Шепоты дикого леса. Страница 14

Бабуля достала лопатку из керамического горшка на буфете и переложила печенье на заранее подготовленную решетку для выпечки.

– Нам нужно многое обсудить, пока оно остывает. Возьми-ка стул да погляди, что у меня для тебя есть… помимо средства для крепкого сна, – сказала Бабуля. Она кивком указала на столик, расположенный у панорамного окна, выходившего на задний двор – он оказался куда более заросшим, чем у соседей. Их лужайки были коротко выкошены на типично городской манер. А этот двор, в отличие от упорядоченной пышности сада диколесья, больше походил на одичавший огород.

Но указывала хозяйка не на разнотравье за окном.

На кухонном столе лежал лечебник семьи Росс.

Никогда раньше не видела его целиком, хотя разорванным он тысячу раз являлся мне во сне. На лбу и над верхней губой выступил пот. Во рту пересохло. Мой кошмар сбывался наяву. Но каким-то образом это была и Сара. Ее прошлое. Ее наследие. Ее мать. Ушедшие, но не забытые.

Однажды я посреди ночи вытащила Сару из нового приемного дома, потому что «отец» чересчур долго и крепко обнимал нас перед сном в тот день, когда «мама» уехала из города по делам. Я нашла безопасный ночлег, и с собой у нас было только то, что мы обычно паковали в рюкзаки как раз для таких случаев.

Даже зная, что соцработник не поверит в грозившую нам опасность, и сомневаясь, что в следующей семье, куда нас определят, станет лучше, я проделала все это без слез.

Но вот уже в миллионный раз за сегодняшний день мои глаза увлажнились. Узда, в которой я годами держала свои эмоции, ослабла, и непонятно было, как снова взять себя в руки.

Я подошла к столу и села. Протянув руки к лечебнику, коснулась его – впервые в реальной жизни. Нет. Убегать я не стану. С Бабулей, может, и надо быть начеку, но об отступлении речи идти не могло.

– Я его подлатала. Просушила страницы, сделала новый кожаный переплет и подшила к старому. Хотела сберечь для Сары. – Бабуля подошла и села напротив меня, оставив печенье остывать.

Кожа нового переплета была тугая и гладкая. Она выделялась бледно-карамельным цветом рядом со старыми обложками из черного ореха, которые были отполированы тысячами прикосновений. До этого момента я не знала, что лицевую сторону обложки украшал потертый тисненый рельеф в виде дерева. Я провела пальцами по его ветвям, задумавшись, делала ли Сара или ее предшественницы так же. Затем осторожно пролистала книгу, уверенная, что перепачканные страницы были теми самыми, которые подбирала Сара в то утро, когда убили ее мать. Чувствовалось, что Бабуля хорошо поработала, однако вне зависимости от ее трудов не возникало сомнений, что некоторые пятна на обложке и страницах появились очень давно и не от воды из ручья. Бледные, высохшие пятна крови – если это были именно они – не казались чем-то зверским: они больше походили на завет грядущим поколениям, на безукоризненную хронику множества жизней и событий, столь же тщательно изложенную, как и слова на страницах.

– Сара хотела бы, чтобы это было у тебя.

Под многими рецептами стояли те же крупные, с сильным наклоном инициалы, что и на свитке из закусочной. Взгляд задержался на буквах «М.Р.»: я знала, что, когда у меня не было собственного имени, Сара дала мне имя своей матери. Я считала это большой честью. Так подруга приняла меня в свою семью, когда мы обе, никому не нужные, оказались в полном одиночестве.

«Мэл» больше подходило под мой нрав, чем «Мелоди». Так мне и досталось это коротенькое имя. Но вот фамилию «Росс» я обрести никогда не старалась. Превращение Джейн Смит в Мэл Смит прошло легко и незаметно. Достигнув возраста, позволявшего сменить имя по собственному желанию, я так и сделала.

– Джейкоб Уокер посоветовал мне уезжать, пока еще можно. И еще – не пить ваш чай и не оставаться надолго в диколесье, – сказала я.

– А печенье мое он тебе тоже есть не велел? – поинтересовалась Бабуля. – Ведь рецепт-то как раз из этой книги. Его сама прабабка Росс вписала – даром, что чиркала, как курица лапой.

