Непостоянные величины. Страница 34

Отличные известия доставил Марат Тулпарович. Утром в школьном холле он сказал Роману, что девочку из 5 «Б» из-за операции на ноге переводят на надомное обучение и Романа прикрепляют к ней учителем русского и литературы. Теперь он должен посещать ее раз в неделю по два часа. В рабочей нагрузке девочка приравнивалась к целому классу, и Роман быстро высчитал, что надомница будет стабильно приносить около тысячи рублей. Не по-княжески, но жаловаться нет причин.

Ладный порядок событий нарушился на уроке русского в 8 «Б».

Неповоротливый Гриша Слуцкий страдал у доски, склоняя числительное «двести шестьдесят два». С четырьмя падежами он с грехом пополам справился, а на творительном восьмиклассника парализовало.

– Двухстами? – выдавил он.

– В сложных числительных склоняются оба корня, обе части.

– Двухста?

– Григорий, давай так. Забудем о второй части, о сотне. Остается два. Доволен чем?

– Двух? Двум?

Мальчик дышал, как будто только что наматывал круги вокруг школы.

– Нет.

– Двух? Не знаю я этот ТП.

Класс засмеялся.

– Сам ты ТП! – крикнула Туктарова.

– Иди ты, – огрызнулся Слуцкий.

– ТП! Ха-ха!

Одного удара кулаком об стол не хватило, и Роман повторил, приковав к себе внимание двух десятков глаз.

– Григорий, садись. Три.

Сконфуженный Слуцкий юркнул на место.

– Гузель, расскажи всем, как расшифровывается «ТП»?

– Ну, м-м, творительный падеж.

– Может, иначе? В творительном падеже ничего смешного.

– Там неприлично, – замялась Туктарова.

– Ты, значит, приличная девочка?

– Наверное.

– Раз приличная, почему оскорбила Слуцкого?

– Я не оскорбляла!

– Тупая пизда – это не оскорбление, по-твоему? Или ты у нас лучше остальных склоняешь числительные?

Класс ахнул. Туктарова выкатила глаза.

– Вас смущает, когда учитель произносит грязные слова? – сказал Роман. – Я потому и произношу, чтобы вы оценили, насколько мерзко они звучат. Есть еще более мерзкие вещи. Например, тыкать пальцем в надписи на заборах и хихикать в ладошку. Слово из трех букв, ха-ха-ха.

– Роман Павлович, давайте продолжим урок? – мягко попросила отличница Гараева.

– Погоди, Алина. «ТП» может означать все, что угодно. Творительный падеж, тульский пряник, теплый пляж. Тем не менее некоторым личностям не терпится свести все к ругательству. Я вижу в этом дефицит фантазии. А дефицит фантазии в пятнадцать лет – это диагноз. Это куда страшнее, чем неспособность склонять числительные.

Класс молчал, пережидая неловкие секунды.

– Итак, возобновляем работу. Мингазина, твой черед идти к доске.

Прокрутив эпизод в голове, Роман сделал заключение, что зря завелся. Надо было перевести в шутку. По мнимому приличию и по скудному воображению он прав, спору нет. Будь он императором, как Ашока, он бы учредил пособие по инвалидности для тех, у кого туго с фантазией. Ошибка Романа в том, что он обнажил конфликт, заговорил с учениками на их языке и, вероятно, уронил себя в их глазах. Ради чего? Туктарова – непростительно легкая мишень. Отчитывать ее – все равно что палить из базуки по витрине с плюшевыми медведями или рисовать карикатуру на Киселева.

И разве сам Роман праведник, чтобы стыдить школьников направо и налево? Разжившись деньгами, заказал пиццу и накидался пивом. Не образец для подражания.

На пятничном совещании Марат Тулпарович объявил, что за сквернословие и неподобающее поведение на занятии Роман подвергается штрафу в четыре тысячи. Кто донес, было неизвестно.

Дабы успокоиться, москвич целый вечер подбирал расшифровки к печальной аббревиатуре. Тунгусский панк. Тайный поклонник. Тайный покупатель. Тайный поклонник тайного покупателя. Татарстанский президент в театре пантомимы. Труп паралитика в тонне песка. Танец параноика в темном подъезде. Толпа поэтов и тучка поклонников. Снова поклонники, м-да. Тернистый путь в трамвайный парк. Техника пьянства тайной полиции. Топология пространства в «Тверском пассаже». Торкнутая Полина и типичный Путин…

Побег

Первым делом я разругался с Кирой. Она объявила, будто я ее не слышу. На это я ответил, будто она не только меня не слышит, но и не слушает. Будь я на месте соседей, изумился бы, с каким нарциссизмом умеют кричать друг на друга два человека, притворяющиеся близкими.

