Хрупкое убежище (ЛП). Страница 19

Я быстро пробежался взглядом дальше и остановился на девочке. Ей не больше двенадцати на этом снимке, но уже тогда в ней чувствовалась та самая необузданность и бесшабашность. То, что делало Роудс такой настоящей — настоящей, как никто из тех, кого я знал.

— Это моя семья, — прошептала она.

У меня сжалось внутри. Я знал, что Роудс воспитывалась у Колсонов как приемный ребенок. Но на этом мои знания заканчивались. Обычно в приемную семью попадают не по хорошим причинам, но я никогда не пытался узнать, почему она оказалась там. Просто потому, что не хотел думать о ней вообще.

Любая мысль о ней имела свою цену. Цену, которую я не мог заплатить. Поэтому я сделал все, чтобы вытеснить ее из головы. Я не мог позволить себе заботиться о ней. Ни в каком виде.

Я отвернулся от нее. Не хотел видеть ее боль. И это делало меня последней сволочью.

Но сейчас игнорировать уже не получалось. Не тогда, когда Роудс смотрела на искаженную фотографию, а в ее ореховых глазах плескалась мучительная боль.

— Что с ними случилось? — вопрос сорвался с губ прежде, чем я успел его остановить. Теперь, когда я по-настоящему видел ее, меня охватила острая потребность знать больше. Понять, из каких осколков сложилась эта женщина передо мной.

Ее завораживающие глаза удивленно блеснули.

— Шеп не рассказывал тебе?

Меня снова кольнуло тревожное предчувствие.

— Нет.

Горло Роудс дернулось, когда она попыталась сглотнуть. Взгляд метнулся к викторианскому дому.

— Это был мой дом, — она обвела глазами строение, будто мысленно достраивая выгоревшие части. — Пока не перестал быть. — Она прикусила губу, и я едва сдержался, чтобы не освободить нежную плоть из ее зубов. — Они не выбрались из огня.

Блядь.

Нет, «блядь» тут слишком слабое слово. Но подходящего в английском языке я не знал.

Все изменилось — как те картинки-иллюзии: смотришь, кажется, понял, а потом картинка сдвигается, и ты видишь ее совершенно по-новому.

Просьба восстановить дом, а не снести до основания. Ее стремление заходить внутрь, когда никого нет. Осторожность Шепа, его постоянные проверки. Роудс сражалась здесь со своими демонами.

У меня в животе все скрутило.

— Где ты была, когда начался пожар?

Я не стал произносить пустые утешения и сочувствия. Они ничем не помогут. Они не приносят облегчения. Ничто не поможет — не после такой потери.

Роудс не отрывала взгляда от дома.

— В своей спальне.

В голове зазвучала новая порция проклятий.

— Но ты выбралась.

Не знаю, зачем я это сказал — очевидно же, что выбралась, раз сидит сейчас передо мной. Но почему-то произнесённые вслух слова успокоили.

Роудс едва заметно кивнула.

— Попыталась спуститься по водосточной трубе с балкона. Получалось, пока не взорвалось окно, и вместе с ним я.

Я замер. Все во мне застыло. Только глаза продолжали бегать по ее телу, выискивая следы повреждений. И тут я увидел. Тонкую полоску рубца, выглядывающего из-под шорт, которые заканчивались на середине бедра. Эти шорты дразнили меня всю прошедшую неделю. Я был так сосредоточен на том, чтобы игнорировать ее стройные ноги, что пропустил то, чего в другой раз никогда бы не пропустил.

Доказательство ее боли было прямо передо мной, а я его не замечал, захлебнувшись в собственном дерьме. Кожа уже не была красной — смесь загара и бледных пятен, будто кто-то водил кистью короткими мазками по холсту.

— Я не пытаюсь их скрывать, — холодно сказала Роудс.

Я перевел взгляд с ее ноги на лицо, встретив тот самый взгляд ореховых глаз, от которого все это время пытался уклониться. Но сейчас не отвел глаз.

— И правильно.

Голос у меня был грубый, даже для самого себя. Будто выкурил подряд полпачки сигарет и залил всё это виски.

Роудс удивленно распахнула глаза.

— Тебе нечего скрывать, Безрассудная. Особенно то, что показывает, насколько ты сильная.

Она долго смотрела на меня. Между нами промелькнуло что-то. Молчаливая договоренность. Наконец, Роудс встала. Я поднялся вслед за ней, поддерживая, когда она покачнулась.

