Фортуна Флетчера (ЛП). Страница 33

— Будь по-вашему, — бросил он, глядя на наветренный борт. — Ведите ее в порт, если так надо.

И он стоял так часами, игнорируя всех нас, пока лейтенант Уильямс руководил работами по приведению корабля в порядок и кормлению команды. Капитан даже не принял участия в прокладке курса домой, оставив это целиком на лейтенантов и мистера Голдинга.

Меня снова отправили к боцману, и я помогал гонять людей, занимавшихся сращиванием и починкой такелажа. Все были еще мокрые, поэтому я не сразу заметил, что по моей правой руке стекает не вода, и что это связано с моей больной плечом. Наконец боцман заметил, как кровь с моих пальцев капает на палубу, и отправил меня вниз к хирургу.

— Снимай! Снимай! — сказал мистер Джонс. — Обнажи рану! Пусть собака увидит кролика.

И он стащил с меня куртку и рубашку, чтобы найти источник Нила, струившегося по моей руке.

— Ай! — сказал я, когда он нашел то, что искал.

— Ц-ц-ц! — произнес он. — И как это вы умудрились, любезный?

— Не знаю, сэр, — ответил я. — Должно быть, случилось во время шторма. Был слишком занят, чтобы заметить, полагаю.

— Да, — сказал он, — довольно обычное явление у людей в состоянии возбуждения или аффекта. Хм-м… что-то острое и узкое пронзило вам плечо… вот здесь!

— Ай! — снова сказал я, когда он прощупал рану и задумался о ее причине.

— Какой-то обломок щепки, я полагаю, брошенный силой бури, как копье. Так чисто, будто надрез! Хм-м… что ж, как бы то ни было, рана чистая, и, судя по вашим размерам и силе, сомневаюсь, что она вас убьет.

С этими словами он наложил пару швов и туго меня перевязал, чтобы остановить кровотечение.

— Зайдите ко мне завтра, или немедленно, если кровотечение не остановится.

Но оно остановилось, и рана быстро зажила. Я больше о ней не думал, тем более что другие пострадали куда сильнее. Человек, которому пушка раздробила ногу, пережил ампутацию мистера Джонса, а через неделю умер от гангрены. А рулевой, упавший у штурвала, утонул, сидя прямо, когда огромная волна накрыла нашу корму. На следующий день я видел, как его спустили за борт, зашитого в гамак с ядром у ног. Наш капеллан прочел заупокойную службу, и вся команда стояла по стойке смирно.

После этого, как только капитан Боллингтон перестал хандрить, и как только он проглотил свое разочарование, и как только он смирился с тем, что «Фиандра» действительно слишком повреждена штормом для авантюр против французов, и что ее действительно нельзя починить в море, он повеселел и нашел в себе мудрость затронуть именно то, что заставило всю команду из глубины души стремиться благополучно доставить корабль в Портсмут.

— Ну что, парни, — сказал он собравшейся команде, — я решил использовать все свое влияние, чтобы по возвращении в Портсмут каждый человек получил полное жалованье…

— Троекратное ура капитану! — крикнул боцман, у которого, благодаря мне, были свои (деловые) причины для скорейшего возвращения в гавань.

Матросы весело закричали «ура». Учитывая могущественные связи капитана, они чувствовали, что действительно получат часть своих денег.

— Более того, — продолжил капитан, — поскольку наше пребывание в гавани может затянуться, я не вижу причин, почему бы не привезти на борт жен…

Это было встречено громогласным, спонтанным «ура», которое затмило предыдущие овации. Сначала я был озадачен. Но Сэмми позже все объяснил, и когда через пару недель медленного, мучительного плавания мы достигли Портсмута, я получил самое интенсивное образование, какое только мог получить молодой моряк, на тему «жен».

18

Кают-компания Его Величества корабля «Фиандра» мало чем отличалась от кают-компании любого другого фрегата. Она располагалась на корме, на нижней палубе. Выше была главная палуба, ниже — орлопдек. Прямо перед ней размещались морпехи, а сразу за ней — океан. Над головами обитателей вращался огромный дубовый румпель, управлявший рулем и приводимый в движение штурвалом. Скрипы и стоны от рулевых талей раздавались вечно, но никто не обращал на них внимания. Их даже больше не слышали.

