Фортуна Флетчера (ЛП). Страница 32

Вы, выросшие в век пароходов с железными корпусами, не можете себе представить ужаса того момента. В наши дни, окажись корабль в бухте у подветренного берега, он даст полный ход, и поворот штурвала выведет его в море, весело дымя трубами (а капитан, скорее всего, будет пить херес с пассажирами). Он может идти прямо против ветра, если захочет.

Что ж, под парусом так было нельзя. Капитан Боллингтон немедленно приказал положить руль на борт и попытался вывести корабль в море в крутой бейдевинд. Но это было бесполезно. Он никогда бы не обогнул северный мыс бухты, и капитан, лейтенант Уильямс и мистер Голдинг, штурман, срочно совещались, сгорбившись против ветра и брызг, перекрикивая друг друга.

— Я говорю, мы должны сделать поворот фордевинд, — сказал мистер Голдинг. — Если мы попытаемся сделать поворот оверштаг на таких волнах, наветренный борт уйдет под воду. Мы не сможем пересечь линию ветра, и нас бросит в левентик и выбросит на берег.

— Нет! — сказал лейтенант Уильямс. — Это не годится. У нас нет места для маневра. Еще кабельтов под ветер — и мы погибли. Мы должны сделать поворот оверштаг!

— Я согласен с вами обоими, — сказал капитан. — Мы не можем сделать поворот фордевинд, и я сомневаюсь, что мы сможем сделать поворот оверштаг. Созвать всю команду, приготовить якорь с подветренной кат-балки и завести шпринг с кормового пушечного порта. Я попытаюсь сделать поворот оверштаг, и если это не удастся, то поверну корабль с отдачей якоря со шпрингом.

Лейтенант Уильямс и мистер Голдинг на секунду замешкались и переглянулись.

— Вы будете поворачивать с отдачей якоря со шпрингом, сэр? — спросил Голдинг, и на его лице был виден страх.

— Если у вас нет лучшего предложения! — отрезал капитан, и Голдинг облизнул губы.

— Так точно, сэр, — сказал он, и на корабле в мгновение ока закипела яростная деятельность. Вся команда была брошена на работу, каждый матрос и юнга, от кока до сицилийских музыкантов, чтобы совершить тот отчаянный морской подвиг, на который собирался пойти капитан. В конце концов, не было смысла кого-то жалеть. Если бы это не было сделано совершенно безупречно, мы бы все вместе утонули.

Итак, двести пятьдесят человек метались в тесных пределах скрипящего, качающегося фрегата, поглощенные непосильной задачей и в непосредственном страхе за свою жизнь. Мы вытащили огромный, неуклюжий якорный канат и разложили его на палубе. Мы закрепили его за рым нашего правого станового якоря у подветренной кат-балки, и боцман с помощниками стояли наготове, чтобы отдать якорь по первому же знаку. Мы завели перлинь со шпиля через кормовой пушечный порт подветренного борта и протянули вперед, чтобы закрепить его за тот же якорный рым. А я стоял у пушечного порта номер шестнадцать с топором, чтобы по команде перерубить перлинь.

Когда все было готово, капитан Боллингтон приказал положить руль на борт и попытался привести корабль носом к ветру. Но море не позволило. Носовые паруса обстенились, корабль ужасно задрожал, и ветер с ревущей водой обрушились на наветренную скулу; не просто брызги, а зеленые валы прокатились по баку.

— Отдать! — крикнул капитан, и боцман выбил зажим, державший якорь. Канат взвился, как живой, и, дымясь, устремился за борт, а матросы отскакивали в стороны. Одно прикосновение бегущего каната сдерет кожу до костей или утащит за якорем на дно. «Фиандра» глубоко накренилась, когда якорь вцепился в дно, и канат потянул ее за нос, и ее движение полностью изменилось, когда она пошла по ветру, разворачиваясь на якоре. Это был момент, когда решалось, жить нам или умереть.

Перлинь был короче якорного каната и должен был выполнить всю цель маневра, а именно — развернуть подветренную корму «Фиандры» к ветру, чтобы корабль лег на новый галс и смог свободно выйти из бухты.

Порт номер шестнадцать, где я ждал с топором, находился под квартердеком, так что я не видел, что там творят ветер, канат и перлинь, но, Боже, я чувствовал, как корабль движется подо мной! И я видел встревоженные лица тех, кто был рядом и понимал значение этих движений гораздо лучше меня. Затем сами волокна перлиня заскрипели и натянулись, когда на них легла колоссальная нагрузка. Если бы он сейчас лопнул, мы бы погибли. На мгновение корабль завис на вершине треугольника из каната и перлиня. Все дрожало, как тетива лука.

