Предзимье. Осень+зима (СИ). Страница 57

Илья подался прочь от её руки — приподнялся, нависая над Таей:

— Не надо. Я не просил меня спасать. Ни в восемнадцать лет, ни сейчас. Хватит. Буду жить столько, сколько дано. Рви.

Нить трепетала на ветру, испуганно мерцая. Веретено вздрагивало в Таиной руке.

— Илья… — Тае сейчас даже думать было больно, а надо еще Зимовского уговаривать, словно он дитя.

— Рви! — громко скомандовал он и тут же извинился: — прости за крик. Неправ. Но рви уже…

Тая неистово и витиевато выругалась в темные небеса — только сейчас она заметила, что снег продолжал лететь, заметая поле, далекую разбитую «пчелку» Даши, суетящихся там людей, весь мир. И только тепло Ильи грело её.

А медики все же приехали — было видно, как метался свет «люстр» возле Дашиной машины. Что-то громко стрекотало. По полю скользнул столб света. На посадку заходил санитарный вертолет.

— Рви, грибочек… Хотя ты не грибочек, ты осень.

— Илья, ну ты и гад!

Он рассмеялся, запрокидывая свою змеиную голову:

— Мы же только что сошлись на том, что я не гад.

Тая посоветовала:

— В зеркало посмотрись и увидишь гада. По биологической классификации.

Нить уже стонала под её пальцами, замерзая. Скоро может быть поздно для них обоих.

Зимовский вновь подался к Тае:

— Ладно, моя вина. Признаю. Я гад. Биологически и как хочешь. Но я не мразь, Тая. Мне не нужны чужие жизни.

Тая заставила себя признать очевидное — голова болела, мешая собраться с мыслями:

— Но они прижились в тебе.

— Тая… — Он подался в сторону. — Угомонись. Не надо меня втаптывать и дальше в грязь.

Она упрямо повторила — она тоже не была в особом восторге от чужих жизней в ней:

— Они прижились в тебе! И во мне прижились. Значит, магмоды не были против этого. Надо довести дело до конца. Пополам. Жизни пополам тебе и мне. Иначе все напрасно было. И еще…

Она закрыла глаза, смирилась с тем, что осознала, и нашла в себе силы сказать:

— Илья Андреевич, приношу вам свои искренние извинения. Я была не права, когда обвиняла вас в том, что вы не делали. Моя семья виновата перед вами. Семен Васильевич был…

Мимики Зимовскому отчаянно не хватало — был бы человеком, точно бы скривился:

— …тварью. Тварью, которая обрекла свою внучку на смерть.

Тая вздохнула и тут же пожалела — легкие зашлись болью. Змеиные кольца плотнее обвились вокруг неё, поддерживая. До чего же противно оправдывать того, кто это не совсем заслужил.

— Когда мои родители погибли, ему было за семьдесят лет. Возможно, он боялся оставить меня одну…

— Тая… Ты себя слышишь? Он забрал твою жизнь! — от волнения Зимовский сорвался на шипение, и Тая не понимала и половины слов.

— Я понимаю, что вы злитесь — вас подставили…

Он заглянул ей в глаза — в его зрачках плясало откровенное пламя:

— Да плевать на подставу!

Тая упрямо закончила:

— …с феромонами.

Кольца под Таей заворочались — Зимовский злился.

— Плевать на феромоны. Он чуть не убил тебя! Он хладнокровно приговорил тебя к смерти.

— Он уже мертв, Илья. Мне сложно оправдывать его. Честно. Возможно, он думал, что без его защиты меня, как нечисть, запрут… Где-нибудь.

Хотя иногда бывает участь хуже тюрьмы для нечисти.

Илья прошипел что-то в сторону.

— Я запускаю веретено, Илья? Одиннадцать узелков тебе, одиннадцать узелков мне. Получается поровну. Он все же пытался тебя спасти и все исправить. Возможно, он и меня бы спас, просто не успел.

— С-с-сдох-х-х потому что!

Она прошептала:

— Илья, мне плохо. Мне больно. Можно уже меня не мучить?

Кольца под Таей вздрогнули.

— Прости, я идиот, мразь и гад. Прости. Но учти — пополам. Строго пополам.

Тая проворчала, удобнее устраиваясь среди колец:

— Тогда сам считай. Я тебе верю.

