Несравненный. Том 1. Страница 6

Чжан-ши часто захаживала в обитель воскурить благовония и краем уха слышала, как юные монахи между собой шептались, будто бы настоятелю Цую нездоровится. Но в чем заключается его недуг, никто не говорил, а сама она, будучи замужней женщиной, расспросить не могла, ибо такое поведение тотчас сочли бы неподобающим.

Хотя двор в обители был довольно большим, а людей собралось не счесть, тишина стояла мертвая, и голос настоятеля Цуя был хорошо слышен почти всем собравшимся: спокойный и размеренный, он звучал мягко, дружелюбно, проникал в самое сердце, точно свежий аромат чая, поднимающийся из чашки в руках, не слишком горячей, но и не слишком холодной.

От одного только присутствия настоятеля Цуя на душе становилось легко.

– Сегодня речь пойдет о причинах и следствиях, – донеслись до Чжан-ши его слова.

По толпе прокатились тихие возгласы, на лицах слушателей отразилось недоумение.

Слегка улыбнувшись, настоятель Цуй продолжил:

– Многие считают, что о причинах и следствиях говорят одни лишь буддисты. Но на самом деле сие учение важно и для даосов. «Главы высочайшего наставника о воздействии и отклике» учат, что и счастье, и горе не приходят извне – человек привлекает их к себе сам. Это значит, что ни беды, ни везение не предопределены судьбой, а являются следствием наших деяний. Буддисты говорят, что добрыми делами мы создаем себе благую карму, что есть то же самое.

Чжан-ши не то что читать и писать не умела – она в жизни не притрагивалась к книгам, лишь порой ходила в чайную послушать захватывающие истории сказителей о вольнице-цзянху, а от разглагольствований о великих истинах да праведности у нее тут же начинала болеть голова. Но сейчас все было иначе. То ли потому, что столько народу вместе с Чжан-ши внимало настоятелю, то ли потому, что он умел в своих проповедях даже о самом сложном говорить простыми словами, но она не только поняла все, о чем шла речь, но и даже не заскучала. Совсем наоборот – на сердце у нее стало светло и хорошо.

– Вот, например, госпожа Чжан.

Услышав внезапно свою фамилию, Чжан-ши растерялась и сперва подумала было, что речь идет о ком-то другом, но, подняв глаза, увидела, что настоятель Цуй обращается именно к ней.

Она страшно засмущалась, уши ее тут же покраснели: никогда прежде на нее не смотрело во все глаза столько народу; женщина от волнения была сама не своя.

– Не так давно сын госпожи Чжан тяжело заболел и едва не умер; надобно полагать, почти все слышали об этом. Если бы она не творила добро ежечасно и ежедневно, а ее предки годами не накапливали добродетели, разве постигшее ее несчастье разрешилось бы так благополучно?

Чжан-ши даже мечтать не смела о том, чтобы настоятель Цуй стал вдруг ее нахваливать. Женщина была столь потрясена его словами, к тому же так стеснялась, что даже говорить спокойно не могла. Голос ее дрожал, когда она поспешно ответила:

– С-сия ничтожная должна сказать, что она со своим супругом всего лишь стремится всегда и во всем поступать по совести, от чистого сердца и не заслуживает столь щедрой похвалы настоятеля… Выздоровление ребенка – целиком и полностью заслуга вашего искусства врачевания, и все семейство Чжан от мала до велика во веки вечные будет благодарно вам до глубины души!

Настоятель Цуй широко улыбнулся:

– Всегда и во всем поступать по совести, от чистого сердца – легко сказать, но как трудно сделать! Сколько человек на всем белом свете способны следовать сему правилу? Если подумать, разве само то, что мой путь так вовремя привел меня в обитель Пурпурной Зари, не говорит о некоем провидении?

Рассуждения его звучали убедительно, превращая устремленные на Чжан-ши недоуменные взгляды в завистливые.

Лицо женщины залилось краской, сердце так и стучало. Впервые в жизни она слышала похвалу за совершенные ею добрые дела, и хвалил ее не кто иной, как настоятель самой прославленной в городе даосской обители. Несказанная радость! Ей не терпелось поскорей вернуться домой и поделиться счастьем с мужем. Чжан-ши даже подумала, что в следующем месяце непременно пожертвует на благовония побольше.