Затем я покусался с родителями. Весь подъезд слышал, как уязвленный отпрыск хлопнул дверью в приступе самолюбования.

С теми, от кого не ждешь ничего, и ругаться нет причин. Был у нас в университете престранный тип. Семен его имя. По слухам, он учился двадцать лет и два года и никак не мог закончить. Менял научных руководителей, затесывался в лингвистику и в литературоведение. Как добрый знакомый призрак, блуждал Семен по факультетскому этажу и по библиотеке. Каждый филолог знал его кремовый костюм-двойку, темные очки и большие, как у пилотов, наушники. Вечный студент жаловался, что за ним следит ФСБ и не пускает в Америку к сестре и матери. Семен писал стихи, мастерил скульптуры и поражал всех энтузиазмом. Так вот с Семеном ты не поцапаешься, потому что у вас общих интересов нет.

Разругавшись со всеми, я поехал в общагу к приятелю. Мы тесно общались в университете и отдалились после учебы. Пропахший кислой капустой и стиральным порошком товарищ встретил меня с понимающей улыбкой. Приятельский сосед по комнате развешивал белье на сушилке. За стеной плакал ребенок. Я понял, что не задержусь здесь. В первый же вечер меня потянуло прошвырнуться по барам.

Вечерний поход не успокоил. Смятение перетекло в саднящую тоску. Безлунной ночью я, нагрузившийся элем и шотами, очутился у пешеходного перекрестка со сломанным светофором. Внезапный автомобиль из-за угла едва не сбил меня, а я был слишком утомлен, чтобы радоваться чудесному спасению.

Свет погас на всех улицах, кроме одной. Перейдя дорогу, я двинулся по ней, вдоль низких домов с чернильно-темными окнами. На перекрестке встретились одинокие прохожие, теперь пропали и они. Хотя мне и раньше доводилось плутать по незнакомым районам, меня ни разу не охватывало до такой степени тяжелое предчувствие, не облаченное в сколько-нибудь зримые контуры и оттого еще более мрачное. Единственный магазин на пути не работал, окоемы с выбитыми стеклами были заделаны досками, уже почерневшими. Разноцветные записи на заколоченных окнах и на фасаде лезли друг на дружку и оттого не поддавались прочтению. Я где-то видел этот магазин и забыл, где именно.

Мои шаги зачастили, будто поспевая за сердечным ритмом. Я никогда не мог похвастаться железной волей и сейчас винил себя в трусости. Однако самобичевание не помогало против нарастающей тревоги. Напротив, я ускорялся, точно удирая от дурного наваждения в виде нескончаемой улицы без людей, которую по неведомой прихоти градостроителей ничто не пересекало, даже утопшая в бурьяне тропинка. Сплошные дома без признаков жизни, тесно жавшиеся друг к дружке. Во мне крепла пугающая уверенность, что через считаные секунды фонари погаснут.

Со спины донеслось тихое женское пение. Звучала незнакомая песня на народный мотив, прорезавшая тишину. Расстояние съедало слова. Протяжный голос едва надрывался в конце каждой строки, растягивая последнее слово. Не удержавшись, я обернулся. Мешковатый плащ скрывал фигуру, а лицо пряталось под вуалью. Идущая припадала на правую ногу. Дистанция между нами сокращалась, несмотря на хромоту незнакомки. Из-за надрыва в голосе казалось, что незнакомка скорбела. Она, будучи не в силах утолить кручину, делилась скорбью со мной.

Поглощенный страхом, я не уследил, как улица исчезла. Впереди простирался широкий мост, вымощенный треугольными плитами из камня. Конец моста тонул в сумраке. Слева и справа возвышались потускневшие стены с огромными витражными стеклами, за которыми угадывалась все та же тревожная ночь, разбавленная растекшимися пятнами зловещего лунного света. Между стенами и мостом по обеим сторонам зияли провалы с далеким полом внизу. Все равно что с многоэтажки сорваться.