Искупленные грешники (ЛП). Страница 13

Она игнорирует мой комплимент по поводу её милой блузки.

– Так значит, ты и Раф Висконти, хм? – она шевелит бровями на случай, если намёк в её голосе был недостаточно очевиден. – Мы все видели, как вы танцевали.

Я закатываю глаза.

– Я танцую со всеми своими друзьями.

– Ага, конечно.

– Я же и с тобой сейчас танцую, разве нет?

Танцпол содрогается, когда два десятка девушек на каблуках подпрыгивают, разворачиваясь к правой стене. Мы вытягиваем руки вперёд и поворачиваем ладони вверх.

– Вы выглядите мило вместе, – кричит Прити через плечо.

Какая разница. Даже если бы мои мысли не были заняты изучением теней, мне бы не захотелось оправдываться.

Потому что, если бы у меня была симпатия к Рафу Висконти, Господи, уж весь белый свет, включая его бабушку, знал бы об этом.

Мы виляем. Подпрыгиваем. Теперь мы повёрнуты к задней стене, и нервы в моей груди опускаются в живот и гудят в предвкушении.

Руки вперёд. Ладони вверх. Стробоскоп скользит, и вот он, снова смотрит на меня.

С этого угла свет освещает всё его лицо. Это всего лишь доля секунды, и я бы пропустила её, если бы моргнула. Но я не моргнула, и теперь оно отпечаталось на моей сетчатке, словно я ослеплена от слишком яркой вспышки фотоаппарата.

Шок и нечто более холодное парализуют меня на месте. Я вглядываюсь в темноту, в которую он снова исчез, пытаясь запечатлеть образ в памяти и сопоставить его с той ночью.

Но я не могу. Ничего знакомого, не за что зацепиться для утешения.

Инстинкт самосохранения напрягает мои мышцы, но он сработал с опозданием на три года. Я прыгаю вправо, на полприпева раньше, в поисках спасения.

Руки вперёд. Ладони вниз. Нет – ладони скрестить на груди.

Погодите. Что я делаю?

Мои щёки горят, а пульс бешено стучит, пока я пытаюсь вернуться в ритм. Когда мы снова подпрыгиваем, поворачиваясь лицом к залу, ухмылка Прити впивается мне в щёку.

– Я до сих пор не могу поверить, что он брат Рафа и Анджело.

Мой взгляд скользит к ней.

– Ты его знаешь?

– А ты нет?

В моём мозгу не осталось места для раздражения, поэтому оно поползло под кожу. Как, чёрт возьми, Прити знает о загадочном, пугающем третьем брате Висконти, а я нет? У меня снова то чувство, будто я не могу впрыгнуть в общий контекст, и мне это не нравится.

И, должно быть, моё лицо это выдаёт, потому что она меняет усмешку на хмурый взгляд.

– Серьёзно? Ты не знаешь Бугимена?

Бугимен. Снова это чёртово слово.

Виляем.

Прыжок.

Теперь я танцую чисто на мышечной памяти, уставившись в затылок Прити, которая отбивает движения на полтакта позже.

Она оглядывается через плечо.

– Да ладно, Рен. Ты никогда не слышала легенду о том, что в полнолуние после заката в Заповедник лучше не соваться? Говорят, именно тогда Бугимен выползает из своего подземного логова. – Её глаза расширяются в поддельном ужасе. – И ему не нравится, когда люди находятся на его территории.

Ужас замедляет мой пульс.

Дьявольское Побережье усыпано легендами. Тихоокеанские ветры разносят мифы и предания по этим утёсам так же быстро, как сплетни, и они будоражат моё воображение ничуть не меньше. Они даже составляют основу моего светского разговора с любым приезжим, который заходит в Ржавый Якорь тихим вечером. Конечно, я неравнодушна к тем из них, что работают на меня. Облокотившись о стойку бара, покрытую занозами, я шепчу предостережение о Дороге Смерти тем, у кого есть машины на парковке: если ехать слишком быстро на повороте, соединяющем Дьявольскую Лощину с Дьявольской Бухтой, сама Смерть выйдет на путь твоих фар.

А если я чувствую себя особенно романтичной или если приезжий оказывается симпатичным, я, возможно, предложу ему прогуляться по восточной стороне Дьявольского Заповедника, повернуть налево у поваленного дуба и пройти полмили до Кровавых Водопадов. Там, если закрыть глаза и прислушаться, кроваво–красный каскад вод прошепчет имя твоей единственной настоящей любви – и шелест воды будет звучать как «Рен», если как следует сосредоточиться.

