Искупленные грешники (ЛП). Страница 28

Я думала, что увеличение дистанции между нами принесет мне облегчение. Нет. Я все еще привязана к нему невидимой нитью, сотканной из слов его более раннего зловещего заявления: «Что было в темноте, остается в темноте».

Это даже близко не самое безумное, что он сказал сегодня вечером, но оно засело. Не только потому, что это жуткая фраза, но и из–за того, как он ее произнес. Она имела иной вес, чем его другие угрозы, словно это вовсе и не была угроза.

Я не знаю. Я устала. Мне следует отпустить это, вбежать внутрь, обнять друзей и поблагодарить Господа, что я добралась от одного края леса до другого, не будучи убитой Габриэлем Висконти. Но каждый шаг назад лишь натягивает нить туже, и когда он поворачивается и выходит из света, исчезая из виду, она обрывается.

– Постой, – вырывается у меня.

Глухой звук его тяжелых шагов резко обрывается, и я делаю глубокий вдох. Почему–то мне нужно это сказать. Напомнить ли ему или самой себе, я не знаю.

– Что бы ни творилось во тьме, оно все равно выходит наружу, знаешь ли?

Неловкая тишина сочится из темноты и растекается по парковке. Как раз когда я думаю, что он не ответит, его слова доносятся из темноты и пронзают мое пальто, просачиваясь под кожу и тревожа каждую клетку, к которой прикасаются.

– Нет, если ты держишься в тени.

Глава 11

Габ

Полоска лунного света пробивается сквозь окно, едва не задевая мой темный угол комнаты. Далеко за стеклом ревут и разбиваются волны о скалы. В конце коридора тикают часы, а из–за двери ванной доносится приглушенный звук воды, льющейся на мрамор.

Какого черта душ все еще работает?

Терпение на исходе, я откидываюсь в кресле и вдавливаю каблуки своих испачканных грязью ботинок в ковер, сжимая в кулаке единственный наушник.

Тьма – мой друг, но тишина – враг.

Терпеть ее не могу. Тем более с тех пор, как я последовал за Анджело обратно на Побережье, потому что теперь моя жизнь проносится перед глазами не только когда я умираю, но и в эти карманы тишины тоже. Воспоминания прыгают от месяца к году, к десятилетию, бегут по спиралям и зигзагам.

А когда они устают, они возвращаются к Ней.

К Ней.

Моя рука дергается, чтобы вставить наушник обратно в ухо, заглушить ее голос убаюкивающими звуками греха.

Но нет. Сегодня ночью я должен оставаться настороже.

Лучше сверну сигарету.

Я кладу на колено гильзу и насыпаю табак вдоль сгиба. Пока провожу языком по клеевой полоске, я уже снова думаю о ней.

Черт. Я провел последние три года, думая о ней. Одержимый всем, что знаю, и сражаясь со всем, чего не знаю.

Можешь сохранить секрет?

– Хватит, – бормочу я, резко наклоняясь вперед. Упираясь локтями в колени, я смотрю на кровь, капающую с моих костяшек на ковер. Я считаю девять медленных капель, затем начинаю сначала. Снова и снова, и снова, пока ее голос не дробится и не растворяется в темных углах комнаты.

Когда пульс возвращается к норме, я прикуриваю самокрутку и делаю глубокую затяжку. Затем растираю обугленную спичку в ковре каблуком своего ботинка.

Сегодня вечером она без всякого повода выложила мне все, кроме ее чертового знака зодиака, и пошла со мной в темный лес только потому, что я ей так сказал.

Я мог бы быть кем угодно.

Мог бы сделать с ней что угодно.

Зачем я вообще повел ее в лес, вместо того чтобы запихнуть в багажник и сэкономить час своего времени? Не то чтобы у меня не было дел поважнее.

Я знаю почему, конечно, но ничего хорошего от размышлений на эту тему не выйдет.

– Просто прекрати, – шиплю я в никуда, кроме как своим демонам, потирая челюсть. Со мной что–то серьезно не так, помимо очевидного. У меня есть куда более важное дерьмо, из–за которого можно злиться, чем какая–то ветреная цыпочка без инстинкта самосохранения, которую я встретил три года назад. Например, атака Данте или идиотский план Рафа, который он вытащил из задницы в ответ, и тот факт, что Анджело его поддержал.