Мысли женщины уже унеслись совсем далеко, как вдруг ее будто что-то кольнуло – глаза на миг ослепил отблеск металла. Она невольно зажмурилась и в тот же миг услышала странный звук – точно птица слетела откуда-то сверху, громко хлопая крыльями.

Не сдержав любопытства, Чжан-ши приоткрыла глаза и увидела серую тень, метнувшуюся к ступенькам, где сидел настоятель Цуй. В руках неизвестного сверкнул прямой меч. Как бы ни был быстр молодой монах, стоявший неподалеку, ему уже не успеть спасти несчастного – все произошло в мгновение ока. Исход был предрешен: один взмах – и настоятель будет убит!..

Почувствовав дуновение ветерка от резко воздетого меча, настоятель Цуй чуть отпрянул, но и это не спасло бы его от убийцы. Меч вот-вот раскроит ему голову, и он падет бездыханным на глазах у изумленной толпы.

Не сомневаясь, что настоятель обречен, Чжан-ши в ужасе завизжала.

004

У нападавшего не было и тени сомнения в успехе: острие меча едва коснулось точки меж бровями настоятеля, а злодей уже представлял себе, как клинок раскроит жертве голову.

То был добрый меч, с легкостью сокрушавший золото и нефрит, оттого, сколь бы прочным ни был человеческий череп, сей могучий клинок, напитанный истинной ци, погрузился бы в него как в масло. Мгновение – и кровь заструится из глубокой раны, потечет ручейком со лба по спинке носа. Настоятель был хил и бледен – по всей видимости, страдал каким-то недугом, – и убийца не считал для себя достойным марать руки о столь слабосильного мерзавца, но выбора у него не было: не исполнит приказ – умрет сам. К тому же этот Цуй оказался таким красавцем, что, хотя злодей видел чужую смерть отнюдь не впервые, предстоящее зрелище вызывало особый трепет: представляя, как алый цвет оттенит белизну кожи, он не мог сдержать ликования.

Его чаяниям, однако, не суждено было сбыться – чужая рука вмиг оборвала их все. Глаза убийцы чуть расширились, в недоумении он уставился на помеху, возникшую словно из ниоткуда.

То была по-настоящему великолепная рука: тонкая, но сильная, кисть – изящная, ногти – ровные, ни единого изъяна: кости, кожа и плоть соединялись в идеальной гармонии. Представься случай, убийца отсек бы ее, сохранил в неизменном виде по особому рецепту и любовался бы ею несколько дней подряд, прежде чем решился наконец от нее избавиться.

Но сейчас ему было не до любования, ибо рука стала для него губительным Яньло! Тонкие пальцы зажали лезвие с двух сторон с такой легкостью, словно меж ними был нежный лепесток, а не металл. Дон-н! Меч чуть дрогнул, и клинок, крушивший золото, и нефрит, переломился пополам!

В глазах убийцы отразилось изумление: злодей как будто не до конца верил в происходящее, однако не замешкался ни на миг. Слишком часто приходилось ему оказываться на грани жизни и смерти, а потому его чутье обострилось до крайности. Убийца немедленно отступил, уклоняясь от обрушившегося на него удара.

Но то было лишь начало. Противник, облаченный в развевающиеся белые одежды, неотступно следовал за злодеем. Неизвестный был безоружен, но и меч неудавшегося убийцы больше ни на что не годился, и теперь они были на равных. Два силуэта двигались столь стремительно, что со стороны и не разглядеть, кто где. Удары, наполненные истинной ци, сыпались во все стороны, многие прихожане попадали наземь, случайно попав под горячую руку. Послышались крики: испуганные люди побежали кто куда.

Битком набитый двор опустел в мгновение ока, остались лишь юные монахи-даосы, да и те попрятались за колоннами. Сам настоятель Цуй от страха так и остался неподвижно сидеть на тростниковой циновке, будто в уме повредился.

Сошедшись в поединке с незнакомцем, убийца сразу понял, что уступает ему. Скрипнув зубами от досады, он метнул в противника сломанный меч, вложив в бросок все свои силы, дабы задержать того хотя бы на несколько мгновений и выиграть время. Скрыться убийца все равно бы не успел, а потому, посчитав, что застал противника врасплох, он круто развернулся и бросился к настоятелю, застывшему на циновке. Злодей несся столь быстро, что со стороны казался расплывчатой тенью. Мгновение – и он снова стоял перед жертвой.