Искупленные грешники (ЛП). Страница 15

– Ты же знаешь, я спрошу.

Моя улыбка дрогнула.

– А ты знаешь, что я вежливо откажусь. Но спасибо за предложение.

За те несколько месяцев, что он живёт на Побережье, я и счесть не могу, сколько раз он предлагал меня подвезти. Мой ответ всегда один и тот же.

Он кивает и желает нам доброго вечера. Мы желаем ему удачи завтра, после чего он направляется к машине, ждущей его в дальнем конце парковки.

Взгляд дяди Финна прожигает мне щёку. Я знаю, что сейчас последует. Это происходит всегда.

– Следующий сентябрь наступит быстрее, чем ты думаешь, знаешь ли.

Конечно, я знаю. Как я могу не знать? Этот сентябрь ударил меня, как оплеуха на скорости молнии, как и предыдущий. Следующие десять месяцев отслоятся, как обои под паром, а у меня закончились отговорки.

Теперь мне жарко и душно уже по другой причине, так что пора сменить тему.

– Ты хорошо выглядишь. – Я передаю ему свою SOS–сумку, теперь отяжелевшую от вонючих ботинок, и окидываю взглядом его шерстяное пальто. Его плечи напрягаются, а затем он затягивает шарф на шее.

Но уже поздно. Я уже разглядела кашемировый свитер под пальто.

– Хм. Ты выглядишь очень хорошо, – сужаю я глаза. Я наклоняюсь и обнюхиваю его, как любопытный пёс. – И пахнешь хорошо. Где ты был?

– Не меняй тему. Когда ты снова сядешь за руль?

Мы идём через парковку.

– Не меняй тему, говоря мне не менять тему. Где ты был?

Он смотрит на меня искоса поверх оправы своих дизайнерских очков.

– В своей мастерской, подгонял шиповые соединения для нового заказа. Коротал время, пока моя любимая племянница не закончит тусоваться, потому что она настаивает на том, чтобы рисковать жизнью, отправляясь пешком сорок пять минут по тёмной страшной дороге, вместо того чтобы поехать на машине.

Я смеюсь не потому, что я его единственная племянница, а потому, что он лжёт. Он был в загородном клубе Дьявольской Лощины, играл в шахматы и ел икру на миленьких маленьких крекерах.

Финнегана Харлоу часто принимают за моего отца, и не только потому, что он отчитывает меня как отец. У нас одинаковые солнечно–жёлтые волосы, тёмно–голубые глаза и широкая улыбка, хотя по нему и не скажешь, что он вообще способен улыбаться. Даже с вечной хмурой складкой на лбу он выглядит совсем не на свои сорок восемь, что, полагаю, позволяет ему говорить всем, кто спрашивает, что ему сорок два.

Он плотник. Ну, то есть, он прикидывается им, проводя часы в своей мастерской и покупая безумно дорогие инструменты. В прошлой жизни он был одним из самых высокооплачиваемых адвокатов Сиэтла с репутацией защитника дискриминируемых, подставленных и тех, чьи действия были оправданы. Нищие подростки, оказавшиеся не в то время не в том месте, домохозяйки, которые не могли вынести очередного избиения. Что–то вроде того.

Он был народным адвокатом.

Мне было одиннадцать, когда он начеркал свою подпись на моих документах об усыновлении и вывез меня из Сиэтла. Он сказал, что мы покидаем город не из–за мужчин с камерами, прячущихся в кустах перед газоном, а потому что более спокойный ритм жизни будет для нас полезнее. Его супруг, Оливер Харлоу, скоропостижно скончался от вызванного стрессом сердечного приступа несколькими месяцами ранее, и Финн подозревал, что его убил хаос большого города.

Финн вёз нас на запад со сжатыми челюстями. Я сидела, закинув ноги на торпедо, напевая в такт величайшим хитам ABBA на стерео и листая его экземпляр журнала «Country Living». Дьявольская Яма была первым местом, которое мы встретили и которое выглядело как картинки на его глянцевых страницах. К тому времени, как он понял, что городок был скорее ржавым, чем деревенским, и что, проехав мы по шоссе ещё несколько минут, то попали бы в куда более приятный городок, было уже поздно. Он уже купил десять акров сельхозугодий, записал меня в местную школу и записался на курсы столярного дела.

Я влюбилась в кривобокое очарование Дьявольской Ямы, но Финн так и не изжил в себе мышление большого города и привычку к роскоши, хотя он слишком упрям, чтобы признать это.

