Искупленные грешники (ЛП). Страница 50

Неудивительно, что она с головы до ног в розовом. Юбка короче моего терпения и топ, открывающий полоску живота. На груди что–то написано стразами, и я щурюсь, чтобы прочитать.

«Прижмись ко мне, я милая».

И снова та самая яростная волна. Она пузырится в основании горла и пенится в виде горького вопроса. Я отвожу глаза обратно к морю.

– Ты так прикасаешься к каждому мужчине?

Она без колебаний:

– Только когда они приглашают меня на свидание.

Мои легкие сжимаются.

– Что?

– Только когда они приглашают меня на свидание, – медленно повторяет она, словно я плохо слышу.

Я вдыхаю и смыкаю челюсть, напрягая каждую мышцу в теле. Если я двинусь, то лишь для того, чтобы вернуться внутрь и перерезать глотку тому тощему засранцу.

– Моя мама всегда говорила, что сердце твоей второй половинки будет биться в унисон с твоим. Так ты поймешь, что это Тот Самый, – продолжает она, выпрямляясь. Я совершаю ошибку, снова глядя на нее. Она встречает мой взгляд сквозь длинные ресницы, с невинными глазами–вишенками. – Наши бились совсем не в такт. Так что свидания ему не видать.

Моя кровь, блять, пузырится. Я дышу так тяжело, что будь на улице холоднее, из ноздрей валил бы пар.

– Ты веришь в эту хрень?

– Ага.

Она так быстро вторгается в мое пространство, что я не ожидаю этого. У меня нет времени отступить или огрызнуться, так что я просто стою, застывший, пока она закрывает глаза и кладет руку мне на грудь.

Теперь я не дышу вовсе. Каждая мышца на животе напрягается. Пройдет одна, две, три секунды – и жар ее ладони просочится сквозь футболку.

Я знал, что это проберет меня под кожу; она уже живет там. Это отравляет мою нервную систему и прокладывает путь вниз, встряхивая то, что не должно было быть потревожено.

Я смотрю на ее длинные ресницы, лежащие на щеках, а за искрой следует самоотвращение, словно гром за молнией. И все же я, блять, все еще не двигаюсь – не могу. Она слишком неподвижна, слишком идеальна.

Ее прикосновение не предназначено для такого мужчины, как я.

Будь я проклят, если оно достанется другому мужчине.

– Хм, – хмурится она, открывает глаза и отступает. – Странно.

Мое сердце бьется еще чаще.

– Что? – рявкаю я.

– У тебя вообще нет сердца.

Она одаряет меня улыбкой, от которой болят зубы, и порхает к катеру.

Я издаю горький смешок, и моя рука дрожит, когда я провожу ею по челюсти.

Это будет самая долгая поездка на катере в истории.

Глава 21

Габ

Я оттягиваю молнию ровно настолько, чтобы увидеть панику в его глазах.

– Шевельнешься или скажешь слово – растяну это еще на неделю, – рычу я. – Понял?

Я застегиваю молнию на его лихорадочном кивке и пинаю мешок с телом вглубь катера, пока он не скрывается под задней скамьей. Это один из самых болтливых прихвостней Данте, и два слоя скотча плохо заглушают его крики. Я бы добавил еще пару полосок, но нет времени. Я сказал Ей дать мне пару минут, чтобы завести катер, но, похоже, она не умеет считать, потому что уже через тридцать секунд она на плавающей платформе, смотря на меня сверху вниз. Та дурацкая улыбка не сходит с ее губ, и это напрягает меня даже больше, чем призрачное ощущение ее руки на моей груди. В ней что–то… изменилось. Она стала ярче, солнечнее. Если это вообще возможно. Ее глаза следят за мной, будто она знает что–то, чего не знаю я. Я не знаю, что означает этот взгляд, но он не совпадает с дрожащим «Ты меня пугаешь», что вырвалось у нее изо рта в ту ночь, когда я подвесил ее в своем гараже.

Отлично. Теперь я снова думаю о ее теле.

Кровь приливает к члену, и я поворачиваюсь к ней спиной, потому что даже в зеркальных солнцезащитных очках не хочу рисковать и снова смотреть на ее ноги в той юбке.

– Залезай, – сквозь зубы говорю я, втыкая ключ в замок зажигания.

– Кхм–кхм.

Я поворачиваю голову и вижу ее пальцы, шевелящиеся перед моим лицом, лак на ногтях сверкает на солнце.

