Шепоты дикого леса. Страница 15

– Я отправила Сару подальше отсюда. Прятала ее так долго, как только могла. И не справилась, судя по всему. Думаю, до нее добрались. Но не все еще потеряно: Сара ведь встретила тебя.

– Я – никто. Так, студентка. Да и то – с натяжкой. У нас не хватало денег, чтобы оплатить и ее, и мою учебу. Мне хотелось, чтобы Сара первой получила диплом медсестры. А сама что? Бариста, вот и все, – ответила я, отводя взгляд от ставшего абсолютно обычным полосатого кота. Руки, сжавшиеся в кулаки, легли по обе стороны от красивой тарелочки с печеньем. На костяшках пальцев покраснели следы от ран, полученных в попытках высвободить Сару из машины. Если бы окно не треснуло при столкновении, я бы себе все пальцы переломала, пытаясь разбить закаленное стекло. Наверное, шрамы останутся вечным напоминанием о моем исступлении в тот момент. Боль в них не шла ни в какое сравнение с той, что пронзила меня, когда я увидела безжизненное тело, заточенное в салоне автомобиля. И еще преследовала мысль – вдруг фантомные боли, которые посещали Сару до нашей встречи, были предчувствием того, что я сделаю со своими руками после столкновения?

Она говорила, что с тех пор, как мы взялись за руки в первую нашу ночь под одной крышей, та боль никогда не возвращалась.

– Бариста – значит, бариста. Правильно готовить напитки куда важнее, чем тебе кажется. Да и не только тебе. Это утраченное ремесло. Женщины из рода Росс это знали – и они старались, овладевали им, сохраняли, – сказала Бабуля. – Сама я старею, но тебе обучиться помогу. Студентка-то мне как раз и нужна. Если не решишь сбежать, я помогу тебе освоить рецепты из этой книги. Из книги Сары. А диколесье подскажет нам, что делать.

– Не верю я в это ремесло. Уж очень напоминает небылицы, в которые нас учили верить в детстве, – про счастливые семьи, про добро, которое всегда побеждает, про любовь, для которой нет преград. Про то, что однажды мы обретем дом.

– Но ты верила в Сару. И в ваши сестринские узы. Это все, что имеет значение, – возразила Бабуля.

Я действительно верила в Сару и в узы между нами. Старушка была права. Эта вера никуда не делась. Я ощущала ее внутри себя – от нее шло тепло, как от тлеющих углей. Может быть, удастся заново их разжечь, если я таким способом воздам дань уважения ее памяти. В Ричмонде меня не ждало ничего, кроме холодной пустой квартиры. А здесь я хотя бы могла лучше узнать мир, в котором росла Сара. Во что верила она. Кто ее окружал. Могла сохранить ее присутствие в своей жизни на еще один непродолжительный миг. Я разжала кулаки и потянулась за печеньем. Взяла одно и обмакнула в молоко.

Бабуля повторила мой жест и протянула свое мокрое печенье навстречу моему. Точно так же делала Сара. Пробовала ли она такое печенье, когда была маленькой? И, прежде чем откусить от печенья, я «чокнулась» им с Бабулиным точно так же, как когда-то делали мы с Сарой. Начав жевать, я ощутила во рту сладкую волну с оттенком горечи.

– Иногда гора шепчет мне и приятные вещи. – В глазах Бабули заиграл переливчатый блеск, но она прикрыла их, отпивая молоко из стакана, так что точно определить ее настроение не получилось. Когда она поставила стакан на стол, блеск уже исчез, но мне показалось, что он просочился в ее следующие слова: – Может, Уокер и посоветовал тебе держаться отсюда подальше, но он не расстроится, обнаружив, что ты не уехала.

Был ли это лукавый блеск? Этого установить не удалось: внезапно на меня навалилась сонливость. Без сомнения, этой ночью повешенная на дереве акации мать Сары мне не приснится. Но сладко-горькое печенье не имело к этому отношения. Бабулины слова вызвали у меня в голове воспоминания о взъерошенных волосах и глазах цвета лесного мха – видимо, загадочный биолог появится в моем сне.

Одно дело – игнорировать смутное волнение, а вовсе его не ощущать – совсем другое. Возможно, то, что я решилась открыть кому-то некоторые свои мысли, не пошло мне во вред.

Завтра я буду готова отправиться в диколесье Сары – на сей раз не для того, чтобы дать пристанище ее праху, а для того, чтобы вновь обрести ее в этом месте, полном тайн и цветущей лаванды.