И вот уже последние десять лет мы играем в эту игру. Мы делаем вид, что я не знаю о винном погребе за фальш–стеной в его мастерской, или что он проводит большую часть дня в Дьявольской Лощине, общаясь с такими людьми, как Кастиэль Висконти, в загородном клубе. Что до всей этой самодеятельности с плотником – я никогда не видела, чтобы он что–то построил своими руками, кроме книжной полки, которую он сделал для меня несколько лет назад.

Она развалилась в тот же момент, когда я поставила на неё первую книгу в твёрдой обложке.

Финн оттягивает рукав пальто, чтобы посмотреть время на своих Rolex.

– Твоё упрямство в желании идти пешком ворует мой сон, ясно тебе? Мне нужно вставать ни свет ни заря.

Я хмурюсь.

– Чтобы делать что?

– Хозяйственные дела на ферме. Нужно управиться до того, как я завтра улечу в Колорадо на свои курсы столярного дела. – Он цокает языком.

– Какие дела на ферме?

– Фермерские штуки.

– Например?

– Ох, ну ты знаешь. Обычные.

Я прикусываю губу, предпочитая сосредоточиться на его блестящих часах, а не разбирать его паршивые познания в сельском хозяйстве.

– Я думала, ты надеваешь эту штуку только на дни рождения и свадьбы?

Он замирает, а затем его взгляд за очками становится теплее.

– От тебя ничего не скроешь, Рен. Из тебя выйдет прекрасный юрист.

Моя улыбка мерцает, словно проводка в моём мозгу дала сбой. Я не поддаюсь на это; я никогда не поддаюсь. И эта фраза остаётся лежать между нами, твёрдым и тяжёлым клином, пока мы сворачиваем на главную дорогу, ведущую домой.

Это длинная, безлюдная дорога, и единственная, что связывает все три городка на Побережье. Разбитая полоса асфальта меньше двадцати футов шириной, отделяющая край Национального заповедника от скалистого обрыва.

Дядя Финн ненавидит эту дорогу, и не только потому, что выбоины бессчётное число раз пробивали его шины. С одной стороны – Тихий океан с его неумолимым ветром, крутые обрывы и никаких ограждений. С другой – фонарные столбы, опутанные лианами, выползающими из леса, стоят редко, оставляя огромные участки во тьме, когда садится солнце.

Больше всего он ненавидит, что я иду по ней пешком всю дорогу от Бухты до Ямы, если опаздываю на последний автобус домой после ночных дежурств.

И я понимаю его. Милая девушка, идущая одна по тёмной, безлюдной дороге в полночь? Я смотрю новости. С таким же успехом можно нацепить на себя мигающую табличку «Похитьте меня!». Но я не только знаю каждый поворот, выступ, подъём и ухаб на этом пути, я знаю города, через которые он проходит.

Дьявольское Побережье – безопасное место. Настолько безопасное, что можно оставлять машину незапертой, а незнакомцу предлагать подвезти. В отличие от Сиэтла или других больших городов, здесь нет преступности, банд, никакого таинственного убийцы со зловещим прозвищем, разгуливающего на свободе. Результат налицо: я хожу по этому маршруту почти каждые выходные, и ничего плохого никогда не случалось.

Единственный раз, когда я была близка к опасности, – это та ночь.

Пока мы идём, мой взгляд поднимается к мигающему фонарному столбу, а затем к грозному силуэту церкви через дорогу от него. Шпили, сглаженные тенями, разбитые витражи, отбрасывающие водянистые цвета на надгробия внизу.

И вдруг я снова вижу его, закутанного в чёрное и окровавленного, выползающего из света фонаря, с кулаками, скребущими гравий, с хриплым дыханием, едва слышным под рокот прибоя и завывание ветра.

Моё имя касается моего затылка. Затем – хватка на моём локте.

– Рен?

Я моргаю и встречаю обеспокоенный взгляд дяди. Когда я снова смотрю на дорогу, она пуста. Господи, я, должно быть, устала.

Я делаю глубокий вдох и выдыхаю нервный смешок.

– Показалось, будто медведя увидела, – бормочу я.

Жалко, я знаю, но Финн лишь цокает языком, бормочет что–то о том, что медведи – ещё одна причина, по которой мне нужна машина, и идёт за мной, когда я сворачиваю на тропу, ведущую к нашей земле.