По центру кают-компании тянулся длинный стол, к которому время от времени придвигали потрепанный стул или, что чаще, чей-нибудь морской сундук. За исключением тех моментов, когда его убирали для еды, этот стол был завален всяким хламом, который джентльмены держат при себе: старыми газетами, книгами, саблями, секстанами, пистолетными футлярами, флейтой, охотничьим рогом, удочкой и ручной крысой в клетке. И это несмотря на страсть первого лейтенанта к порядку, потому что кают-компания была местом, где жили корабельные джентльмены, и даже у дисциплины были свои пределы.

После капитана джентльмены кают-компании были элитой корабельного люда. Сначала шли три лейтенанта флота и два лейтенанта морской пехоты, все обладатели королевского патента и, следовательно, джентльмены по определению. Затем шли те уорент-офицеры, которых древние традиции флота считали джентльменами: штурман, хирург, капеллан и казначей (даже он). Наконец, был мистер Уэбб, помощник штурмана. Он был первоклассным навигатором и нес вахту, как лейтенант. Все знали, что, будучи пятнадцатилетним юнгой, он привел шлюп «Баунсер» из Вест-Индии, когда все его офицеры умерли от желтой лихорадки. Мистера Уэбба приняли в члены кают-компании, поскольку его сочли достойным этой чести, несмотря на отсутствие патента офицера или уорент-офицера.

В четверг, 25 апреля, на следующий день после того, как капитан Боллингтон совершил свой зрелищный маневр, отдав якорь со шпрингом у подветренного берега, Александр Койнвуд закрыл дверь одной из крошечных кают, тянувшихся рядами по обе стороны от стола в кают-компании «Фиандры». Уединения это давало немного. Дверь была не более чем парусиной, натянутой на рейки, а стены каюты — из тонких досок. Каждое слово, сказанное в кают-компании, было ему отчетливо слышно. Каждое движение в соседних каморках, даже каждый запах давал о себе знать. Но его это не волновало. Даже на флагмане условия были ненамного лучше. А после того, как снесло большую каюту, сам капитан Боллингтон в данный момент жил не лучше.

Одежда Александра была насквозь мокрой, и он был измотан до такой степени, какую и не вообразить сухопутным крысам. Он не спал двое с половиной суток, и большую часть этого времени был слишком занят, чтобы даже подумать об отдыхе. Большинство людей рухнули бы в манящую койку как есть. Но не Александр. На последнем издыхании он снял одежду, кое-как вытерся парусиновым полотенцем, натянул ночную рубашку и забрался в постель.

Но даже сейчас, когда представилась благословенная возможность, он не сразу уснул. И не холод, не беспокойная качка корабля мешали ему спать. Нет, ему нужно было привести мысли в порядок. Было нечто, что он должен был додумать до конца.

Он вспомнил тот миг, когда море перехлестнуло через корму «Фиандры» и накрыло группу людей, сгрудившихся у штурвала. Он ощутил холод воды, накрывшей его, и толчок, сбивший его с ног. Он почувствовал, как левая рука сжалась, вцепившись в леер, а правая нащупала спрятанный нож и вонзила его в широкую спину перед ним.

Никто не видел. В суматохе Флетчер даже не заметил. А он, Александр, почувствовал удовлетворяющий глухой удар клинка, вошедшего в плоть, и рывок, когда он тут же его выдернул. Но ему пришлось ждать, пока он окажется под водой, прежде чем нанести удар, иначе кто-нибудь бы увидел. Так что он целился вслепую. И что хуже, вода мешала движению руки. В результате, вместо аккуратного смертельного удара в почку, он нанес лишь неглубокий укол в плечо.

Александр вздохнул. Одинокому и уставшему, ему на глаза навернулись настоящие слезы. Он был так близок! Войди клинок на пядь ниже, он бы пронзил легкое — медленная смерть, но достаточная. Было мучительно подойти так близко и потерпеть неудачу. Но он плакал недолго. Он привык к самоконтролю. Вся его жизнь была борьбой за то, чтобы сдерживать ту свою часть, которую не должен был видеть мир. Борьба была настолько тяжелой, что время от времени он срывался, и последствия были неприятными. Дуэли и деньги требовались, чтобы отмыть его репутацию (и даже так, душок остался).