Искупленные грешники (ЛП). Страница 30

Такси подъезжает к тротуару, окно опускается, и из–под густых бровей на меня смотрит недовольный взгляд.

– Ты что, издеваешься? Еще даже девяти вечера нет.

– Привет, Роджер, – звонко говорю я, помогая девушке подняться на ноги. – Я когда–нибудь говорила тебе, что ты мой любимый таксист?

– Несколько раз. Но я все равно не повезу ее бесплатно.

– Я и не жду этого от тебя, дорогой. – Я роюсь в своей сумке в поисках зип–пакета с конфетами и перебрасываю его через окно. – Домашние макаруны.

Пока он ворчит и бурчит про ипотеку, которую надо платить, я усаживаю девушку на заднее сиденье, пока он не успел запротестовать. – До «Хилтона», пожалуйста.

– Ой, да брось, Рен. Это всего десять минут пешком.

– Разве она выглядит так, будто может идти? К тому же, я слишком занята, чтобы отводить ее.

– Ладно, – хрипит он.

Заводя двигатель, он с усмешкой кивает куда–то за мою спину.

– Разве это не салон твоей подруги?

Я поворачиваюсь и вижу мужчину в дверях салона Тейси, у ног которого на ступеньку стекает струйка мочи.

– Фу! Это не общественный туалет, – визжу я, хватаясь за свисток на шее и изо всех сил дуя в него. – Кыш!

Ночь становится только насыщеннее. Она проходит в тумане из пластырей, рук, которые надо держать, и утешений. Я сломала ноготь, пытаясь разнять кошачью драку двух девушек, вышедших в одинаковых платьях, перевязывала разбитые колени, обрабатывала растянутые лодыжки, успокаивала взволнованных родителей по телефону. К тому времени, как последний ночной клуб захлопнул двери, моя SOS–сумка была почти пуста, а я – измотана.

Прислонившись к фонарному столбу, я доедаю последние крекеры, наблюдая, как последние подвыпившие посетители выходят из заведений и садятся в ожидающие машины.

Скомкав пустую пачку в руке, я испускаю усталый вздох, который уплывает вниз по опустевшему променаду. Последний автобус обратно в Дьявольскую Яму ушел больше часа назад, и мои кости стонут при мысли о долгой, холодной дороге домой, что лежит передо мной.

Именно в такие моменты я больше всего жалею, что чувство вины не разъедает меня, как болезнь. Что я могла бы сесть в уютное такси, без того чтобы мышечная память заставляла мои руки дрожать, а гнев, предательство и несправедливость заливали мое зрение красным. Что я могла бы оставить память о том, что я сделала с этим, под тканевым покрывалом в мастерской дяди Финна, как я поступила с оружием, или похоронить ее на шести футах под землей, как я поступила с последствиями.

Но мое сердце колотится, а колени дрожат от одной мысли об этом.

Я собираю свои вещи и отправляюсь в путь.

Понадобилось всего несколько часов, чтобы улица превратилась из зимней сказки в смертельно опасную полосу препятствий. Мои ботинки хрустят о разбитые пивные бутылки, и я осторожно переступаю через ледяные пятна и лужи блевотины.

Я наклоняюсь, чтобы проверить, нет ли удостоверения личности в брошенной сумке Gucci, когда по моим плечам пробегает ощущение чьего–то присутствия.

Я поднимаю взгляд. В дальнем конце улицы к мне приближается светловолосый мужчина с неуверенной походкой.

– С тобой все в порядке? – кричу я. – Тебе нужна помощь?

Его смех катится по променаду, громкий и слегка тревожный.

– Эй, а ты та девушка, что работает в той забегаловке!

Когда он проходит под светом уличного фонаря, я изучаю его карие глаза, стройную фигуру и рубашку на пуговицах, ожидая вспышки узнавания, но в памяти – пустота. Он не местный, а приезжих в Ржавом Якоре так мало, и они так редки, что всегда откладываются у меня в памяти.

Я никогда в жизни не видела этого мужчину.

Но затем он спотыкается о коробку из–под фастфуда, и мое беспокойство сменяется участием.

– Ты же не приехал сюда на машине, да?

Он снова смеется.

– Конечно нет. Но, э–э, помощь мне действительно нужна.

Узлы на моих плечах расслабляются.

– Конечно, я для этого и здесь, – говорю я бодро. – Ты потерял друзей?