Но Бугимен, бродящий по лесу в полнолуние? Подземное логово? Одно упоминание об этом вызывает у меня мурашки беспокойства. В ту ночь тоже было полнолуние.

Смерть дотрагивается до моего плеча, и я вздрагиваю.

Моё горло чешется от желания задать вопросы. Хотя у меня есть тягостное предчувствие, что я не хочу знать ответов.

Прыжок. Пол отталкивает нас в ответ. Ладони вниз, ладони вверх, ладони скрестить на груди. Всё моё тело ноет от обострённого сознания, и на этот раз мне недостаёт смелости проследить за лучом света.

Прыжок. Руки резко выброшены вперёд, подрагивая. Ладони блестят от пота в свете дискотеки. Вверх, нет, скрестить – о, к чёрту всё это.

Я не скептик, но у меня есть здравый смысл. Он не какой–то мифический монстр, он Висконти, не говоря уже о том, что он скоро станет свояком моей лучшей подруги. Я пережила ту ночь невредимой, разве нет? Это достаточное доказательство того, что всё это – чушь.

Я выпадаю из общего ритма, разворачиваюсь лицом к задней стене, перехожу на неуклюжий двойной шаг и смотрю в пустоту, ожидая.

Когда луч стробоскопа снова выхватывает его холодный взгляд, я дрожу, но готова.

Я улыбаюсь и машу.

Он отвечает ледяным взглядом.

Хм. Ладно, возможно, он просто этого не увидел. Свет, наверное, бьёт ему прямо в глаза. Но, Боже, я слишком нервничаю, чтобы ждать следующего шанса, так что к чёрту эту «Макарену».

– Рен, ты с ума сошла?..

Возражения Прити тонут в быстром испанском куплете, когда я выхожу из шеренги и направляюсь к краю танцпола.

– Привет! – кричу я, приставив ладонь козырьком к глазам, словно это даст мне ночное зрение.

Ничего.

Что ж, пожалуй, музыка действительно очень громкая.

Я схожу с танцпола.

– Эй! Помнишь меня?

Ответа нет.

Вините в этом моё положение единственного ребёнка, но я терпеть не могу, когда меня игнорируют. Искра раздражения разжигает во мне пламя и гонит вперёд.

С очередным шагом моих пушистых носков темнота окутывает мои пальцы.

Ещё шаг – и она поглощает меня целиком.

Мне сразу же становится не по себе. Воздух в этом углу клуба ощущается по–другому. На несколько градусов теплее, на несколько дюймов гуще. Я замираю, разрываемая между желанием развернуться и найти безопасность в толпе и желанием остаться и узнать больше.

Не успев принять решение, я вижу, как луч стробоскопа возвращается, и теперь на его пути оказываюсь я. Когда он скользит по моему позвоночнику и отбрасывает мою тень на неровную стену, моё сердце проваливается в желудок.

Тень рядом с моей – всепоглощающая.

Она огромна в сравнении – и в высоту, и в ширину. Такая тень, которая не запускает реакцию «бей или беги», а парализует её. Мой взгляд становится таким же тяжёлым, как и конечности, когда он нехотя скользит вслед за лучом света влево.

– Эй.

Мелькнул зелёный цвет, ответа нет. Что ж, я практически пропищала это приветствие, так что, конечно, он не услышал. Я прочищаю горло, сжимаю кулаки и пытаюсь снова.

– Привет! Помнишь меня?

Ничего.

С ним всё… в порядке?

И тут до меня внезапно доходит. Кровь, клокочущее дыхание. Да, он выжил той ночью, но какой ценой? Это не значит, что он полностью восстановился.

От страха до болезненного любопытства – всего один короткий шаг, и я делаю его, слегка пройдя вперёд. Вернее, пытаюсь. Мой носок скользит по чему–то мокрому, и вот я уже падаю. Вперёд, всё глубже и глубже в бездну, словно Алиса, летящая в кроличью нору. Я протягиваю руку, чтобы схватиться за что–нибудь, за что угодно, чтобы удержаться, и мои пальцы скользят по чему–то твёрдому и горячему, но прежде, чем они успевают за что–то уцепиться, меня резко разворачивает.

Моя спина с силой ударяется о что–то твёрдое, вышибая из лёгких воздух. Какого чёрта?

Мы поменялись местами. Теперь он стоит спиной к танцполу, а я прижата к стене. Я смотрю на свои носки, словно они виноваты в произошедшем, но призрачное ощущение чьей–то железной хватки на моём плече говорит об обратном.