— Все нормально, — пообещала она.

Я не стал называть ее лгуньей, хотя знал, что именно так оно и есть. Мой взгляд упал на фотографию.

— Кто оставил ее для тебя?

Роудс нахмурилась.

— Что ты имеешь в виду?

Я стиснул челюсть.

— Ты ведь сама себе ее не подложила, верно? Значит, кто-то другой.

Она снова посмотрела на дом.

— Наверное, кто-то из рабочих. Большинство из них выросли тут, знают историю. Подумали, что мне будет важно это фото, но не захотели отдавать лично. Они вообще плохо переносят всякие эмоции. Слезы их пугают.

Роудс попыталась пошутить, но внутри у меня все сжалось. Та часть дома, над которой мы сейчас работали, была полностью выгоревшей. Там не могло остаться ни одной уцелевшей фотографии. Значит, кто-то лазил здесь до начала работ. После девяти я никого у гостевого домика не видел, но работы шли полным ходом — мог и пропустить.

Роудс прищурилась, глядя на меня.

— Что?

— Ничего, — резко отрезал я. — Тебе нужно зайти внутрь и поесть. Думаешь, удержишься на ногах, чтобы сделать это?

Но вместо раздражения Роудс просто улыбнулась. Улыбка была слишком широкой для всей этой ситуации.

— Что ты делаешь?

— Я тебе нравлюсь.

Мое тело напряглось.

— Нет.

Улыбка ее стала ещё шире, золотистые искорки закружились в ее глазах.

— Еще как.

— Тебе сколько лет, пять? — огрызнулся я.

Она засмеялась, и этот звук ударил мне куда-то в грудь, разливаясь по телу, будто возвращая чувствительность онемевшей конечности. Я ненавидел это.

— Энсон. — Как она произнесла мое имя… почти лениво, обволакивающе. — Если бы ты меня ненавидел, ты бы не помог мне, когда я задыхалась. Ты бы проигнорировал мою боль. Но ты этого не сделал. Ты помог. Ты не тот плохой парень, за которого хочешь себя выдать.

Ощущение иголок и покалывания стало почти болезненным.

— Ты меня не знаешь, — прохрипел я.

Что-то промелькнуло в ее взгляде.

— Нет, не знаю. Но хотела бы. Думаю, тебе не помешал бы друг.

Друг.

Меня аж передернуло. Другом я для нее быть не мог. По множеству причин. Друг не представляет, как прижимает тебя к стене, вбиваясь так, что ты задыхаешься. Друг не мечтает обвить твои волосы вокруг кулака, когда трахает твой рот. Друг не фантазирует, как ты будешь растянута на его простынях, пока он будет вылизывать тебя до крика.

— Энсон? — окликнула она, выдернув меня из этих мыслей.

— Иди внутрь, Безрассудная, — голос снова стал хриплым, но на этот раз в нем звучала не боль. Желание.

Роудс нахмурилась.

— Ты...?

— Внутрь, — велел я. В голосе не было строгости. Я уже не мог отталкивать ее так, как раньше. Не после того, как узнал, через что ей пришлось пройти.

Будто чувствуя, что я на грани, Роудс медленно кивнула и потянула за собой собаку к двери. Но, вставляя ключ в замок, обернулась:

— Спасибо, Энсон.

Слышать, как она произносит мое имя — самая сладкая форма пытки.

Я не ответил. Не доверял себе, что сорвется с языка.

Наконец, Роудс отвернулась, открыла дверь и скрылась внутри со своим верным псом. Я еще немного постоял, не в силах сдвинуться с места. Лишь громкий собачий лай из дома заставил меня прийти в движение. Меньше всего мне хотелось, чтобы она вышла и увидела меня здесь снова.

Я спустился с крыльца и пошел по подъездной дорожке. Из одного кармана вытащил ключи, из другого — телефон. Пока пикал замок на грузовике, открыл список избранных контактов. Он был до смеха коротким. На первом месте — Шеп, с которым я общался чаще всего. Потом — Лоусон, друг, который не дал мне пропасть. Он буквально шантажировал меня, требуя раз в пару месяцев выходить на связь, грозя приехать в Спэрроу-Фоллс за доказательством жизни, если я не отвечу. И наконец — контакт в бюро, которым я не пользовался больше года.

Я нажал на имя Шепа. Он ответил на втором гудке: