Игра саламандры. Страница 9

В кабинете директрисы раздается свист.

– Извините, – произносит она смущенно. – А что там по поводу отопления?

– Об этом, кстати, – вмешивается Гектор, – возможно, Оливо забыл уточнить, но в его комнате не должно быть никакого отопления. Или я ошибаюсь, Оливо?

Оливо согласно кивает.

Комиссарша тянется за ручкой к стакану для карандашей. Взяв ее, подцепила и фантик от чупа-чупса, засунутый туда Оливо днем ранее. Директриса уже хотела извиниться, что в кабинете не убирали, но комиссарша не дала ей даже начать.

– «Никакого отопления в комнате», – говорит она, дописывая фразу внизу страницы договора, затем поворачивает лист к Оливо, чтобы он прочитал. Он смотрит в договор, затем на фантик от чупа-чупса, потом снова в договор.

Комиссарша вздыхает и поворачивает лист к себе:

– Сколько?

– Пять в день, – отвечает Оливо.

– Пять чупа-чупсов в день, – пишет Соня Спирлари. – Теперь можем подписывать? У нас еще много дел до вечера.

Оливо достает из кармана брюк свой твердый карандаш Н3 и под закорючкой комиссарши пишет печатными буквами: «ОЛИВО ДЕПЕРО».

Она берет у него бумагу и проверяет.

– Разве не знаешь, что нельзя подписывать официальные документы простым карандашом и печатными буквами? Предупреждаю тебя на будущее, – улыбается она. – Я могла бы подделать договор и сократить количество чупа-чупсов до четырех!

Директриса смеется, в то время как Оливо по-прежнему с обычным равнодушием неподвижно смотрит на комиссаршу Спирлари.

– О’кей, симпатяга, пойдем уже! – говорит она, взяв под мышку его личное дело, куда только что вложила их договор. – Спорим, мы с тобой здорово развлечемся!

В какой-то момент, уже во дворе, Гектор замедляет шаг, чтобы немного отстать. Оливо замечает это и делает то же самое. Комиссарша, подойдя к своему «рено-каптур», обнаруживает, что осталась одна: те двое стоят метрах в десяти от нее.

Соня смотрит на них, затем садится в машину и заводит мотор, давая понять таким образом: «Прощайтесь, и побыстрее».

– Уверен? – спрашивает Гектор.

Взгляд Оливо устремлен наверх, на террасу, с которой еще несколько часов назад он висел вниз головой, болтаясь в воздухе, удерживаемый только руками и доброй волей Мунджу, – уверен, что не хочу расплющиться об асфальт, свалившись с девяти метров в своей тесной пижаме; вот в этом сейчас, чувствую, я точно уверен.

– Да. – Оливо ограничивается кратким ответом.

– О’кей, однако будь осторожен, понял? Эта комиссарша мне совсем не нравится. Похоже, она из тех, кто ни с чем не считается ради достижения желаемого результата. У таких, как она, цель всегда оправдывает средства. Я подобных деятельниц много повидал и знаю: тому, кто рядом с ними, не позавидуешь.

– Ну, может быть, в данных обстоятельствах она права.

Гектор достает из кармана табак. Он всегда так делает, когда в непростой ситуации вынужден подбирать слова.

– Да, в этот раз, возможно, она права, – признает он, выкладывая табак на бумажку и скручивая своими крупными пальцами сигарету. – Но если попадешь в неприятности или почувствуешь сильное давление, звони мне – и через час уже будешь здесь, понял?

– Угу, – мычит Оливо. – В эту минуту мои представления о безопасности совсем не связаны с пребыванием в комнате, расположенной в двадцати метрах от логова Джессики и Октавиана, дорогой Гектор. Не знаю, понятно ли объясняю.

– Обещаешь?

Гектор зажигает сигарету.

– Что?

– Что будешь звонить мне постоянно, не сбежишь и не исчезнешь еще на два года?

– Угу, – соглашается Оливо.

– Хорошо, тогда иду в твою комнату и начинаю складывать книги в коробки. Завтра отправлю их на «берлинго» [40]  – я ведь говорил, что в приюте всегда имеется по необходимости одна из этих больших машин – минивэнов…

Соня Спирлари включила дворники на «рено», хотя дождя нет. Это сигнал – время вышло.

– Никаких объятий, да? – произносит Гектор.