– Да, и, черт возьми, я не могу вспомнить, где мы остановились. Все эти отели… – он пошатывается назад, размахивая рукой по горизонту, – все на одно лицо, блять.

– У тебя есть ключ–карта от номера?

Он похлопал себя по карманам и вздохнул.

– Потерял.

– Досада. Можешь позвонить другу?

– Телефон разрядился.

Я цокнула языком.

– Нельзя идти на вечеринку с разряженным телефоном. Но не волнуйся, можешь воспользоваться моим.

Его взгляд тяжело лежал на мне, пока я рылась в сумке в поисках телефона. Я нажала на экран, но ничего не произошло. Хмурясь, я зажала кнопку включения, и на экране появился значок разряженной батарейки.

– Похоже, тебе следует последовать своему же совету.

Черт.

Когда я поднимаю взгляд, он на шаг ближе. Слишком близко. Пьяные редко обладают чувством личного пространства, но что–то в его горячем дыхании, опаляющем мою щеку, и в том, как он нависает надо мной, вызывает у меня неприятный холодок вдоль позвоночника.

Я по привычке бросаю взгляд на салон Тейси, внезапно ощущая пустоту от отсутствия ее вечного неодобрительного взгляда из окна, затем отряхиваю неприятное чувство, натягиваю улыбку и отступаю.

– Вон там, внизу по улице, есть телефонная будка, можешь позвонить оттуда.

Наши одинокие шаги эхом отдаются на пустынной улице, тени искажаются, когда мы проходим под пульсирующими огнями. Дойдя до телефонной будки, я тяну дверь на себя и отступаю, чтобы пропустить его внутрь.

Вместо этого он прислоняется к косяку и изучает меня чуть дольше, чем следует. В его взгляде есть что–то не то, он темный и мутный, бегает слишком быстро.

– Я так пьян, что почти ничего не вижу, – шепчет он. – Не могла бы ты набрать номер для меня?

Мой взгляд скользит внутрь телефонной будки, к голой лампочке, раскачивающейся под потолком, и ко всем углам, которых ее свет не достигает. Дрожь пробегает по моему позвоночнику.

Внезапно зловещие слова Габриэля касаются моего уха, словно шепот в пустой комнате. «Что было в темноте, остается в темноте».

Оно сидело во мне, как заноза под кожей, всю неделю. Я не могу перестать ковырять его, гадая, почему оно там и почему не исчезает.

Почувствовав мои колебания, он тяжело кладет руку мне на плечо.

– Пожалуйста? Ты управишься куда быстрее меня. Я так пьян, что у меня в глазах двоится.

Что ж, насчет того, что я быстрее, он прав. Я замерзла, устала и хочу есть, и чем скорее я смогу оказаться дома, тем лучше.

Тихий голосок в глубине моего сознания шепчет предостережение, но зов моей кровати громче, так что, неохотно, я зашагаю внутрь.

Едва я переступаю порог, как волосы на затылке встают дыбом. Воздух густой от сожалений и вони мочи, а когда я беру телефонную трубку, она ледяная на ощупь. Дрожащей рукой я роюсь в кармане в поисках мелочи, затем опускаю монетки в щель с глухим щелчком.

– Какой н–номер?

Глухой стук захлопывающейся двери отдается в моих костях, и внезапное тепло касается моей спины.

В глубине души я знала, что так будет, и все же я вошла.

Боже, Рен. Зачем ты зашла внутрь?

Движения, отягощенные ужасом, я сжимаю трубку крепче и поворачиваюсь, чтобы встретиться взглядом с мужчиной, запершим меня здесь.

Прозрение – это все, оно цокает у меня в ушах, и называет меня идиоткой. Лампочка над головой освещает его в новом свете, выявляя все, что я должна была заметить раньше: уверенный взгляд, плохую актерскую игру. Отсутствие запаха алкоголя изо рта.

Сглотнув ком паники, я поднимаю взгляд до его уровня.

– Какой номер? – повторяю я так ровно, как позволяют мои нервы.

Жестокая усмешка искажает его тонкие губы. Он поднимает руку, и я вздрагиваю, когда его ладонь скользит по моим серьгам–шарикам и останавливается, влажная и горячая, на моей челюсти.

Здесь недостаточно места, чтобы вывернуться из его хватки. Или кислорода, чтобы закричать, и даже если бы он был, вряд ли кто–то услышал бы меня.