Игра саламандры. Страница 10

– Сегодня вечером мне придется говорить?

– В каком смысле?

– У меня сто сорок шесть слов. Хочу знать, придется ли использовать больше.

– Ну сколько-то, возможно, придется.

– Тогда я не могу потратить их, объясняя вам, что перечисленные симптомы характерны аутизму и ко мне не имеют совершенно никакого отношения. И потом, на перекрестке вам следует повернуть налево.

Соня Спирлари бросает взгляд на него:

– Откуда ты знаешь, куда мне поворачивать, чтобы попасть к себе домой?

– Прочитал адрес на штрафной квитанции, которую вы не оплатили.

– Если так хорошо знаешь Турин, значит ты уже жил здесь! – улыбается Соня и говорит теперь как человек, поймавший собеседника на лжи.

– Я читал книги о городе и изучал карты в библиотеке.

– Турина?

– Разных городов. А теперь поворачивайте направо.

Соня Спирлари включает поворотник и откидывает назад волосы – это ее типичный жест, когда не может закурить, а главное – высказать все, что думает на самом деле.

– Цифры считаются? – спрашивает.

– Угу.

– В том смысле, что считаются так же, как и слова?

– Угу.

– А «угу»?

– Нет.

– Я поняла. Ну вот мы и приехали.

Соня Спирлари паркует «каптур» на разрешенной стоянке, заехав в карман лишь наполовину, берет с заднего сиденья сумку и выходит. Оливо следует за ней. Они прибыли в богатый и скучный квартал. Мало магазинов, много нотариальных контор и стоматологий. Дома бывшей знати, предлагающие лазерную депиляцию центры красоты, медклиники, винотеки, но никаких ломбардов и скупок золота или массажных китайских салонов, – кто этого не заметит, пусть первым бросит в меня камень. Не знаю, понятно ли объясняю.

Они входят в респектабельный дом, построенный в период фашизма [42] в стиле рационализма [43] . Поднимаются на лифте на четвертый этаж.

– У меня небольшой беспорядок. Как ты уже догадался, я совсем не домохозяйка.

– Угу. – Оливо, раздраженный теснотой в лифте, упрямо смотрит в пол и исключительно под ноги. – На самом деле из того, что я уже увидел в машине, думаю, меня ждет поле боя Первой мировой: с мертвыми лошадьми, колючей проволокой и плавающими над трупами по воздуху облаками отравляющих газов. Не знаю, понятно ли объясняю.

Соня открывает бронированную входную дверь. Красивая, изысканно-богатая квартира, но выглядела бы лучше, если бы так дьявольски не воняло куревом и не было этого беспорядка, разметанного с завидным старанием по всем углам.

– Бросай свои вещи сюда, на диван, и осмотрись немного, – говорит она. – Я быстро в душ и потом поговорим.

Соня Спирлари скрывается в своей комнате, затем появляется с охапкой вещей, заходит в ванную и закрывает дверь на ключ. Слышен звук льющейся в ванну воды и какой-то шансон, включенный на полную громкость, – да, здесь все затянется надолго. Не знаю, понятно ли объясняю.

Оливо кладет мешок с вещами у входа и почесывает нос. Не знает, разуваться ли ему. Судя по тому, как липнут к чему-то подошвы ботинок, нет смысла.

Делает пару шагов и заглядывает в гостиную: огромный телевизор, диваны, картины современных художников, старое пианино. Обстановка с чувством и толком – в стиле северной Европы, и такой хаос – в стиле Сони Спирлари, в особенности на большом столе – грязном и запущенном.

Ему хочется пить. Находит кухню. Красивая, дорогая и тоже грязная.

Пьет из крана, потому что ему так нравится, да и в любом случае он не дотронулся бы до бокалов на полке: они все заляпаны следами пальцев и губной помады. На столе – открытая бутылка красного вина. Судя по запаху, стоит здесь уже несколько дней, – холодильник, если уж на то пошло, мог бы стать одним из залов Египетского музея [44] . Не знаю, понятно ли объясняю.

Звонок в дверь.

Оливо замирает, словно кто-то поймал его за руку, когда он тащил кошелек из чужого кармана.