Затем: «Отдать канат!» — крикнул капитан с квартердека, и нос «Фиандры» рванулся под ветер, когда команда боцмана сделала свое дело, и тяга якоря исчезла. Секундная задержка, и: «Рубить!» — крикнул капитан.

«Рубить!» — сказал я и взмахнул топором. Но мое правое плечо все еще болело, и первый удар пришелся мимо. Я выдернул лезвие из палубы и попробовал снова. Хлоп! Перлинь исчез, и «Фиандра» накренилась под ветром и разворачивалась, разворачивалась, разворачивалась, пока поворачивали реи, чтобы паруса наполнились ветром на новом галсе.

Затем мы затаили дыхание, когда она набрала ход и понеслась к открытому морю с такой скоростью, что малейшее касание скал разнесло бы ее в щепки. Наконец она промчалась мимо бурунов, имея в запасе не более нескольких ярдов, и вырвалась на свободу. Я тогда не знал, на какой отчаянный шаг пошел капитан и какой великолепный морской подвиг он совершил. Лишь в последующие годы это по-настоящему до меня дошло, по той тишине, что воцарялась среди моряков, когда я рассказывал эту историю. Все они знали, что такое постановка на якорь со шпрингом, но никто из них не видел, как это делается.

После этого шторм дул еще несколько часов, и мне снова пришлось занять свое место у штурвала, но в конце концов он утих, и у нас прибавилось работы по починке такелажа и разбору завалов внизу. Кормовые окна зияли дырами, рангоут был поврежден, а снасти повсюду порваны. А внизу, в трюме, разбитые бочки с водой плавали бок о бок в грязной трюмной воде с испорченными остатками галет, муки, изюма и солонины.

Один за другим корабельные специалисты представали перед капитаном со своими скорбными докладами. С каждым новым докладом лицо его становилось все длиннее и длиннее. Наконец он не выдержал. В свою очередь, мистер Моррис, тиммерман, пришел с докладом. И капитан Боллингтон окончательно вышел из себя.

— Черт бы побрал ваши глаза! — сказал капитан. — Что вы имеете в виду под «сдвинута с места»?

Тиммерман вертел в руках шляпу и вздыхал. Он был полумертв от недосыпа. Он объяснил снова.

— Она вылезла из степса, сэр. Фок-мачта, сэр. Я сделал, что мог, сэр, но ее нужно вынимать, чтобы сделать все как следует. А я не могу сделать это на плаву. Что ей нужно, так это…

— К черту вас, проклятый вы салага! — крикнул капитан. — Вы смеете говорить мне, что не можете ее починить? Так, что ли? Будьте вы прокляты, ленивый, бесполезный сухопутный червь! Будь я проклят, если не лишу вас патента! Вы хотите сказать, что она должна идти в док на ремонт?

Тиммерман не осмелился ответить, но вмешался мистер Уильямс.

— Прошу прощения, сэр, — сказал он, — но даже если бы мы могли обойтись со сдвинутой мачтой, у нас испорчена половина провизии и воды.

— Да, сэр, — добавил лейтенант Сеймур, — и карты пропали, и наши…

— К черту вас обоих, — в ярости рявкнул капитан, набрасываясь на двух лейтенантов. Он обвиняюще указал на несчастного тиммермана. — Вы принимаете его сторону против меня? К черту вас всех, говорю я! Я полон решимости обрушиться на французов с предельной быстротой, а вы, трусливые салаги, хотите загнать меня в порт на ремонт! Неужели вы не видите, что в тот миг, как мы бросим якорь в Англии, какой-нибудь адмирал-прохвост отберет у меня мой патент?

— Но, сэр, — возразил Уильямс, — фок-мачта сдвинута…

— Вы со мной спорите? — взревел капитан и швырнул на палубу свою шляпу. — Черт побери, щенок, я вас за это разжалую. Черт! Черт! Черт!

И этот грозный человек, только что спасший наши жизни своим морским искусством, втоптал шляпу в палубу и в обиде отвернулся. Он просто не мог смириться с мыслью о возвращении в Портсмут и столкновении с каким-нибудь офицером, достаточно могущественным, чтобы лишить его независимого командования. Ибо это могло случиться очень легко. Фрегаты были полезны, и всем адмиралам их не хватало.