Оливо кивает.

– О’кей, будем считать, что обнялись. Теперь иди и отыщи этих ребят. Мы все болеем за тебя.

Оливо закидывает мешок с вещами за плечи и уходит.

Авто комиссарши цвета голубой металлик, молодежное, спортивное.

Прежде чем сесть в машину, Оливо бросает прощальный взгляд на приют, служивший ему домом последние семь месяцев: желтые стены, кирпичная заводская труба, терраса, с которой едва не упал вчера, и трансформаторная будка, где бог знает сколько уже лет воспитанники приюта прячутся, когда хотят курить, целоваться, делать татуировки, сидеть на игле или трахаться.

В одном из окон первого этажа он различает огромную голову Мунджу.

Они смотрят друг на друга.

Сегодня утром Оливо видел сумки за его дверью и подумал, что Мунджу попросил ускорить переезд в ту квартиру, о которой рассказывал Гектор.

Оливо впервые посочувствовал ему.

– Ну, едем? – позвала комиссарша.

Оливо садится и закрывает дверцу. Когда машина трогается, Мунджу опускает занавеску в комнате и скрывается из виду.

Оливо знает: никто из них двоих – по той или иной причине – больше не переступит порог этого заведения.

7

Двадцать минут машина едет по сельской местности мимо небольших, совершенно одинаковых поселений. Соня Спирлари включает магнитолу, но так тихо, что звук мотора перекрывает даже рекламные ролики. Насчет предстоящих дел ни слова, ни полслова. Никакой информации о том, что будет происходить дальше.

Странно, думает Оливо поначалу, но потом, откинувшись на сиденье, принимается разглядывать в окно все еще зимний пейзаж, – она собирается с мыслями; ну что ж, пока собака спит – не кусает, так зачем будить ее. Не знаю, понятно ли объясняю.

Машина у Сони до жути грязная: пыль на приборном щитке, пыль на сиденьях, пыль в дверных кармашках и на ручках. На дне салона не лучше: какие-то крошки, бумажки, рваные упаковки от карамели и чипсов и повсюду фантики от чупа-чупсов.

Тут завалялась даже просроченная штрафная квитанция – за парковку на месте для инвалидов, – лежит рядом с рычагом переключения коробки передач. Стоило тронуться, как из-под сиденья выкатилась полупустая бутылка с водой и теперь то и дело стучит по ботинкам Оливо, болтаясь по коврику туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда…

– Не спросишь меня ни о чем? – неожиданно произносит Соня Спирлари, когда показались первые городские многоэтажки.

Оливо молчит.

– Куда едем? Где будешь спать? С кем, кроме меня, придется иметь дело? Ничего не хочешь узнать? – И нажимает на прикуриватель. – Не хочешь – не надо, твое право! Выпытывать не буду! Однако я все-таки чувствую своим долгом проинформировать тебя, ты ведь не задержанный.

– Угу.

– Судья, уполномоченный дать разрешение на проведение этой операции, которая выходит за рамки положенных правил, временно назначил меня твоим опекуном. На этом основании ты будешь жить в моей квартире – по крайней мере, до тех пор, пока не распутаем наше дело. У меня есть свободная комната для тебя, так что спотыкаться друг о друга не будем, если это тебя волнует. Скоро приедем, и я все тебе покажу, поужинаем, а потом придет мой заместитель, Флавио, и мы расскажем обо всем, что у нас есть. Вопросы?

Оливо видит, как отщелкнул прикуриватель.

– Можно попросить вас не курить? Пожалуйста.

– О’кей, если тебе неприятно, я не буду. – Соня убирает сигарету в пачку. – В кармашке дверцы лежит флешка с музыкой. Какая тебе нравится? Рок, рэп, итальянская эстрада? Есть даже что-то из инди, хотя я не знаю, что это такое.

– Можем не включать музыку? Пожалуйста.

– О’кей, никакой музыки, согласна. Однако не хочу, чтобы потом ты предъявил мне, что я как бы не предложила!

– Можете соблюдать субординацию, пожалуйста?

Соня Спирлари всматривается в трехполосное шоссе, ведущее в центр.

– Без обид, но начинаю понимать, что имеется в виду в твоем личном деле под словами «поведение стереотипное, монотонное и лишенное эмпатии [41] , что создает значительные трудности во взаимоотношениях с окружающими».