Я поднимаю взгляд.

– Что?

– Нельзя быть джентльменом и не помочь леди подняться на борт, понимаешь?

Твою мать.

Я сжимаю руку, затем хватаю ее за локоть, как будто помогаю старушке перейти дорогу. Подавив желание втащить ее на борт, а затем сбросить за него, отпускаю, как только она обретает равновесие.

– Садись.

Но она не слушает. Вместо этого она достает телефон и показывает мне ладонь.

– Ага. Дай секунду.

Она утыкается в экран, пальцы летают, блестящий розовый брелок с буквой «W» раскачивается. Мои глаза сужаются в щелочки при виде ее ухмылки и стеклянного взгляда, и мое неверие затвердевает во что–то более горячее.

Кому, черт возьми, она пишет?

Не успеваю я поддаться порыву вырвать телефон из ее рук, как она блокирует его, бросает в сумочку и смотрит на меня.

– Прости! – Она с преувеличенным шумом выдыхает. – Ладно, я готова.

Мне требуется все мое самообладание, чтобы молча развернуться. И, блять, легче не становится, когда она оказывается рядом у штурвала, словно маленький захватчик личного пространства, каковым она и является.

Я прикусываю язык и сжимаю штурвал так, что костяшки белеют, пытаясь сосредоточиться на том, чтобы отплыть от яхты, а не на ворсе ее пальто, щекочущем мою руку.

Выбравшись на чистую воду, я резко дергаю за рычаг газа – отчасти в надежде, что ее отбросит назад и выбьет из моей орбиты, отчасти чтобы поскорее добраться до берега и высадить ее с катера. Но никакая тряска или рывок не тревожат ее. Она просто смотрит поверх лобового стекла, ветер треплет ее волосы, а та дурацкая улыбка все танцует на ее губах.

– Ты не сядешь в машину, но зайдешь на катер. – Я делаю резкий поворот без всякой причины, кроме как попытаться вывести ее из равновесия. Не срабатывает. – Объясни мне эту логику.

– Ты убил его?

Я щурюсь.

– Что?

Ее взгляд из–под руки поднимается на меня.

– Ты услышал меня с первого раза, Габриэль. Ты убил его?

Мое полное имя на ее языке и в таком тоне проникает под кожу и леденит. Ее наглость и выводит меня из себя, и пугает, и мне требуется несколько секунд, чтобы понять, что она говорит не о том парне в мешке для трупов позади нас и не о том парне из телефонной будки, а о Сэбе.

Я снова смотрю на море.

– Нет.

Тишина гудит громче двигателя. Я чувствую, как память о той ночи трещит между нами, и, черт, я чувствую почти… смущение. Как подросток, пойманный за дрочкой на порножурналы отца в гараже.

Солнце печет мне затылок.

– Забудь об этом, – бормочу я.

– Забыть о чем?

Я с шипением выдыхаю через ноздри. Эта цыпочка действительно заставляет меня это произнести.

– О той ночи, – выжимаю я сквозь зубы.

– Я не знаю, о чем ты.

Что? Я поворачиваюсь и вижу, как она поднимает лицо к солнцу и закрывает глаза, словно не говорила ничего вообще.

Я изучаю ее мгновение и вдруг понимаю, в какую игру она играет.

– Что было в темноте, остается в темноте.

Блять.

Вот почему она так и не рассказала Рори о случае в гараже или о том вечере, когда я появился у ее дома и научил ее, как выбраться из багажника.

Девчонка взяла правило моего отца и придала ему совершенно новый смысл. И – смею ли я позволить себе даже подумать об этом? – ей, блять, нравится эта идея.

Неужели?

Электричество, замешанное на дурных намерениях, бьет в самое нутро и разливается теплом в паху.

Нет. Господи.

Я сопротивляюсь позыву удариться головой о торпеду, чтобы вышибить из нее эти непотребные мысли, чтобы они не могли преследовать меня потом. Или наклониться и наконец вырезать ее язык, как я угрожал. Потому что эти ее слова – последнее, что мне нужно. Они слишком двусмысленны, слишком для меня опасны. И никакой грех, даже от Милдред, не будет достаточно силен, чтобы заглушить мое воображение, когда оно прорастет всеми теми мерзкими вещами, которые я теперь могу безнаказанно делать с ней в темноте.

Моей правой руке предстоит тяжелый день.