Инженер 1: паровая империя (СИ). Страница 25

— Всего понемногу! — великодушно распорядился Мещерский, явно желавший произвести впечатление. — И счет мне.

Гастон удалился, а мы расселись поудобнее. Балонов достал портсигар из серебра с гравировкой и предложил папиросы. Я взял одну, больше для приличия, хотя курить в прошлой жизни не любил.

Официант принес высокие бокалы из тонкого хрусталя и бутылку коньяка в запыленной оболочке, свидетельствующей о долгом хранении в погребах. Этикетка гласила: «Martell V. S. O. P.», что означало выдержку не менее четырех лет.

— Господа, — торжественно произнес Орлов, когда всем разлили янтарную жидкость, — за приятный вечер и прекрасных дам!

Мы чокнулись, и я пригубил коньяк. Вкус оказался удивительно мягким, бархатистым, с нотками ванили и дубовой коры. Ничего общего с суррогатами, которыми в XXI веке торговали в магазинах у дома.

— Недурно, — одобрил Фролов, причмокивая. — Правда, дороговато небось?

— Рубль за рюмку, — шепнул Мещерский. — Но оно того стоит.

Официант принес на подносе устрицы, разложенные на колотом льду. Моллюски лежали в створках раковин, политые лимонным соком. Рядом стояли щипчики и маленькие вилочки с двумя зубцами.

— Кто не пробовал устриц, смотрите на меня, — взял инициативу Балонов. Он подцепил щипчиками раковину, отделил вилочкой моллюска от створки и одним движением отправил его в рот. — Главное, не жевать, а сразу глотать.

Я последовал его примеру. Вкус оказался странным, соленым, с привкусом моря и легкой горчинкой. Не сказать, чтобы деликатес пришелся мне по душе, но отказываться было неудобно.

Внезапно в зале зазвучали первые аккорды рояля. Все разговоры стихли, все посетители повернулись к инструменту.

За роялем сидела женщина лет тридцати, в темно-зеленом платье с открытыми плечами. Волосы ее, огненно-рыжие, с медным отливом, уложены высокой прической, из которой выбивались несколько игривых локонов. Кожа молочно-белая, почти прозрачная, какая бывает у природных рыжеволосых особ. Лицо правильное, с тонкими чертами, небольшим прямым носом и полными губами, накрашенными алой помадой.

Но более всего поражали глаза. Большие, миндалевидные, зеленого цвета, подведенные темными тенями. Взгляд умный, слегка насмешливый, изучающий публику с высоты своего артистического превосходства.

Руки у нее длинные, с изящными пальцами, которые порхали над клавишами, извлекая мелодию такой красоты, что у меня перехватило дыхание.

— Шопен, — шепнул Телегин. — Ноктюрн ми-бемоль мажор.

Музыка лилась плавно, задумчиво, наполняя зал какой-то особенной грустью. Мадам Розали играла с закрытыми глазами, словно погрузившись в иной мир, где не существовало ни войны, ни разрушений, ни человеческих страданий.

Когда последний аккорд замер в воздухе, зал взорвался аплодисментами. Розали встала, изящно поклонилась и произнесла по-французски нечто, чего я не расслышал из-за шума.

— Она говорит, что следующим номером будет романс в исполнении мадемуазель Селесты, — перевел Телегин, который, судя по всему, обладал чутким слухом и превосходно владел языком.

В зале появилась вторая дама, и я невольно выпрямился в кресле.

Селеста оказалась полной противоположностью рыжеволосой пианистке. Невысокая, изящная, почти хрупкая, она двигалась с той особенной грацией, которая отличает профессиональных актрис.

Платье из темно-синего шелка облегало фигуру, подчеркивая тонкую талию и округлость бедер. Декольте, хотя и не вызывающе глубокое, открывало точеные плечи и ключицы.

Волосы черные, как вороново крыло, уложены низким пучком на затылке, из которого выбивались две изящные пряди, обрамляющие лицо. Кожа смуглая, должно быть, в жилах текла кровь южанки, возможно, испанки или итальянки. Черты лица правильные, но свилетельствующие о недюжинном характере: высокие скулы, прямой нос с легкой горбинкой, упрямый подбородок.

