Несравненный. Том 1. Страница 13

Притом он был умен и дерзок, искусен и могуч, каждое движение его было исполнено внутренней силы. Такое совершенство не будит в сердцах непристойных желаний, а лишь побуждает преклониться перед ним в восхищении.

На мгновение Пэй Цзинчжэ погрузился в размышления. Ему подумалось: неужто родители господина еще при рождении предвидели, что сын их станет столь выдающимся человеком, и оттого нарекли его Фэн Сяо – Небесный Феникс?

Фэн Сяо, потеряв терпение, вздохнул и цокнул языком, заставив Пэй Цзинчжэ поспешно собраться с мыслями.

– Говорят, будто нефрит Небесного озера дарует вечную молодость и даже воскрешает мертвых, – припомнил юноша. – Мать Вэнь Ляна страдает от давнего и тяжкого недуга, а он – почтительный сын, по ее просьбе даже согласился пощадить детей семейства Ин, за что едва не поплатился сегодня. Раз он так заботится о матери, у него есть причина пытаться заполучить пропавший камень.

– Продолжай, – подбодрил подчиненного Фэн Сяо.

– Если бы не вы, Вэнь Лян погиб бы сегодня у дверей палат Драгоценного Перезвона, – рассуждал Пэй Цзинчжэ. – Кто знает, быть может, увидев, что Вэнь Лян привлек к себе ненужное внимание, его сообщники испугались, что тот их сдаст, и торопились навсегда заткнуть ему рот. К тому же сам выбор места для торгов вызывает вопросы. Палаты Драгоценного Перезвона никогда не считали свое представительство в Люгуне хоть сколько-нибудь значимым, да и торги прежде не устраивались в столь глухих местах, однако в этом году их решили провести именно здесь. Быть может, Вэнь Лян нарочно выбрал Люгун, чтобы без лишнего шума провернуть свое дельце? Сопоставив все улики, ваш подчиненный осмеливается предположить, что Вэнь Лян почти наверняка причастен к убийству хотанского посла и исчезновению нефрита Небесного озера.

Выслушав его, Фэн Сяо проронил:

– Тебе не кажется, что все слишком уж удачно совпало?

– Что вы имеете в виду? – опешил Пэй Цзинчжэ.

– Только мы собрались заняться палатами Драгоценного Перезвона, как перед нами тут же появляется Вэнь Лян. Клонит в сон – вот и подушка, – объяснил свою мысль второй господин. – Такое совпадение не может не навести на мысль, что кто-то нарочно хочет нас запутать.

Пэй Цзинчжэ моргнул: Фэн Сяо показался ему слишком уж мнительным.

– Ваш подчиненный распорядится установить за Вэнь Ляном неотступное наблюдение и приложит все силы, чтобы вытащить из него правду, – сказал он.

Вдруг Фэн Сяо переменил тему разговора:

– Ты ведь применил благовоние Безысходности? Как успехи?

Едва прозвучал вопрос, как лицо юноши приобрело странное выражение.

– Применить-то применил, – начал он, – однако…

Пэй Цзинчжэ не мог заставить себя рассказать господину все как есть.

Благовоние Безысходности полностью оправдало свое название, однако весьма неожиданным образом – впервые на памяти Пэй Цзинчжэ оно оказалось совершенно бесполезным.

008

Благовоние Безысходности, иначе известное как «Что-же-тут-можно-поделать», повергало в уныние уже одним своим названием. И сколь прекрасен был его аромат, напоминающий о цветении лотоса в начале лета, столь же ужасающим было его действие. То был страшный яд, при упоминании которого всякий бледнел от страха.

Название благовония восходило вовсе не к «Девяти рассуждениям» поэта, исполненного горести и потому так сокрушенно вздыхающего, а к имени одной из трех рек преисподней, что течет вместе с рекой Забвения и Желтым источником, – Найхэ, реки Безысходности. Он не убивал человека мгновенно – опасность крылась в ином. Считалось, что состав, проникая в тело, пожирал кости и разъедал костный мозг, в результате чего отравленный впадал в зависимость от благовония. И если несчастный хотя бы день не вдыхал желанный аромат, он начинал задыхаться, тело его разбивала слабость, а рассудок мутился. На третий день без благовония начиналась невыносимая боль, будто плоть ножом соскребают с костей, а на пятый – человек умирал в полном отчаянии и направлялся к мосту Найхэ, мосту Безысходности, за отваром забвения.

