Искупленные грешники (ЛП). Страница 31

Мой желудок сжимается, когда его пальцы скользят вниз, по изгибу моей шеи к моему колотящемуся сердцу, прокладывая скользкий путь к чашечке моего бюстгальтера.

– Пожалуйста, не надо, – хныкаю я.

Останавливает блуждающую руку не моя жалкая мольба, а внезапный порыв ветра. Он треплет мои волосы и позванивает моими серьгами, принося с собой ледяной воздух и покрытую татуировками руку, которая обхватывает горло мужчины и отшвыривает его назад из телефонной будки.

Мой взгляд перескакивает с места, куда он падает, на огромный ботинок, который не дает двери снова закрыться.

Мне не нужно поднимать глаза, чтобы знать, кому он принадлежит.

Глава 13

Рен

В каком же больном мире я живу, если испытываю облегчение при виде мужчины, который угрожал вырвать мне язык?

Это мимолетное чувство, сменяющееся головокружительным предчувствием, пока мой взгляд скользит вверх от его ботинок, по затянутой в черное мускулатуре, и останавливается на его глазах.

Из него сочится ярость, словно из тлеющего угля. Он пугающе неподвижен, и на мгновение мне кажется, что он – плод моего воображения, некий анти–ангел, которого мой мозг призвал в состоянии стресса. Затем в его глазах вспыхивает отвращение, смешанное с раздражением, и низкий гул его голоса, заполняющий будку, кажется очень, очень реальным.

– Закрой глаза и сосчитай до десяти.

Габриэль захлопывает дверь, запирая меня внутри вместе с эхом его рыка.

Цепенея, я пытаюсь сделать, как он говорит, но не дохожу даже до пяти. Раздается тошнотворный хруст и крик, настолько животный, что его можно вырвать лишь из самой глубины души, и от этого мое сердце подскакивает к горлу.

О боже. Он убьет его.

Я давно не была свидетельницей убийства, но мышечная память и инстинкт самосохранения – мощное сочетание. Они хотят стащить меня на пол и под кухонный стол. Подтянуть колени к груди и унести мой мозг в мое счастливое место. Это дом в пригороде с белым заборчиком и ухоженным газоном. Где воскресенья – для настольных игр, и никто не ложится спать сердитым, и сколько бы раз радио ни ставило свадебную песню мамы и папы, они всегда бросают все, отодвигают мебель в гостиной к стенам и танцуют.

Но я не могу просто свернуться калачиком на полу. Не только потому, что я уже не ребенок, но и потому, что я почти уверена, что здесь кто–то мочился, и я не собираюсь губить еще одно платье.

Еще один крик бросает меня в действие, я поворачиваюсь и отчаянно ищу в будке что–нибудь, что может помочь. Номер, по которому можно позвонить.

Я просматриваю визитки, приколотые над телефоном. В тусклом свете я разглядываю рекламу эскорт–услуг, аварийного слесаря и местной гадалки. Все бесполезно. Затем полоска золота мерцает в тусклом свете, и я срываю со стены черную карточку.

Горячая линия «Анонимных грешников».

Погодите, какого черта я делаю? Почему я не звоню в полицию?

Пока я хватаю телефонную трубку и заношу палец над цифрой девять, порыв ветра врывается в будку.

Затем черная каменная стена заслоняет его.

Согласно легенде, эти карточки начали таинственно появляться годы назад, задолго до того, как я переехала на Побережье. Их прикалывали над общественными телефонами, клали на дно чаевых, вставляли в рамки зеркал в ночных клубах. Они матово–черные и плотные, и на них нет ничего, кроме номера, напечатанного внизу золотом. Если позвонить по нему, попадаешь на автоответчик, который предлагает исповедаться в своих проступках.

Вероятно, это какая–то новая религиозная секта или причудливый проект студентов художественного вуза. Даже если бы это было не так, у меня никогда не было искушения позвонить.

Единственный раз, когда у меня возникло искушение исповедаться, была та ночь, и ему. Только потому, что я была уверена, что он умрет.

Тишина становится горячей и начинает зудеть. Полагаю, я надеялась, что он был слишком в бреду, слишком близок к смерти, чтобы даже осознать, не говоря уже о том, чтобы заботиться, о чем я его просила.

