Бездарь и домовой (СИ). Страница 17

А после сытного обеда в трактире пошли наконец в дом Марины Цветаевой. Дверь нам открыла смотрительница, женщина лет около тридцати, одетая хоть и современно, но лицом напоминающая фото молодой поэтессы в начале прошлого века.

— Это про вас Марта говорила? Что ж, племя младое, незнакомое, проходите. Но уговор: руками ничего не трогать, ясненько?

— Ясненько, — кивнул я. Мы вошли, огляделись и я принялся пересказывать биографию Цветаевой.

— … хотя сама она отождествляла себя с изменчивой морской стихией, жила Марина Ивановна чаще в удаленных от моря местах…

— Ну, почему же, — возразила смотрительница. — У Макса в Коктебеле, например… К тому же, воздушные потоки оказались куда более изменчивыми. Но продолжайте, продолжайте!

И я продолжил, а под занавес прочел стихотворение, называвшееся «Таруса».

Я летала, как птица, то здесь, то там.

Воспевала я лица — во вред словам.

И никак не напиться мне тех небес,

И никак не забыться… Но — тсс! — я здесь!

— Я тоже, — громко шепнула смотрительница и заговорщицки подмигнула.

— В этом стихотворении Марина Ивановна… — но тут смотрительница протестующе замахала руками, и я замолчал.

— Молодой человек, — укоризненно качая головой, произнесла она. — Никогда, слышите? — никогда не пытайтесь рассказать о смыслах стихов, даже если вам кажется, что эти смыслы вы вполне понимаете, при рядом стоящем авторе. Договорились?

Я машинально кивнул, неуклюже свернул культурную программу, а девушки немедленно купили у «смотрительницы» книги и потянулись за автографами. А я в полусне хлопал глазами и пытался осознать, что вот сейчас 2013 год, а рядом со мной — живая-здоровая Марина Цветаева, выглядящая так же, как сто лет назад, разве, на ногах у нее не туфли, а вполне соответствующие времени кроссовки. Ну, да: я отлично помню, когда и чем окончилась ее жизнь на Земле, но здесь в биографии не было финальной точки… Офигеть! Интересно, кого еще мне суждено здесь встретить?

— Отомрите, молодой человек, — улыбнулась Цветаева, подходя ко мне. — И приходите как-нибудь — чаю попьём, с малиной. Стихи почитаем. А вдруг вы пишете стихи? Если да, приносите непременно, обожаю молодых поэтов!

Краем глаза заметил тень, мелькнувшую на Наташином лице.

— Всенепременно, Марина Ивановна, — поклонился я. — Но нам пора. До свидания!

Строго говоря, на этом мои мучения в качестве экскурсовода закончились. Главным из этих мучений было заставить себя не пялиться на Наташу, а она, как на грех, в легком светлом платьице была чудо как хороша.

Во время наших хождений по городу девушки заметили висячий мост над оврагом, и теперь рвались туда, чтобы сфотографироваться. Фотографировал их я на свой планшет, с тем чтобы потом разослать всем фотографии, для чего взял у всех — да-да, у Наташи тоже! — сетевые адреса.

Последний кадр — групповое фото, все пятеро экскурсантов выстроились посреди моста. За их спиной — уютно-захолустная Таруса и два гуся на мосту. С моей стороны — Заовражье, там кроме гусей и хибар снимать нечего, так что ракурс верный.

— Что-то погода портится, — заметила Надя Давыдова.

— Да, и весьма стремительно, — подтвердил Дубровский. — Фёдор, эпическая сила, сворачиваемся!

Но мы не успели. Задул ураганной силы ветер, заставивший всех нас вцепиться в ржавый трос, служащий на этом мостике перилами. Я едва успел сунуть планшет в карман и застегнуть его. Нафаня крепко ухватился за мой воротник.

Из ниоткуда возникшие в только что ясном небе черные тучи сгустились прямо над нами, в них вдруг проявилось знакомое лицо — мы видели его буквально только что.

— Мерсссские воришшшшки! — прошипела Цветаевская туча. — Умрите же!

Из тучи ударила могучая молния, перерубившая мост пополам, и мы посыпались вниз. Первым — ваш покорный слуга.

