Системный Творец II (СИ). Страница 3

— Остальные?.. — спросил он тише, и в его голосе уже не было надежды, лишь горькая необходимость услышать подтверждение.

Я опустил голову, не в силах выдержать его взгляд. Комок подступил к горлу, сдавив его так, что я лишь смог беззвучно покачать головой. Все-таки я до сих пор был обычным человеком, что обычно не встречался со смертью. Эдварн, собрав остатки сил, выпрямился во весь свой немалый рост, отдавая последнюю честь павшим.

— Четвертый отряд… выполнил задание, капитан. — его голос был низким, надтреснутым, но абсолютно твердым. — Лиор, Брэнн, Кэрвин, Рагварт пали в бою.

Горст замер. Его могучее тело, казалось, на миг ссутулилось под тяжестью этой вести. Он крепко сжал губы, резко кивнул, проглотив комок ярости и боли. Он потерял не просто солдат. Он потерял один из лучших, самых сплоченных и опытных отрядов, костяк обороны.

— Понял. — отрывисто бросил он, и в этом слове была вся горечь командира, отправляющего людей на верную смерть. — Их не забудут. Обещаю.

Он перевел взгляд на нас, снова собравшись, вернувшись к роли капитана, у которого еще полно дел.

— Сейчас вы оба проследуете в лазарет. Немедленно. Вы свое уже отвоевали. — его взгляд стал приказным. — Это не обсуждается, Эдварн, — добавил он, видя, что старший дозорный пытается что-то сказать, вероятно, о том, что он еще может держать строй.

Не дав нам возможности возразить, Горст резко развернулся и твердым, быстрым шагом направился в направлении, в котором скрылся Аррас. Его фигура, прямая и негнущаяся, говорила сама за себя — теперь ему предстоял другой, не менее опасный бой. Бой с имперскими чиновниками, от исхода которого зависело, станет ли наша жертва основанием для новых испытаний или же город получит шанс на передышку.

Нас практически подхватили под руки двое стражников из построения — молодые, испуганные и преисполненные благоговейного ужаса парни. Они бережно, почти на руках, повели нас, не дав оступиться, сквозь толпу.

Путь до лазарета, знакомый до боли, на этот раз показался бесконечным. Город, который мы только что отстояли, предстал перед нами в своем истинном, разбитом и искалеченном обличии. Воздух густо пах гарью, кровью и смертью. Встречные горожане смотрели на нас с немым вопросом и надеждой, некоторые клали руку на сердце, другие плакали, видя наши окровавленные, израненные фигуры.

Лазарет был переполнен до отказа. Воздух здесь был спертым, густым от запахов антисептиков, пота и страданий. Повсюду слышались стоны, тихий плач, отрывистые команды лекарей и их помощников.

Лекарь, с лицом, осунувшимся от бессонных суток, бросился к нам.

— На носилки! Быстро! — скомандовал он, и нас бережно уложили на два свободных тюфяка в относительно чистом углу.

Процедура оказания помощи превратилась в отстраненный, размытый кошмар. Руки лекаря, быстрые и умелые, смывали грязь и кровь, накладывали повязки, шины. Я чувствовал отстраненную боль от прикосновений, слышал собственные сдавленные стоны, но все это было где-то далеко, за толстым слоем ваты, в которую превратилась моя голова.

Я видел, как рядом с Эдварном возились меньше — выпитое им имперское зелье по всей видимости было посильнее того, что дали мне. Но общая слабость и кровопотеря никуда не делись.

Когда самые неотложные процедуры закончились, и лекарь отошел к другим страждущим, нас накрыла оглушительная, звенящая тишина, нарушаемая лишь чужими страданиями. Я лежал на спине, уставившись в потолочные балки.

Рядом на тюфяке пошевелился Эдварн. Я повернул голову и встретился с его взглядом. В его глазах, уставших до глубины души, не было слез. Была лишь бездонная пустота, сжигающая изнутри вопросом — «почему?». Почему выжили мы, а не они? Почему Лиор, Брэнн, Кэрвин, Рагварт остались там, на этом проклятом поле, а мы здесь?

Он ничего не сказал. Просто медленно, с огромным усилием, протянул через проход между тюфяками свою огромную, иссеченную шрамами руку. Я посмотрел на нее, потом на его лицо. И так же медленно протянул свою, более узкую, покрытую свежими бинтами.