Шел уже пятый день, как Цуй Буцюй сидел взаперти в кромешной темноте.

Тюремщики неизменно приносили ему пищу и воду именно тогда, когда даос от слабости впадал в полузабытье. Очнувшись, монах нащупывал рядом с собой еду и питье: их едва хватало, чтобы не умереть от голода и жажды, но не пустой желудок и не пересохшая глотка мучили его сильнее всего, а беспросветная темнота и совершенное беззвучие. Мрак сменялся тьмой, тишина – безмолвием. Цуй Буцюй не знал, день за окном или ночь: чтобы хоть примерно следить за ходом времени, ему приходилось пересчитывать костяшки собственных пальцев. Стараясь по возможности сохранить рассудок, он расслаблял тело и проговаривал про себя то, что помнил из древних книг: конфуцианских трудов, даосских трактатов, сочинений законников и буддийских канонов.

В темноте совсем ничего не было видно, зато слух монаха необыкновенно обострился. Шорох любой букашки, попискивание крыс, звук капели обрадовали бы его так, словно он нашел бесценное сокровище, однако тишина оставалась нерушимой. Он не знал, как Фэн Сяо удалось этого достичь, но казалось, будто погруженная во тьму комната пребывает за пределами этого мира. Если бы не исправно появляющиеся вода и еда, Цуй Буцюй и впрямь уверился бы, что о нем позабыли.

Обычный человек не выдержал бы не то что полмесяца, даже неделю такой пытки: иные уже на третий-пятый день сходили с ума. Цуй Буцюй же был слаб телом, заболевал при каждой смене времен года; к третьему дню взаперти он отчаялся и почувствовал себя на грани безумия. Живот сводило от голода, руки и ноги слабели, разум постепенно мутился. Его то и дело знобило, лоб покрывался испариной. Даос знал: это предвестники подступающего тяжкого недуга. Он сдался и решил разбить треснувший сосуд: перестал считать костяшки, повторять про себя древние книги и позволил сознанию постепенно погрузиться в туман.

И вот сквозь густую пелену проник запах.

То был тонкий, едва уловимый аромат, напомнивший настоятелю о том, как год назад ему довелось побывать в столице, в лотосовом саду. Цветы там благоухали точно так же, тонко и сладко, ароматом цветущих лотосов полнилось каждое дуновение ветерка.

Вскоре в столицу придет лето, и сановники снова станут принимать гостей. В знатных домах особенно любили суп с белыми древесными грибами и семенами лотоса. Сварив, его переливали в горшки с узким горлышком, которые опускали в колодец на добрую половину дня, а перед прибытием гостей доставали снова. Сперва подавали чашку горячего лотосового напитка, что, согревая изнутри, изгоняет избыточный внутренний жар, а затем приносили миску душистого супа, который ласкает горло и приятно обволакивает желудок, спасая от летнего зноя.

К подобному гостеприимству даосу было не привыкать…

Цуй Буцюй резко открыл глаза.

Кромешная тьма немедленно вернула его в действительность. Однако аромат никуда не исчез, а значит, он ему не померещился.

Брови Цуй Буцюя чуть приподнялись, губы искривились в усмешке.

Благовоние Безысходности.

Яд этот считался не только чрезвычайно опасным, но и весьма редким. Какое расточительство со стороны Фэн Сяо тратить на него такую ценность!

Из запертой комнаты Цуй Буцюю было не выйти, перестать дышать он тем более не мог – ничего не оставалось, кроме как против воли вдыхать манящий, вызывающий смертельное привыкание аромат.

Человек железной воли, может статься, сумел бы какое-то время противостоять отраве, ежели отличался крепким здоровьем. Однако в случае Цуй Буцюя благовоние Безысходности лишь ускоряло разрушение и без того слабого тела, причиняя невыносимые мучения.