Глава пятая

Лето – любимое время года Сары. К середине июня ноги ее уже привыкали к шершавой траве и земле, и она редко надевала кеды, которые через силу носила в школе. Потертые и забытые, они стояли у задней двери, а верхние части стоп девочки тем временем делались бронзовыми от загара.

Ее мало заботило, что колени исцарапаны кустами шиповника и на них слетаются комары, не волновали и спутавшиеся кудри, к которым не притрагивался гребешок или расческа. От рассвета до заката, а нередко и после того, как в темноте зажигались огни светлячков, она пропадала в диколесье, не забывая за играми помочь матери в саду или набрать ей холодной родниковой воды.

Мама была занята круглый год, но сильнее всего – летом, когда сад превращался в джунгли всевозможных ароматных ингредиентов, за которыми нужно было ухаживать и поддерживать их в более-менее окультуренном состоянии, чтобы потом снять урожай. Едва научившись ходить, Сара уже знала, что из этого многообразия можно трогать, а что – лучше не надо. И к моменту, когда ей исполнилось десять, ежегодные игры на покрытой мхом поляне в лесном саду сделали из нее настоящего эксперта.

Узнав о лесе достаточно, она стала приглашать свою лучшую подругу поиграть вместе с ней. Удачно, что их мамы тоже были лучшими подругами.

В тот день, пока взрослые прищипывали боковые отростки у несозревших томатов и обрезали увядшие соцветия бархатцев, девочки строили возле ручья кукольный дом из камней и веток. Коврами стали тополиные листья, а стульями – сосновые шишки. Кровати и ванны были сплетены из побегов жимолости, а обеденным столом служил большой плоский булыжник. Из хижины, из комнаты Сары, подружки принесли кукол: подкрасили им волосы с помощью ягодного сока, а на платья пустили разноцветные шелковые платки, которые Таллула Рей нашла в шкафу своей бабушки.

И, конечно же, Лу пела.

Это было ее призванием. Из-за пения она часто попадала в неприятности в школе – как попадала и Сара, когда вдруг узнавала что-то, чего не должна была бы: например, кто из учителей за кем ухаживает или что мистер Томпсон на перемене после обеда выбегает на улицу, чтобы покурить. Нередко подружек вместе в наказание ставили у стены, и тогда они начинали тихонько напевать. Сара подхватывала мелодии Лу сразу, как только та их выдумывала. Они обе были «особенными», но не глупыми. Давным-давно они усвоили, что всему было свое время: когда-то ты поешь, а когда-то – с притворным вниманием закрашиваешь обведенные участки или вырезаешь фигурки из бумаги.

Как и сверхчувствительность Сары, песни Лу не поддавались контролю. В ней постоянно копилось вдохновение для мелодий, и Сара замечала в глазах подруги их появление, даже если Лу не издавала ни звука. В лучшем случае той удавалось лишь ненадолго удержать песню в себе, обдумать – по тому же принципу, по какому мать Сары ухаживала за садом, без лишнего вмешательства, – но Лу признавалась, что и это дается ей с трудом.

Вдвоем им, непохожим на других, было здорово.

Летом Лу могла петь сколько душе угодно, и время от времени взрослые в саду тоже подхватывали ее мелодии. Но подхватывать те песни, которые Лу сочиняла на ходу, получалось лишь у Сары. Мотив и слова становились ей известны почти тогда же, когда приходили в голову самой Лу. Сара успела понять, что в школе подпевать Лу надо не всегда, но цветы и растения лесного сада были прекрасной аудиторией, так что летом подруги обычно беззаботно веселились и пели часами напролет…

Девочек отвлек от игры с куклами нектар жимолости, а взрослые вполголоса заговорили о чем-то печальном и серьезном. Новая забава нравилась Саре и Лу даже больше, чем обустройство домика. Они побросали кукол на испачканных соком креслах из шишек и представили, что превратились в фей. Они порхали от растения к растению, срывали цветки и выпивали их сладкий, душистый сок. Какое-то время сладкий нектар отвлекал от тревожного разговора матерей. Фей такие вещи не интересуют. Им бы лишь порхать по лугу наперегонки с пчелами. Но вот девочкам, которые только притворялись феями, требовалось что-то более весомое, чем жимолость, чтобы заглушить тяжелый разговор о болезни, исцелить которую сад был не в силах.