Мы не пожали руки. Мы просто сцепили пальцы — крепко, до боли, как два тонущих человека, цепляющихся за последнюю соломинку. В этом молчаливом рукопожатии было всё: невысказанная боль, братская связь, пережившая смерть, и клятва. Клятва помнить. Клятва сделать так, чтобы их жертва не оказалась напрасной.

И лежа так, в переполненном страданиями лазарете, сжимая руку своего командира, я впервые за долгое время почувствовал не только боль и пустоту. Я почувствовал незримую, тяжелую, как свинец, ответственность. За тех, кто погиб. За тех, кто выжил.

И где-то глубоко внутри, под грудой горя и усталости, шевельнулось холодное, острое лезвие решимости. Мы заплатили высокую цену. Теперь пришло время узнать — почему.

Глава 2

Сознание возвращалось медленно, нехотя, словно продираясь сквозь толстый слой ваты и пепла. Сперва пришло обоняние: густой, въедливый запах антисептиков, травяных настоек и подопревшего сена из тюфяка, под которым сквозь них пробивался сладковатый, тошнотворный дух гниющей плоти и страха. Потом — слух: приглушенные стоны, сдержанный плач, усталые, отрывистые команды лекарей, далекий, приглушенный гул голосов за стенами. И лишь в самую последнюю очередь — предательское, огненное тело.

Боль жила в нем отдельной, самостоятельной жизнью. Она пульсировала раскаленной иглой в пронзенном боку, ныла глубоко в костях, выворачивала мышцы наизнанку. Каждый вдох давался с усилием, словно грудная клетка была стянута раскаленными обручами.

Я медленно, с невероятной осторожностью, приоткрыл веки. Свет, тусклый и запыленный, резанул глаза, заставив их заморгать. Потолок над головой был низким, из грубых, почерневших от времени балок, с которых свисала паутина, колышущаяся от сквозняка.

Повернуть голову оказалось маленьким подвигом. Шея заныла, позвонки хрустнули. Рядом, на табуретке, прислонившись спиной к бревенчатой стене, дремал старик Орн. Его лицо, испещренное морщинами, казалось еще более изможденным и серым, чем обычно. Темные круги под глазами говорили о бессонных ночах, а плотно сжатые, побелевшие губы — о постоянном напряжении. Одна его рука лежала на моей руке, сухая, шершавая ладонь — прохладная и удивительно твердая точка опоры в этом море боли и беспамятства.

На соседнем тюфяке, где совсем недавно лежал Эдварн, теперь была лишь смятая, залитая чем-то бурым солома. Командир ушел. Скорее всего, отправился домой, на своих ногах, благодаря тому адскому зелью, что влил в него холодный императорский пес Аррас. Мы оба выжили. Чудом. Ценой, которую я до конца еще даже не осознал.

Осада завершилась. Город выстоял. Я выполнил свою миссию, став кем-то вроде героя в глазах этих людей. И теперь, по договоренности с Горстом, должен был стать его личным учеником. Казалось бы, все складывалось лучше некуда. Выжил, получил признание и покровительство сильного человека.

Но в голове, поверх тумана боли и усталости, змеиной холодностью скользила мысль о группе «Коготь». Их появление перевернуло все с ног на голову. Они принесли с собой не только спасение, но и смертельно опасные знания. Оказывается, я был каким-то «Творцом». Это звучало громко, могущественно и… абсолютно незаконно. Со смертной казнью без разбирательств.

Я мысленно ощупал свое сознание, пытаясь нащупать знакомое присутствие Системы. Она была здесь, чувствовалась как незримый фундамент реальности, но молчала. Лишь гулкая пустота и тихий, едва уловимый отклик на краю восприятия, словно отголосок от мощного удара по стальному листу. Очень интересно. И абсолютно ничего не понятно. Кто такие эти Творцы? Почему это запрещено? И что, черт возьми, со мной не так?

Ладно, — смирился я, — разберусь по ходу дела. Сейчас главное — выжить в буквальном смысле. И не угодить под горячую руку имперцам в лице Арраса и его команды.

Кто знал о моих… особенностях? О лечении? О способности мгновенно перенимать навыки? Из оставшихся в живых — лишь Эдварн и частично Горст. Первый был обязан мне жизнью. Второй — спасением города и, не в последнюю очередь, своим авторитетом. Сдадут ли они меня? Рациональная часть мозга подсказывала, что нет. Эдварн — человек чести, его кодекс не позволит предать того, кто сражался плечом к плечу с его людьми и спас его самого. Горст — прагматик. Я был слишком ценным активом, чтобы просто так сдать меня Империи, которая, судя по всему, бросила его город на произвол судьбы.