Искупленные грешники (ЛП). Страница 17

Господи, теперь я знаю, что они чувствовали.

С Габриэлем Висконти в моей гостиной, развалившимся в моём цветочном кресле, и лишь тремя футами стола и свечой с ароматом корицы между нами – вот что это такое.

Он шевелится, кладёт предплечья на бёдра и осматривает меня безразличным взглядом.

– Ты всегда оставляешь свою входную дверь незапертой, чтобы любой мог войти?

Его голос – грубый, неспешный, протяжный хрип. Я выискиваю в нём спокойствие, и тошнота переворачивает мой желудок. Это голос мужчины, который уверен, что имеет полное право быть здесь, в моей гостиной, в два часа ночи.

Хотя вряд ли незаконное проникновение – его новое хобби, я понимаю, что он прав. Дверь… я захлопнула её за собой в спешке, убегая от дяди Финна наверх, к ноутбуку, и не заперла.

Что–то в этом заставляет чувствовать меня только хуже.

Моё горло отказывается функционировать, так что я просто смотрю в ответ, наблюдая, как отблески пламени пляшут в его бороде. Они лишь на мгновение выхватывают изгиб его рта и контрастируют с темнотой в провалах под скулами.

Даже свет слишком напуган, чтобы касаться его.

Ожидание потрескивает, словно статическое электричество, над журнальным столиком, и я понимаю, что он и вправду ждёт ответа.

Я качаю головой.

Похоже, его это устраивает. Его взгляд отпускает мой и медленно, так же неторопливо, как его голос, скользит вниз по моему халату. Моя кожа под тонкой тканью затекает мурашками с каждым сантиметром, который он охватывает, и до меня вдруг доходит: есть судьба похуже смерти.

Мой мозг снова включается, взрываясь яркими кадрами. Я, прижатая к кремовому ковру стеной из мышц. Татуированная рука, заглушающая мои рыдания. Всё, что я берегла для Того Самого, от моего первого поцелуя до первой ночи, вырванное у меня этим чудовищем.

Из моих губ вырывается звук, глухой и гортанный. Он поднимает на меня взгляд, безучастный, и кладёт на стол перед собой что–то, завёрнутое в чёрную кожу.

Взмахом запястья он разворачивает свёрток, обнажая сверкающие на свету серебряные лезвия. Разной формы и размера. Все с острыми краями.

Набор ножей.

Сейчас было бы хорошее время, чтобы моё тело заработало – хотя бы часть его. Мои ноги, мой голос или моя способность здраво мыслить.

– Выбирай.

Мой взгляд резко взлетает к нему.

– Ч–что?

– Я предупреждал.

Пульс яростно стучит в висках, когда я вспоминаю его недавнюю угрозу. «Если ты ещё раз покажешь мне язык, я вырежу его из твоей головы».

Боже мой. Это была не пустая угроза.

Мы смотрим друг на друга. Я – в поисках хоть намёка на того мужчину, которого встретила три года назад, он – в ожидании ответа.

Часы в прихожей отсчитывают каждое напряжённое мгновение. Где–то наверху ABBA перешли к «Dancing Queen». Это моя любимая песня, и теперь она звучит как какая–то больная шутка.

В его взгляде мелькает раздражение, и затем, не отрывая глаз от моих, он наклоняется ближе к свече.

И задувает её.

Комната погружается во тьму, и где–то в ней я нахожу свою волю к жизни. Я разворачиваюсь на пятках и бегу, теряя бигуди где–то у телевизора, а тапочки – у подножия лестницы. Прихожая расстилается передо мной, но розовый свет крыльца в окне не становится ближе, как бы быстро я ни двигалась.

Время замедляется, подстраиваясь под неторопливую поступь за моей спиной. Он не спешит.

Он знает, что мне не уйти.

Пока его тень ползёт по дверному косяку, я думаю развернуться и умолять о пощаде. Глубоко внутри я всегда знала, что умру ужасной смертью. Чем–то долгим и жестоким, потому что так будет правильно. Благие дела пришли слишком поздно, а розовый цвет жевательной резинки и бойкий нрав не могут скрыть гниль внутри меня. Мне следовало знать: карма всегда ведёт счёт, и она всегда возвращается за теми, кто заслужил её гнев.

Мои пальцы скользят по дверной ручке. Когда я с силой дёргаю её на себя, ледяной ветер приносит вкус свободы в щель, но закованная в перчатку рука протягивается у меня над головой и с лёгким щелчком захлопывает дверь.