И все же я здесь, думаю о ней. Снова. Задаю себе вопросы, на которые клялся не искать ответы. Например, почему она не пьет крепкий алкоголь, почему она впала в панику при мысли сесть в машину.

Почему на ней так чертовски много розового.

Наконец, душ выключается, и облегчение приходит в виде дребезжания стекла и топота шагов, зажигая искру возбуждения в моей груди.

Дверь ванной открывается, на пол ложится треугольник света, а в нем – знакомый силуэт.

Я делаю последнюю затяжку и тушу сигарету о подлокотник.

– Тебе, конечно, требуется много времени, чтобы побрить свою киску.

Шаги резко обрываются. Тихая итальянская ругань пронизывает спальню, и, когда я поднимаю взгляд, из облака пара появляется Данте.

Начинается старый добрый танец. Он шлепает ладонью по выключателю, заливая комнату желтым светом. Затем его глаза мечутся по всем привычным местам: подушки на кровати, ящик прикроватной тумбочки. К сейфу в углу, у которого пароль установлен на его день рождения. Затем его взгляд падает на кофейный столик, где все три его пистолета аккуратно выстроены в ряд, патронники пусты.

Он затягивает полотенце на бедрах, прищуриваясь на меня.

– Что тебе нужно?

Засунув наушник в нагрудный карман, я устало вздыхаю. Он всегда, блять, спрашивает. В лучшие времена это глупый вопрос, но в данных обстоятельствах он откровенно идиотский.

Но мне слишком нравится напряжение, сковавшее его плечи, чтобы отвечать, так что я достаю еще одну гильзу и не спешу набивать ее табаком. Его глаза прожигают мои колени, и я наслаждаюсь мелким удовлетворением, которое это мне доставляет. К его большому неудовольствию, я курю в его спальне как минимум раз в неделю вот уже три года. И тушу сигареты о его кресло.

Он перестал пытаться заменять его некоторое время назад, примерно тогда же, когда наконец принял, что недостаточно умен, чтобы не впускать меня.

Мой взгляд следит за его босыми ногами, пока он направляется к своему бару. Он наливает виски твердой рукой и подходит к окну.

Когда он замечает тела, распластавшиеся на его лужайке, его челюсть сжимается.

– Сколько людей?

– Трое.

Я равнодушно смотрю на свои окровавленные костяшки.

– Хочешь совет?

– Нет.

Я все равно его даю.

– Я знаю, что никто не хочет на тебя работать, но хватит нанимать своих людей с Крейгслист (прим. пер.: сайт электронных объявлений). Они не смогли бы и вечеринку организовать, не то что удар нанести.

– Я не… – Он расправляет плечи и медленно поворачивается, чтобы уставиться на меня своей фирменной усмешкой. Клянусь, он вылез из утробы матери с этим ебучим выражением, и я не смогу сосчитать на обеих руках, сколько раз мои кулаки стирали его с его лица в детстве.

– Возможно, мне стоит последовать твоему примеру, – говорит он, возвращаясь к своей обычной тихой манере речи, – и подобрать нескольких диких псов из местного приюта. Неплохая стая бродяг у тебя, кузен. Они убили сегодня ночью двенадцать моих людей.

С горькой ухмылкой он поднимает бокал в насмешливом тосте, прежде чем осушить половину содержимого одним глотком.

Белое каление проносится от основания моего позвоночника до макушки. Это защитный инстинкт, обвивший самый внутренний слой моей сути. Он прав, все мои люди – бродяги. Спасенные из всех уголков мира, выхоженные назад к здоровью, поставленные на работу.

Анджело ненавидит их, Раф – и того больше. Но они не понимают, им не было дано родиться с несчастьем понять ту нить, что связывает нас вместе.

Я чиркаю спичкой и прикуриваю сигарету, в основном чтобы занять руки чем–то другим, кроме как потянуться за своим пистолетом. Делая долгую, глубокую затяжку, я нарочно выпускаю клуб дыма в сторону Данте.

Этот мудак достал меня однажды, и я поклялся, что никогда больше не позволю ему этого.

– Ты реально облажался на этот раз. Ты это понимаешь?

Его взгляд прожигает рассеивающийся дым.

– Ты хочешь поговорить о провалах? Потому что проведение свадьбы так скоро после того, как твой брат разнес голову моему отцу ради той охотницы за деньгами, – это довольно весомо.