Искупленные грешники (ЛП). Страница 55

Я даже не успел пришвартовать катер, как мне позвонили с просьбой вернуться на яхту и убрать кровь, пока она не впиталась в тик.

Поднося часы ко рту, я отдаю приказ по рации на языке сегодняшнего вечера: немецком.

Мне нужно больше глаз на Порочного, потому что я давно усвоил, что его уныние обычно приводит к стрельбе.

В наушнике раздается треск подтверждения, но я еще не закончил обзор. Я пропускаю Нико за столом для крэпса – он приходит на эти вечеринки только, чтобы клеить девушек и смотреть, как все остальные позорятся, – и нахожу его старшего брата, Каса.

Кас. Господи, я не припомню, когда он в последний раз занимал такую высокую позицию в моем списке зажигательных придурков, или даже когда он в последний раз входил в пятерку. Обычно он слишком занят, смазывая кулак, чтобы трахать инвесторов, или делая ставки на хлам, найденный на чердаке у мертвой бабушки, чтобы создавать мне проблемы.

Но, с другой стороны, он обычно не выпускает из дома свою невесту, Алену. Так что вместо того, чтобы работать в зале, он прислонился к бару, опустошив пять стаканов, и нервничает. Он бы хирургически отделил свою фамилию от имени, если бы думал, что это избавит его от женитьбы на наследнице русского водочного завода, но это не мешает ему пялиться на руку Алены, лежащую на бедре делового партнера Рафа.

Понимание того, где кто находится и на кого они пялятся, слегка ослабляет напряжение в моей челюсти. Пока все под контролем.

Я хватаю свое пиво и возвращаюсь к наблюдению за попытками Рори считать карты.

Искаженная версия любовной песни Марвина Гэя разрывает клуб, заглушая ее бормотания с математическими выкладками. Позади меня Калифорнийский Технарь пытается убедить своего приятеля, что третий раз всегда самый удачный, а справа от меня Кас издает громовой смех, слишком громкий и фальшивый, чтобы быть настоящим.

Я залпом осушаю пиво. Смотрю на пульсирующую височную вену Рафа. Черт, я даже усмехаюсь, когда Рори бросает карты и объявляет очередную победу.

Но вся загвоздка с моими мыслями заключается в том, что они похожи на мою гребаную семью. Никогда не остаются тихими надолго.

Следующий глоток пива обжигает горло. Основание черепа пульсирует, и я так сильно зажмуриваюсь, что перед глазами мелькают розовые вспышки.

Когда я снова открываю их, я смотрю в том же направлении, что и Раф.

– Кто еще придет сегодня?

– Тейси, – хрипит он в ответ.

– И?

– Наверное, тот, кого она сейчас трахает.

– М–м. – Я провожу костяшкой по бороде. – Кто еще?

–Не Тор, это уж точно, – с горечью говорит он, проверяя часы.

Раздражение сжимает мою грудь, как судорога.

– Кто–нибудь еще?

Все еще глядя на лифт, Раф тяжело выдыхает.

– Один крупный игрок из Вегаса должен прилететь. Лучше бы он не слинял – мне не помешал бы приток нала. – Он рассеянно бросает взгляд на стопку карт. – Сдавай.

Я швыряю карту с такой силой, что стол содрогается. Рори взвизгивает, кто–то на периферии моего зрения вздрагивает, а Раф перестает вертеть покерную фишку.

Его взгляд приковывается к моему, воспаленный и подозрительный.

Я сжимаю челюсть.

– Кто. Еще?

– Ты и твои цирковые уроды проверили всех, кого я вообще рассматривал для приглашения, – бормочет он. – Так зачем ты спрашиваешь?

Раф не ждет ответа, и даже если бы ждал, не смог бы выбить его из меня водой.

Мой взгляд переключается на каменную стену за его головой. Я сжимаю челюсть в такт, словно это выгонит розовое из моего мозга.

Она сказала, что придет, и все же ее здесь нет. Она не производит впечатления человека, который опаздывает, так что, видимо, она все–таки не придет.

Хорошо.

Хорошо.

Мой следующий глоток пива на вкус как теплое разочарование, так что я останавливаю проходящего официанта и заказываю что–нибудь покрепче. Я сдаю карты. Хрущу шеей. Даже отбиваю пальцами по столу ритм забытого хита 90–х.

Но затем меня охватывает убийственная мысль.