Тут Бабуля потянулась к книге и листала страницы до тех пор, пока не открыла разворот, украшенный изображениями цветков чертополоха – такие я видела сегодня в саду. На полях рецепта виднелись приписки, которые, очевидно, появились позднее самого рецепта. Неразборчивый почерк в центре действительно напоминал куриные следы.

– Ее заметки сложнее всего читать. Спасибо ее дочери и внучке, что добавили разъяснения. Она ведь самоучка. В школу не ходила. Все ее образование закончилось у матери на коленках, – пояснила Бабуля.

Я пробежала глазами список ингредиентов. В нем тоже не обнаружилось дыхания дьявола или сока поганок. Мне был незнаком только «молотый солнцецвет».

– Легкое снотворное. Поможет тебе заснуть. Только с этой целью я и взялась их печь, – сказала Бабуля. Она уже не была такой бодрой, как утром, но волшебством от нее веяло по-прежнему. Удивительные глаза сверкали бликами заходящего солнца и мудростью. Розоватый отсвет заката наполнил кухню теплом, поблескивая на горшочках и сковородках.

Пока я колебалась, поддаться ли соблазну крепкого сна или послушаться предостережений Уокера, через двери кухни протиснулся полосатый кот. Я наблюдала за его неожиданно грациозными движениями, пока он не запрыгнул на буфет прямо напротив стола. С царственным видом устроившись там, где другие коты сидеть бы не стали, он при этом не полез обнюхивать решетку с печеньем, а перехватил мой взгляд и, не мигая, уставился в ответ. Глаза у него были такими же зелеными и внимательными, как у биолога, но виделось в сосредоточенной мордочке и нечто такое, что не принадлежало ни зверю, ни человеку. Казалось, за вертикальными зрачками кроются неуловимые для меня, совсем не кошачьи мысли. Бабуля продолжила:

– Ты там, где и должна быть, но решение тебе придется принимать самой. И сейчас выбор не в том, чтобы уйти или остаться. Скорее – взять передышку или продолжить марафон. Смотри сама. Уокер, надо отдать должное, мудрее, чем кажется. Но некоторых вещей ему понять не дано… Например, тех, что касаются женщин из рода Росс и того, через что они прошли. Мать Сары убили. А теперь и Сара мертва. Я-то могу просто ходить за чаем, корешками, цветочками да листиками, но гора говорит со мной – и ее слова мне не нравятся.

– Автомобильная авария, – выпалила я. Может, на меня подействовал аромат печенья. Или то объятие. Внезапно я рассказала историю до самого конца. – Фургон без номеров, который подрезал нас тогда, так и не нашли. Сара была за рулем. Ей не нравилось, когда вела я. Просто я – агрессивный водитель. Легко раздражаюсь. А она всегда водила так аккуратно. Тише едешь – дальше будешь… Но в тот раз не помогло. Шел сильный дождь. Смеркаться еще не начало, но из-за непогоды было темно, как ночью. Фургон появился из ниоткуда. Гнал со всей дури.

Наконец я потеряла самообладание. Горячие слезы хлынули по щекам. Весь день я не позволяла им этого. До того – неделями напролет. В саду сердце мне будто ледышками обложили. А сейчас ручейки слез обжигали похолодевшие щеки, словно кислота. До этого мне некому было рассказывать про аварию. И все же я попыталась сглотнуть поток слов, вырвавшийся из моей измученной груди. Лучше держать в себе. Даже если слушатель сопереживает.

Бабуля поднялась и подошла к буфету. Кот не шевельнулся. Даже хвост его был неподвижен. Она же, не торопясь, выкладывала остывшее печенье на фарфоровую тарелку.

– Ужасный несчастный случай, вот и все, – закончила я. Слез не осталось. Щеки высохли, кожа стянулась и стала липкой. Бабуля вернулась к столу и поставила между нами печенье. Затем принесла стаканы и достала из холодильника – такого же старомодного, как и плита, – кувшинчик молока. Наполнив стаканы, она налила немного и в миску на полу, которую я до этого не заметила. К моему облегчению, кот поступил точно так, как ожидаешь от котов, – отвел взгляд и спрыгнул к миске. Пока он лакал молоко, Бабуля взяла одно печенье и откусила кусочек. Она как следует прожевала его, прежде чем заговорить: