Подарок. Страница 5

– Папа!

–…и я смог снять куртку. А ты что подумал, мой мальчик? У тебя действительно больная фантазия. – Раскатистый смех отца прогремел в телефоне, как раньше в больничных коридорах. Другие завхозы, наверное, сердились из-за сломанных замков, дверей шкафов, оторванных небрежными пациентами, или засоренных туалетов. Курт Берг по прозвищу Куртик, наоборот, мог увидеть во всех проблемах, для устранения которых его вызывали, забавную сторону. Так было в больнице на острове Рюген и позже, после переезда в Берлин, в травматологической клинике в районе Марцан. Причем склонность Куртика шутить по любому поводу часто ставила мать Милана в более чем неловкое положение. Легендарным было его замечание на похоронах собственного тестя. Тот долго проработал санитаром в отделении кардиологии и пожелал для собственного погребения урну в виде сердца, на что Куртик не удержался и сказал: «Хорошо, что тесть не работал в гинекологии».

Милан съехал с тротуара на проезжую часть и остановился на выделенной для велосипедистов полосе прямо перед светофором на углу Франклин- и Хельмхольтцштрассе.

– Тебе потребовалось двенадцать месяцев, чтобы признаться ей.

– Вообще-то твоя мать застукала меня, когда я на автомате выключил кухонное радио, услышав этого горлопана. Я думал, она еще не вернулась из магазина. Как же она разозлилась, когда я рассказал ей всю правду. Для нее это было равнозначно измене с ее лучшей подругой.

– Ха, если бы ты сказал маме правду на первом свидании…

– То я никогда бы не заполучил твою мать. Ютта ни за что не стала бы встречаться с фанатом Битлов. Но в твоем случае речь идет не о таких банальных вещах, как «Битлз» или ссора, Милан. Речь идет о тебе, мой мальчик. О твоей жизни. О том, что тяготит тебя больше всего на свете.

– В том-то и дело. Это делает мою изначальную ложь еще хуже.

Если нормальный человек посчитал себя обманутым из-за того, что ему месяцами лгали о музыкальных предпочтениях, то что должна будет чувствовать Андра, когда узнает, что он скрывал нечто столь фундаментальное, как неграмотность. Благо Андра была настолько понимающая, что он не мог ожидать от нее никакого злорадства. Но Милан упустил момент, чтобы признаться; и со временем позор, сопровождавший его всю жизнь и, как татуировка, въевшийся в характер, становился все сильнее, и особенно перед Андрой.

Несмотря на шум транспорта, он услышал через наушники, как отец зажег сигарету.

– Курить в комнатах запрещено.

– Умничать тоже. Я стою на балконе и сверху смотрю новой сиделке в декольте. Похоже, на подобный номер с Андрой ты уже не можешь рассчитывать.

Его отец вымученно рассмеялся и сам понял, что шутка не возымела желаемого успеха.

– Извини. Я просто хотел тебя подбодрить.

– Не вышло. – Милан подышал на руки, чтобы их согреть.

– Ладно. Как насчет такого: я раздумываю, не дать ли объявление для знакомства. Текст следующий. Мы срочно ищем кого-то для секса втроем. Мы – мужчина, ищем двух женщин.

Стрелка на поворот зажглась, и машина, стоявшая рядом с Миланом, повернула налево на Франклинштрассе. Милану нужно было прямо, и он остался стоять; от холодного ветра, который почему-то никак не мог разогнать туман, у него на глазах выступили слезы.

– Очень смешно, папа.

– Слушай, почему бы тебе не приехать ко мне? Поболтаем за холодненьким светлым. У меня в доме для престарелых…

–…Алкоголь запрещен, а мне сейчас нужно на работу, извини.

– Просто хотел предложить. Кстати, сегодня утром о тебе спрашивал какой-то мужчина.

Милан моргнул. У него засосало под ложечкой.

– Кто?

Еще две машины, подъехавшие сзади, повернули налево, хотя стрелка уже мигала.

– Без понятия. Он не захотел называть свое имя. Я его не видел. Он связался со мной через ресепшен. Голос показался мне знакомым, старый хрыч, какой-то странный.

– Чего он хотел? – Под ложечкой засосало еще сильнее.

