Барышня говорит, грамота нужна ума набираться, чтобы дурой не быть.

— «Ума набираться», — передразнила Прасковья. — Что господам хорошо, простому человеку — беда. Дашка вон тоже думала, что ума наберется, когда писание взялась читать. Три раза прочла от корки до корки и ума лишилась.

— Маменька…

— «Маменька». Тебя, рябую, и без того не всякий замуж возьмет. А если, не дай боже, прознают, что грамотная? Это ж курам на смех: девка вместо огорода да дома книжки читает.

— Так нету у нас книжек-то!

— Значит, и грамота тебе не нужна. Все, я сказала. Благословения не дам. Иди работай, а то барышня заругает.

Я вздохнула. Вот так вот. Ты из кожи вон лезешь, чтобы найти и вытащить на поверхность скрытый потенциал ребенка, разбудить в нем интерес и найти мотивацию, а потом кто-то перечеркивает все парой фраз. Совершенно искренне желая добра.

С точки зрения Прасковьи, быть как все — проверенный веками способ выживания, а грамотность — опасная мутация. И даже если я попытаюсь ее переубедить, рассказать, что грамотность — это инструмент, чтобы узнавать новое, понимать мир и адаптироваться к нему, — она не услышит. Я — барыня. Я живу совсем в другом мире. Мире, где женщина не становится старухой к тридцати из-за изматывающего физического труда, где связи и деньги решают любые проблемы. Мире белого человека в колониальной стране.

И вообще я эксплуататорша-угнетательница, хмыкнула я про себя.

Вот подушку уже поугнетала, сейчас вылезу из кровати и пойду угнетать Марью Алексеевну вопросами о здоровье. А потом всех остальных домашних — необходимостью утреннего чая.

А еще очень хорошо бы угнести исправника кочергой, чтобы он поумерил свой расследовательский пыл, но устав благочиния вряд ли одобряет такое поведение. Ладно хоть, против возможности понежиться в кровати еще пару минут, прежде чем начать бегать, ни устав, ни исправник не возражают.

Вот только понежиться мне и не дали. В дверь осторожно постучали, и голос Вареньки спросил:

— Глаша, ты спишь?

— На этот вопрос нельзя ответить «да», — проворчала я, садясь в кровати. — Что случилось?

— Там опять явился этот противный купчина. Я хотела сказать, что ты не принимаешь, но Марья Алексеевна считает, что лучше его не гнать. И Кир тоже так сказал.

Ну вот и доброе утро. Впрочем, неужели я всерьез ожидала, что оскорбленный в лучших чувствах купец не вернется? У него бизнес-проект на кону.

— Сергей Семенович встал?

— Да все уже поднялись, кроме тебя, — хихикнула Варенька.

— Тогда попроси его, пожалуйста, провести купца через его флигель в мой кабинет.

До чего все же неудобная планировка! А поменять местами кабинет и спальню — тут же начнут трепать, что управляющий может в любой момент подняться из своего флигеля в мои покои. И там хоть десять замков вешай, хоть пояс целомудрия надевай прямо поверх платья.

Хотя болтать в любом случае начнут, даже если бы Нелидов был в два раза старше и в четыре раза толще Кошкина. Поэтому мне стоит выкинуть из головы всякие глупости и собраться. Разговор явно будет нелегким.

— Кир просил передать, что он очень хотел бы тоже поприсутствовать при беседе. Если ты не против.

Если я не против, как мило.

— Разумеется, пусть присутствует.

Раз уж обещал защищать меня от охотников за титулом и приданым. Помнит ли он сам о том обещании? Впрочем, неважно. Я не могу залезть к нему в голову и подправить мысли, как мне удобно. Стрельцов поступит, как считает нужным. Понять его я все равно не в состоянии — разница даже не в пару поколений, а в пару веков. Так что пусть все идет как идет.

Собиралась я не торопясь, но и не затягивая время специально. Прожженный купчина наверняка не из тех, кого можно утомить или вывести из себя долгим ожиданием. Единственное лишнее дело, которое я себе позволила, — заглянуть к Марье Алексеевне.

Генеральша, одетая в халат, возлежала на горе подушек и думок. В руках у нее были жития.

— С юности их не открывала, а оказывается, преувлекательнейшее чтение! — сказала она вместо приветствия. — Вот, скажем, святой Макарий. Был он полководцем великим и немало земель рутенских освободил от басурман. А потом все бросил и ушел в пустыню. Семь лет молился, и Господь посылал ему мед из трещины в скале и дожди, чтобы святой мог подкрепить силы для дальнейшей молитвы. А потом Макарий пошел проповедовать к диким племенам у северного моря. Разбойники его ограбить хотели, но он их своими речами так растрогал, что те разрыдались и обратились в истинную веру. Потом стаю волков усмирил, белого медведя голыми руками взял… — Она потрясла книгой. — Чем не роман! И это только начало. Я, пожалуй, еще почитаю, Ивану Михайловичу на радость. Если я тебе сегодня не нужна, конечно.

— Как вы можете быть не нужны, Марья Алексеевна! — улыбнулась я. — Ваша помощь бесценна. Поэтому вам необходимо отдохнуть на радость не только Ивану Михайловичу, но и нам всем, чтобы мы не беспокоились о вашем здоровье.

— Ой, лиса… — разулыбалась она. Посерьезнела. — Слышала я, Кошкин приехал. Не подписывай ничего, пока исправник не заверит.

— Спасибо за напутствие, — кивнула я. — Отдыхайте.

— Доброе утро, — приветствовала я собравшихся, заходя в кабинет.

Не хватало только Марьи Алексеевны. Даже Варенька скромно примостилась в углу — то ли не нашла себе более интересного занятия, то ли предвкушала очередное представление.

Судя по виду Стрельцова, для него утро было еще более «добрым», чем для меня. Я-то хотя бы выспалась, а что не позавтракала — так будет причина выпроводить Кошкина побыстрее. А вот у исправника под глазами залегли темные круги.

Вот как хотите, но не поверю я в бессонницу у молодого мужчины, который провел день в седле на свежем воздухе. Кого он караулил и с какой целью? Не забыть бы внимательней приглядеться к Гришину, поди, тот тоже «бессонницей» всю ночь прострадал.

До меня наконец дошло, почему исправник сунул мне протокол вечером. Чтобы предупредить о возможном обыске и посмотреть на реакцию.

Что ж, пусть смотрит. Вряд ли это создаст проблемы кому-то кроме самого исправника.

— Доброе утро, Глафира Андреевна, — поднялся мне навстречу Кошкин. — Хорошо вам, барышням, когда встали, тогда и утро. А нам, простым людям, приходится с петухами подниматься да за работу приниматься.