Глава 9

Гнев поэтессы

Словно в дурном фильме, я висел над глубоким оврагом, ухватившись за ржавую стойку, через которую проходил трос-перила. Стойка медленно гнулась и начинала потрескивать. В правое плечо ногами упиралась Наташа, и я оставался ее единственной опорой. Глянул вниз — там, метрах в десяти под нами, располагался впечатляющий завал серых сухих деревьев с острыми на вид сучьями. Падать туда не хотелось вот совсем.

А Цветаева всё не унималась:

— Капитошшшшшка! Мой Капитошшшшка! Верните Капитошшшшку, сссукины дети!!!

Налетел новый порыв ветра, мимо меня вниз полетел Дубровский. В последний момент я успел поймать его за руку, и теперь держался одной левой, особенно хорошо ощущая, как она болит после гитарных упражнений. Наташа завизжала, пытаясь восстановить опору. Перебирая в панике ногами, она неслабо звезданула меня по голове, чуть все вместе не улетели. Правую руку мне, похоже, вот-вот оторвёт Володя. Он, молодец такой, смог ухватиться за меня и второй рукой. Но кто бы знал, как это больно! И кто бы знал, как трудно удержаться и удержать всех…

Ветер, тем временем, развернулся и обрушился персонально на меня.

— Ой-ой-ой-ой! Спасите! — заверещал Нафаня, ставший видимым. — Хозя-а-а-ин, спаси-и-и-и…

С треском от рубашки оторвался воротник, и вместе с ним ветер унес моего несчастного домового в неведомые дали.

И почти тут же всё кончилось. Исчез ветер, исчезли тучи, и только половинка разорванного моста скрипела под весом шестерых молодых людей обоего пола. Я напрягся и постарался подтянуть Володю поближе к мосту. Но, наверное, такое бывает только в тех самых фильмах — я сделал только хуже, та стойка, за которую единственно и держался, стала сгибаться быстрее, а скрипеть и трещать при этом — отчетливее, и держаться стало еще труднее, если только такое возможно

— Володя, хватайся крепче, держу с трудом! — крикнул я.

Он ничего не ответил, но хватку усилил, молодец. Полетим вместе.

— Надя, колдуй, упадем ведь, — крикнула Наташа.

— Не могу, мне руки нужны! — огрызнулась Давыдова. — А держаться чем?

Иначе, чем бредом, не могу объяснить: по моей голове гулял страх. Оно бы, в такой ситуации, вполне объяснимо, но это был не мой страх, а чей-то чужой.

. В это время Телятевский, тоненько заверещав, тоже посыпался вниз, и единственным препятствием на его невеселом пути остался всё тот же я. Сразу стало не до чужих страхов: ещё совсем немного — и всё…

Мы висели, глаза мои давно залил багровый мрак, и оставалось только гадать, через сколько минут или секунд мы полетим прямиком на сучья.

Но какое же счастье, что Таруса — такой маленький город…

Дежурный сотрудник пожарной охраны с каланчи видел всё, и машина по тревоге выехала всего через минуту после удара молнии. Спасатели вытащили нас на берег оврага, прибывшие медики смазали ссадины и заклеили порезы, а милиционеры составили протокол.

— Так, — капитан Копейкин, которого дёрнули на столь значимое событие, как обрушение моста, по случаю субботнего вызова восторгов явно не испытывал. — Фёдор! Что-то дофига фигни вокруг тебя, не кажется? В понедельник ко мне, сказал!

Девушки привели в порядок одежду, Телятевский пребывал в прострации, Дубровский поклонился мне:

— Спасибо. Я должник.

После этого, ещё в растрёпанных чувствах, добрели до Серпуховской площади, где всё так же стоял автобус.

— До свидания, дамы и господа. Прошу прощения, что наша прогулка закончилась столь волнующим внезапным приключением, — меня била крупная дрожь, но старался держать фасон. — Но тешу себя надеждой, что вам хоть немного понравилось в Тарусе.

— Не извольте сомневаться, сударь, — попробовала улыбнуться Давыдова, но получилось у нее кривовато. Махнув мне рукой, она скрылась в автобусе.

— Спасибо большое, это было действительно незабываемо, — у Пушкиной с улыбкой тоже вышло так себе, но она старалась. Телятевский молча, не прощаясь, юркнул в средней руки авто с персональным водителем, сразу стартовавшее с пробуксовкой.

— Можно, я потом напишу? — нерешительно спросила Наташа.