– Твой номер телефона, какой-нибудь контакт, но я ему ничего не дал.

В следующую секунду подъехала очередная машина и остановилась на красный свет. С этого момента о продолжении разговора с отцом уже не могло быть и речи. Неприятные ощущения в желудке тоже отошли на второй план. Автомобиль рядом с Миланом полностью завладел его вниманием.

Он и сам не знал, посмотрел ли в сторону случайно или это был неизбежный рефлекс. Зеленый седан «вольво» подъехал к нему практически вплотную и двумя колесами встал на маркировке велосипедной дорожки. Взгляд Милана упал в салон машины. И то, что он там увидел, навсегда изменило его жизнь.

В первый момент он решил, что на заднем сиденье играет маленький ребенок и в шутку прижимает к стеклу какую-то рекламную листовку.

Но когда листок на мгновение исчез из поля зрения и за ним показалась голова, Милану стало ясно, что там сидел не малыш, а девочка, которая горько плакала.

Какого черта?..

Ее лицо было испугано. Большие глаза припухли, как у Милана, когда он страдал от аллергии или мало спал. «Цвет хаки», – подумал он, но засомневался – возможно, такой необычный оттенок зрачкам придавало тонированное стекло, за которым плакала девочка. Ее пшеничного цвета волосы были собраны в конский хвост. Розовая заколка со стразами закрепляла челку, открывая лоб, на котором было слишком много морщин для такого юного возраста.

Девочке было максимум тринадцать, но в тот момент, когда их взгляды пересеклись, у Милана возникло ощущение, что ее глаза видели уже достаточно в этой жизни. И он узнал в них еще кое-что.

Самого себя.

В одном документальном фильме рассказывали про психологическую теорию, согласно которой люди всегда испытывают симпатию друг к другу, если в детстве им пришлось пережить похожие душевные страдания.

Вот такое чувство родства, общей связи, сотканной из психологических жестокостей, испытал Милан при взгляде на девочку. И это его очень смутило, потому что он не помнил никакой душевной раны, нарочно причиненной ему в детские годы.

Губы девочки не шевелились. Это была немая мольба. То, что она в страхе хотела крикнуть миру, очевидно, было написано на линованном листе бумаги, который она снова прижала к стеклу. Сложенный пополам лист формата А4, который она в спешке вырвала из школьной тетради.

Крик о помощи?

У Милана на глаза навернулись слезы.

– Я неграмотный, – прошептал он девочке слова, которые должен был сказать Андре. Он бы произнес их громко, даже прокричал, если бы знал, что девочка его услышит – через поднятое стекло, в гуле машин. Потому что из какого-то не поддающегося логике чувства родства он ей доверял.

Это разрывало ему сердце. Она нуждалась в помощи, а он не мог ей ничего предложить. Он понимал ее нужду, но не то, что она пыталась ему сообщить.

Πσϻστν ϻμε.

εωσ με ϻσν ρσδνωελν

Буквы на листе вытворяли перед глазами Милана то, что они делали всегда, когда он рассматривал слова: складывались в неразрешимые загадки. Принимали форму бессмысленных иероглифов.

Он посмотрел вперед, на водителя и пассажира; нужно было сделать это раньше, потому что «вольво» тронулся с места, поменял полосу и рванул в сторону Сити вверх по Хельмхольтцштрассе.

Темноволосый мужчина за рулем, блондинка на пассажирском сиденье.

Милан слишком поздно сообразил, что нужно было запомнить номер машины. Сохранить в альбоме своей фотографической памяти. Вместо этого его беспокоил вопрос, не ошибся ли он – что, если пассажиром был длинноволосый мужчина? И прежде чем Милан успел понять, что свидетель из него получится никакой, задние фары исчезли в тумане.

Кубики на зеркале заднего вида.

Единственное, что он запомнил. Вероятно, знак того, что водитель «игрок» и с удовольствием ставит на гонки.

И похищает детей?

Милан вскочил на велосипед, нажал на педали; увидел, как на следующем углу водитель включил поворотник. Затем «вольво» повернул налево, и в следующую секунду туманная столица поглотила громоздкий зеленый автомобиль с отчаявшейся девочкой на заднем сиденье.