Нет.

Другая рука сжимается у меня на губах.

Пожалуйста, Боже, нет.

Я судорожно выдыхаю в тёплую кожу. Хотя я понимаю, что при его габаритах борьба бесполезна, я всё равно беспорядочно бью конечностями, пытаясь вывернуться и вырваться из его хватки. Мой локоть врезается в твёрдые мышцы; пятка бьёт по голени.

Его сила вызывает тошноту.

Как и мои мысли.

Уставившись смерти в лицо, я могу думать лишь о том, что происходит позади. Тепло его торса, просачивающееся сквозь тонкую ткань моего халата, холодный жёсткий металл пряжки его ремня, впивающийся мне в поясницу. Моё сердце бешено колотится, грудь тяжело вздымается, и на краткий, ироничный миг я чувствую себя живой.

Невозможно мыслить здраво, находясь так близко к смерти, но я всегда знала, что не смогу мыслить трезво, также находясь так близко к мужчине. Даже к тому, который убьёт меня.

Его рука соскальзывает с двери, и тяжёлая рука обвивает мою талию, прижимая к нему с такой силой, что у меня перехватывает дыхание. Электричество потрескивает вдоль его мускулистого предплечья, гудя во мне в тех местах, которых оно не должно касаться. Когда его другая рука смещается ниже моего рта, ток бьёт новой волной искр.

Он сжимает мою челюсть.

Мой рот послушно раскрывается, наполняя прихожую моими влажными, прерывистыми вздохами.

О, Боже, он и вправду сделает это. Бугимен убьёт меня.

Любая искра оптимизма вылетела в окно в тот миг, когда эти ножи сверкнули в мою сторону с журнального столика. Это не диснеевский мультфильм и не сериал «Анатомия страсти». Он вырежет мой язык, и я не переживу этого. Я не стану загадочной немой девушкой с печальной предысторией, я буду мертва. Я рухну на колени и истеку кровью на своём коврике с надписью «Спасибо за музыку – и за то, что вытираешь ноги!». Я стану эпизодом подкаста о настоящих преступлениях или одним из тех документальных сериалов на Netflix, о которых все говорят в Твиттере. Они скажут, что у меня были одни пятёрки в школе и что я освещала любую комнату, в которую входила.

И хуже всего: это испортит свадьбу Рори.

Боже, свадьба.

Рука Габриэля скользит по моему животу и задерживается на бедре, прежде чем отпустить.

Металл звякает о металл.

Металл скользит по моей нижней губе.

Он шипит, словно дождь на раскалённом асфальте. Я не могла бы пошевелиться, даже если бы не была зажата в тисках этого чудовища.

Говорят, перед смертью вся жизнь проносится перед глазами, но, когда мой взгляд находит чёрное небо за розовым светом крыльца, я вижу лишь одно предложение. Пять слов, двадцать букв, включая пробелы

Горькая, ироничная мысль проплывает в пространстве между моих ушей.

По крайней мере, оно наконец будет закончено.

Он просовывает металл между моих губ и прижимает его к плоскости моего языка. Я закрываю глаза и замираю в ожидании боли.

Она не приходит.

Вместо этого гладкая кожа перчатки скользит к моему горлу. Он прижимает два пальца к моей ключице, а затем моя макушка с силой ударяется о его ключицу.

Жёсткая щетина его бороды касается мочки моего уха, а его горячее дыхание пробегает по пульсирующей жиле.

– Закрывай свои чёртовы двери на замок, – рычит он.

Я стою там, застывшая, с открытым ртом и тяжело дыша. Даже когда его тень отступает от моей, и ветер кусает мою обнажённую грудь. Даже когда он захлопывает дверь с такой силой, что содрогается весь дом.

Даже когда его силуэт растворяется в темноте за моей садовой дорожкой, я стою, не смея поверить в произошедшее.

Часы за моей спиной снова начинают тикать, секунды складываются в минуты, а может, и в часы. Сверху снова доносится ABBA, играя трек за треком, ни о чём не подозревая.

Лишь когда вкус металла заполняет весь мой рот до тошноты, и я боюсь, что он меня задушит, я выплёвываю его на ладонь.

Это ключ от моего дома.

Я запираю дверь и оседаю на пол – ниже, ниже, ниже, словно сдувающийся воздушный шар.