Она разжала судорожно сведенные пальцы и отпустила веретено. То взлетело вверх и снова начало свой танец. Узелки полетели прочь из Таи, и она сдалась боли, позволяя темноте уносить её куда-то, где ничего нет, особенно где нет боли. Она верит Илье. Вот это неожиданность!

Можно, она проснется уже под писк приборов в больничной палате? Тая сейчас даже на патологию магмодификаций была согласна.

— Тая, ты мне свидание должна, помнишь?

Нет, он точно гад…

Глава одиннадцатая, в которой друзья уходят

Писка приборов не было.

Не было и капельницы.

Зато боль была: где-то в руке — легкая, далекая, неприятная.

И ортез на предплечье был — хотелось надеяться, что там все же ушиб, а не перелом. Тая чуть пошевелила кончиками пальцев. Не больно.

И больничная сорочка-распашонка была, и куча вопросов, вертевшихся на языке.

А походника не было.

Тая огляделась, куда же её занесли судьба и Илья. Тьфу, Зимовский же.

Палата простая, без изысков, на двух человек, Тая сейчас была единственным пациентом. Медицинского поста в палате не было, значит, это не реанимация. Дверь обычная, деревянная — это не патология магмодификаций. А больше ничего неясно.

Кнопки вызова медперсонала, Тая, внимательно оглядевшись, не нашла — пришлось самой, кряхтя и чертыхаясь, садиться в кровати, искать больничные тапки и халат. Надо напомнить о себе, а то могут и до вечера не прийти… Часов в палате не было, походник не нашелся даже в выдвижном ящике прикроватной тумбочки, солнечный свет за окном был тусклый и непонятный — то ли утро, то ли хмурый день. Когда Тая уже встала, про неё вспомнили: заглянула санитарка, потом примчалась медсестра, зашел врач… Таю вертели, осматривали, спрашивали о самочувствии, обещали выписать через день-два при отсутствии отрицательно динамики, разрешили ходить и оставили в покое. Про Дарью Сумарокову и её состояние никто не знал. Санитарка потом шепнула, что княгиню сразу с места аварии санитарным вертолетом отправили в Александродар — сюда она не поступала.

Оставалось только выпить принесенные медсестрой таблетки, поесть безвкусный больничный обед и лежать, глядя в потолок.

Первым о её существовании вспомнил Павел.

Он, непривычно одетый в придворный мундир, устало вошел в палату, тоскливо рассматривая Таю — та села в кровати, чтобы не выглядеть беспомощной. Кот, усталый, потрепанный, заросший нелепой рыжей щетиной, явно не спал этой ночью. Глаза его выглядели раздраженными, красными, под ними залегли тени. Сейчас даже его яркая шевелюра казалась уставшей, словно её присыпали пылью: короткий ежик волос был цвета ржавчины, а не жизнерадостной морковки.

— Добрый день, Таис…

Кот поздоровался, вспомнив её настоящее имя, и это был дурной знак. Слишком откровенный намек. Тая старательно улыбалась, следуя неизменному совету Кошкина: улыбаться, несмотря ни на что. Кажется, сейчас это было особенно актуально.

Противно пахло больницей — для Таи это всегда было ароматом прощания.

Павел Петрович — пора о нем думать так, — неловко протянул роскошный букет белых роз, за которым Тая предпочла спрятаться, и сел на стул, придвинув его к кровати.

— Как ты? — он осторожно взял её за руку. Левой, в ортезе, рукой она букет удержать не смогла, и он повалился на кровать, лишая Таю защиты. Оставалось только улыбаться.

— Нормально. Прости, что заставила волноваться.

Ему сейчас было явно хуже, чем Тае. Она выздоровеет, а он похоже не сможет оклематься от того, что случилось в столице.

Кот улыбнулся:

— Что ты такое говоришь… Мы все очень переживали…

Он прикусил губу, что-то запрещая себе говорить. Тая даже знала, что именно. Она, чтобы не возникло ненужной неловкой паузы, спросила:

— Ты не знаешь, что с Дашей?

Кот потер глаза, старательно давясь зевком. Смотрел он при этому куда угодно, кроме Таи.

— Точно не знаю. Зимовский вызвал санитарный вертолет для вашей транспортировки в Александродар, когда узнал об аварии. В результате консилиума по настоянию охраны Сумароковой было решено транспортировать княгиню. Тебя решили лечить тут. Сумарокову доставили в один из закрытых центров, куда даже у меня нет доступа — он принадлежит одному из родственников князя Сумарокова. Все, что сообщает справочная медцентра: её состояние стабильное, опасений не вызывает.