Она не придет сегодня.

Так что же еще она, блять, делает?

Наихудший сценарий вспыхивает на каменной стене, как праздничная гирлянда:

Красный: ее рука скользит по бицепсу другого мужчины.

Зеленый: ее трусики соскальзывают с бедер.

Яд взмывает вверх по позвоночнику и взрывается в основании черепа. Мысль о том, что другой мужчина видит ее трусики, превращает мою кровь в кислоту.

Мои пальцы нащупывают наушник в правом кармане джинсов, затем меняют курс на левый карман, чтобы схватить телефон и в миллионный раз за сегодня проверить ее профиль в Инстаграм.

Клянусь, если она пошла на то свидание, я, блять…

Дзинь.

Едва слышно. Этот звук могут слышать только бешеные псы и я, но он разносится по пещере со скоростью серебряной пули.

Мои глаза устремляются к лифту.

Красный.

Зеленый.

Розовый.

Всего лишь проблеск. Дюйм пространства между раздвигающимися дверями, заполненный блондом, блестками и каблуками. Но, оказывается, я ничуть не лучше своего брата, потому что дюйма достаточно, чтобы мой позвоночник выпрямился в струну.

Самоотвращение обвивается вокруг моей шеи, как петля. Я бы предпочел десять раз получить удар в пах, чем оказаться в одной лодке с Рафом, но, как и он, я не могу отвести взгляд.

Двери разъезжаются полностью. Лужица золотого света выливается на бетон, и когда она ступает в него, мои мышцы каменеют, потому что…

Это. Гребаное. Платье.

Это первое, что я замечаю, и единственное, что вижу. Не то чтобы там было много чего видеть. Я использовал больше ткани, чтобы чистить чертов пистолет.

Моя кровь нагревается, а взгляд сужается, прорезая линию огня по всей ее длине. Вырез такой же низкий, как и подол высокий, а то немногое, что между ними, облегает каждый изгиб и впадину, словно вакуумной упаковкой.

Горячее шипение вырывается из моих ноздрей. Господи. Она влита в эту штуку, как горячий мед.

Я пялюсь, пока блестки не начинают резать глаза, затем упираюсь ладонью в челюсть и ищу облегчения, глядя на неровный потолок. Из всех гребаных вещей, которые можно проклинать, я выбираю имя моего отца.

Десять правил, и ни одно из них не имело отношения к цивилизованному обществу. Я никогда не учился делиться, извиняться или играть по правилам. Каждый урок вращался вокруг гнева, и, хотя я научился направлять его в свой кулак или на спусковой крючок, я так и не понял, что с ним делать, когда он не соответствовал преступлению.

Меня учили, что беспричинный гнев так же хорош, как и любой другой. Но, несмотря на мое долбанутое детство, моя префронтальная кора развилась как раз достаточно, чтобы распознавать разницу.

Знал ли я, что он беспричинен, когда поймал прихвостня Рафа, раздевающего Ее глазами? Да.

Помешало ли это мне выцарапать эти самые глаза моим автомобильным ключом и швырнуть его тело, с все еще бьющимся сердцем, в тот же мешок для трупов, что и Келли О`Хара?

Конечно, нет.

Полагаю, мне никогда не было дела до этого различия.

Мой взгляд опускается обратно, чтобы найти ее. Она все еще стоит в прихожей в окружении только Тейси и Пенни – слава богу. Но даже если сегодня она не висит на руке какого–то мудака, одна лишь мысль о том, что она может висеть на чьей–то руке вообще, заставляет мою кожу гореть.

Воспоминание о вчерашней поездке на катере вспыхивает за моими глазами, как перегоревший предохранитель. Ее пьяная ухмылка, ее пальцы, лихорадочно летающие по экрану телефона. Без сомнений – девчонка была под кайфом от внимания другого мужчины. Побочные эффекты, должно быть, включали тяжелый случай бреда. Это единственное объяснение тому, почему у нее хватило наглости предположить, что она мне нравится.

Эта мысль скисает у меня в груди. Я, из всех людей. Влюбленность, из всех чувств.

Если она не была под кайфом, когда говорила это, то мне бы очень хотелось знать, что же я такого сделал, чтобы дать ей эту идею. Не могло же это быть из–за того, что я угрожал вырезать ей язык или подвесил ее в своем гараже, как свежезабитого ягненка.