– Ха. Конечно, нет. – Я скомкиваю карточку в кармане и прочищаю горло. – Я никогда не делала ничего, в чем стоило бы признаваться, – бормочу я, уставившись на широкую грудь. Мой взгляд перебегает на его руки, вздувающиеся под футболкой с короткими рукавами. Без куртки зимой? Как этому мужчине не холодно?

Тишина тяжело нависает, затем затвердевает в напряжении. Когда оно занимает слишком много пространства между нами, я неохотно поднимаю взгляд по его покрытой татуировками шее, густой бороде и ищу его выражение.

Как и ожидалось, оно каменное и неподвижное. Раздражение пульсирует у него за глазами и дергается у виска. Боже, его взгляд настолько пронзительный, что я представляю, именно так должно быть, когда смотришь прямо в дуло пистолета. Как будто он чего–то ждет, и вдруг я вспоминаю о своих манерах.

– Спасибо, – говорю я виновато. – За то, что, знаешь, остановил того урода…

Он обрывает меня.

– Ты всегда идешь за незнакомыми мужчинами в темные места?

Чувствуя себя маленьким ребенком, которого отчитывают, я качаю головой.

Хотя его глаза вспыхивают темнотой, его тон зловеще спокоен.

– Что бы ты сделала?

– Что?

– Что бы ты сделала, – медленно повторяет он, раздражение тянет его слова, – если бы меня здесь не было?

А. Я екаю под тяжестью его дыхания и оглядываю пустынную дорогу за заляпанным кровью стеклом.

– Ну, я не знаю, на самом деле. Полагаю, кто–нибудь в конце концов прошел бы мимо.

Его ноздри раздуваются от моего ответа. Он поднимает взгляд к потолку и сглатывает, беря себя в руки.

– А если бы никто не прошел? – сквозь зубы говорит он.

– Э–э. Я бы закричала о помощи?

– Ты спрашиваешь меня или утверждаешь?

– О чем ты вообще?

Раскаяние приходит быстро, и звучит оно как один тяжелый шаг и глухой стук захлопывающейся двери.

Я не ценила то пространство, что было между нами, и теперь его нет, оно отнято моей глупостью и заменено жаром его тела, касающегося моего.

Тот крошечный воздух, что оставался в будке, увядает и умирает, создавая вакуум, и внезапно я осознаю каждый звук и ощущение внутри этой коробки восемь на четыре. Как его твердый торс сжимается, затем расширяется, задевая мой живот в проеме моего пальто. Как это рождает странный жар под моей юбкой. Как его тяжелые выдохи запотевают стекло и прилипают к моей липкой коже. Движение его татуированного горла. Каждый бугор и вены, извивающиеся вдоль его обнаженной руки. Я слышу кап, кап, кап чего–то теплого и влажного, падающего с его разбитой руки, прижатой к стене у моей головы, мне на плечо.

Я смотрю вниз на темное пятно на моем розовом светоотражающем жилете и выпускаю медленный, дрожащий выдох. Электрическая искра вспыхивает где–то глубоко во мне. Это знакомое чувство, которое я так усердно старалась никогда больше не разжигать.

Он ударил того мужчину ради меня.

Ради меня.

– Что бы ты сделала? – повторяет он.

Его вопрос выдергивает меня из мутных глубин моих мыслей и возвращает в телефонную будку. Стук моего сердца заполняет тишину, пока я обдумываю ответ. Этот мужчина страшен, и я не хочу ошибиться.

Правда в том, что я не знаю, что бы я сделала. Конечно, у меня было несколько опасных моментов за время волонтерства в Бухте, но это никогда не было больше, чем блуждающая рука, пьяный, пробующий свою удачу. Ничего такого, чего бы не остановило резкий шлепок и свисток.

Я откидываю голову на заднюю стенку и выпускаю напряженный выдох.

– Я не знаю. Кто–нибудь увидел бы меня здесь.

Хриплый рык взъерошил мою челку. Его бицепс вздувается, когда он поднимает руку над головой и обхватывает крупной ладонью лампочку.

Он выкручивает ее, погружая нас во тьму.

Я моргаю, пытаясь привыкнуть к темноте, но, осознав, что не вижу ничего, кроме черноты, чувствую, как у основания позвоночника формируется тупая тяжесть, а затем из нее разбегаются трещинки паники. Секунды, царапаясь, превращаются в минуты. Застывшая, я вглядываюсь в пустоту и напрягаю слух, пытаясь уловить любой звук движения, сочащийся из нее.