А глаза… Господи, такие глаза я видел разве что на древних фресках. Огромные, темно-карие, почти черные, с длинными ресницами, смотревшие прямо в душу. Брови густые, изогнутые дугами, придавали лицу выражение гордости и независимости.

Губы полные, чувственные, накрашенные темно-красной помадой. На шее тонкая золотая цепочка с маленьким крестиком, единственное украшение, намекающее на то, что дама не совсем утратила связь с приличным обществом.

Розали взяла несколько вступительных аккордов, и Селеста запела.

Голос у нее оказался низким, бархатистым, с той особенной хрипотцой, которая опьяняюще действует на мужчин. Она пела романс на французском языке, слов я не понимал, но музыка говорила сама за себя. Тоска, страсть, неразделенная любовь, все это слышалось в каждой ноте.

— Что она поет? — шепнул я Телегину.

— Песню об офицере, который уехал на войну и не вернулся, — так же тихо ответил тот. — А возлюбленная его ждет до сих пор у окна…

Мелодия закончилась, и снова грянули аплодисменты. Селеста поклонилась, улыбнулась и вдруг бросила взгляд на наш столик. На мгновение наши глаза встретились, и я почувствовал странное волнение.

— Видели? — толкнул меня в бок Мещерский. — Она на тебя смотрела!

— Показалось, — отмахнулся я, хотя сердце забилось чаще.

Розали и Селеста спустились с эстрады и направились к нашему столику. Офицеры вскочили, приветствуя дам.

— Господа, — произнесла Розали по-русски, хотя акцент выдавал француженку, — месье Гастон сказал, что вы желаете составить нам компанию?

— Будем счастливы! — воскликнул Мещерский, подавая ей стул. — Мадам Розали, ваша игра просто божественна!

— Вы слишком добры, господин поручик, — улыбнулась она, садясь. — А это ваши друзья?

Мещерский принялся представлять нас по очереди. Когда очередь дошла до меня, Селеста внимательно посмотрела в глаза:

— Капитан Воронцов? Приятно познакомиться. Я Селеста Дюбуа.

Голос ее звучал мягко, но в нем слышалась нотка насмешки, словно она разгадала во мне нечто забавное.

— Честь имею, мадемуазель, — поклонился я, целуя протянутую руку.

Кожа у нее теплая, с легким ароматом жасмина.

Официант принес еще два бокала и разлил шампанское. «Вдова Клико» оказалась восхитительной, игристое вино щекотало язык мелкими пузырьками.

— Итак, господа, — обратилась Розали ко всем, — расскажите, как вы оказались в нашем скромном заведении? Обычно офицеры предпочитают клубы, где можно в карты сыграть и перемолвиться крепким словцом.

— Мы как раз из такого клуба, — признался Орлов. — Резались там в карты, в бильярд. А теперь решили культурно отдохнуть.

— Культурно! — рассмеялась Селеста, и смех ее прозвучал как серебряный колокольчик. — Вы, господа офицеры, что разумеете под культурным отдыхом?

— Музыку послушать, с образованными дамами побеседовать, — ответил Балонов.

— А вот это уже похвально, — одобрила Розали. — Знаете, в Париже офицеры непременно посещают салоны, где обсуждают искусство, литературу… А у вас в России как?

— У нас по-разному, — вмешался Телегин. — В Петербурге и Москве есть салоны, где собирается интеллигенция. А в провинции, увы, развлечения попроще.

— А вы, капитан, — Селеста повернулась ко мне, — что предпочитаете? Карты или искусство?

Вопрос застал меня врасплох. Я на мгновение задумался, подбирая слова:

— Признаться, мадемуазель, я больше предпочитаю дела, которые приносят пользу людям. Инженерные проекты, технические усовершенствования… Но это не означает, что красота музыки оставляет меня равнодушным.

— Инженер? — заинтересованно подняла брови Селеста. — Как необычно! Расскажите, чем занимаетесь?

И я рассказал. О системе вентиляции в госпитале, о снижении смертности, о борьбе с консервативным начальством. Говорил просто, без лишних технических подробностей, но Селеста слушала внимательно, изредка задавая вопросы.

— Удивительно, — произнесла она, когда я закончил. — Значит, вы спасаете людей, применяя научные знания?

— Пытаюсь, — скромно ответил я. — Правда, не всегда получается.