Прислушивается, но из ванной доносится только музыка и шум воды. Соня, скорее всего, не слышала. Должно быть, это раньше времени пришел ее заместитель. Наверное, нужно открыть.

Оливо подходит к двери и открывает.

– Охренеть, а ты кто такой? – произносит без лишних церемоний стоящая перед ним девушка.

– Оливо.

– Оливия? Не похожа на женщину. Впрочем, это твое дело. Где моя мать?

– В ванной.

– Ясно, Оливия, ну что, пустишь меня или нет? Потому что это как-никак и мой дом.

Оливо отстраняется, и девушка проходит в квартиру. За плечами у нее рюкзак, и, по всей видимости, она прибыла издалека, из тех мест, где живут амазонки, или из Атлантиды, или с другой планеты – оттуда, где все девушки ходят с короткой челкой и прической каре, а еще у них на веках лежат густые лиловые тени, и все они такие прекрасные, что она совсем не исключение. Напротив, возможно, на ее планете ее даже считают дурнушкой, – в общем, Оливо, совсем обалдевший, просто не представляет себе, какими же могут быть другие!

– Что смотришь на меня так? Ты не лесбиянка, случаем? Ничего не имею против. Эй, да ладно, это твои дела. Что до меня, предупреждаю, мне нравятся мужики, за малым исключением, но это не меняет дела.

– Угу.

– Чё за мычание? Нормально не можешь разговаривать? Пить хочу до смерти. Пиво будешь?

Оливо отрицательно мотает головой, но идет за ней на кухню, где она швыряет рюкзак на пол и кидается к холодильнику, – бли-и-ин, как воняет, я же сказал, что там мумия!

– Дерьмо, ну и вонь! – И с отвращением отшатывается. – Моя мать не меняется, здесь еще с неолита [45] продукты хранятся.

Берет пакетик с черносливом, большую ополовиненную бутылку пива и захлопывает дверцу холодильника. Садится на один из барных стульев, стоящих вокруг кухонного острова. Мойка до верха завалена замызганными кастрюлями, грязными тарелками и коробками от фастфуда.

– Значит, так, Оливия, меня зовут Манон. Я трудная дочь трудной женщины, которая сейчас в ванной. Мне семнадцать, я должна бы уже заканчивать классический лицей, потому что пошла в школу на год раньше, но учиться мне еще два года, потому что я дважды проваливала экзамены в средней школе. Теперь я наверстываю пропущенные два года в частном лицее, где ни черта не делаю, но мои предки чувствуют себя виноватыми и платят за учебу, что вынуждает моих преподов тянуть меня, даже если доставляю им массу неприятностей. А я тем временем компостирую им мозги. Ты не ошибешься, если решишь, что я хитрая бестия, потому что я правда совсем не дура. Играю забойную электронную музыку и прошла отбор на «The X Factor» [46] . А ты?

– Я – Оливо.

– Что это значит? Ты мужик?

– Парень.

– Да ну! Дай посмотреть поближе! Ну подойди, не съем же я тебя!

Оливо делает несколько шагов, но намеренно упирается, словно в препятствие, в кухонный остров с духовкой. И это несмотря на то, что чувствует не испытанное прежде желание уткнуться головой в плечо этому созданию. Наверное, то же испытывают люди, когда во время циклона выходят из дома, влекомые красотой смерча. А потом их тела находят разбросанными по всей округе.

– Да, похоже. И в самом деле мужик! Потом еще проверим наверняка, эх! Чё краснеешь? Тебе же не одиннадцать лет?

– Шестнадцать.

– Шестнадцать? Красавчик! В общем, Оливо, шестнадцатилетний мужик, что ты здесь делаешь? Трахаешься с моей матерью?

– Манон!!! – раздается крик у двери. – Что ты несешь?!

Оба оборачиваются. Соня Спирлари, босая, в халате, с полотенцем, замотанным на голове, стоит у входа в кухню.

– Привет, маман! Как видишь, я познакомилась с твоим другом Оливо – мужик, шестнадцать лет. Да я в порядке. А ты как?

Соня Спирлари направляется к холодильнику, открывает его, берет открытую бутылку белого вина, один из заляпанных стаканов и наполняет его наполовину. Делает глоток так, как будто пытается снять стресс, – представьте, мне-то каково. Не знаю, понятно ли объясняю.