Личное дело господина Мурао. Страница 4

Но тете, видимо, все-таки было любопытно, отчего это писатель мной заинтересовался, и она спросила:

– А почему он тебя провожал? Ты ведь ушла с Кадзуро, а он прибежал один. Минут десять назад.

– Разве он уже дома?

Тетя сделала несколько шагов в сторону, чтобы кисти глицинии не загораживали ей вид на двор семейства Накадзима, заглянула за забор и кивнула:

– Да, вон он – возится с велосипедом.

– Мы встречались втроем, обсуждали одну историю. Я тебе потом расскажу, хорошо? Мне надо поговорить с Кадзуро.

Тетя улыбнулась и подняла руку, показывая, что немедленно удаляется. Я подошла к заборчику.

– Кадзуро! Я здесь.

Он обернулся и встал.

– Разве ты не хотел куда-то зайти?

Кадзуро закусил травинку, облокотился на забор и посмотрел мне в глаза.

– Нет, и не собирался. Просто решил дать тебе возможность пообщаться с Мурао наедине.

– Не придумывай ничего, пожалуйста. Я ему наверняка не интересна в этом смысле, да и не очень это все прилично. Особенно после того, что мы от него услышали.

Кадзуро заулыбался.

Пожалуй, теперь стоило бы рассказать немного и о нем. Посмотрев на него непредвзято, стоило признать, что он был несимпатичным, болезненно худым, невысоким пареньком с неровными зубами и длинными, тонкими пальцами. На левой кисти средний и безымянный слегка загибались внутрь. А еще Кадзуро плохо видел и носил большие круглые очки. Если в детстве над ним и не смеялись, то, пожалуй, только благодаря тому, что его отец был влиятельным человеком. Накадзима Гандзиро до конца войны занимал высокий пост в дзайбацу [17] Мицуи: в филиале Киото он отвечал за работу с поставщиками. И, самое важное, он был главой соседской общины, то есть мог сделать так, что человека лишили бы продуктовых карточек или даже арестовали. Надо ли говорить, что с ним и его семьей обращались крайне почтительно?

Но, хотя дети и побаивались насмехаться над сыном господина Накадзимы, никакая сила не могла заставить их дружить с ним. Кадзуро уже в детстве отличался от других не только внешностью, но и характером: он был неуживчивым, конфликтным, острым на язык и в какой-то степени жестоким ребенком. Когда я впервые после переезда показалась на улице, Кадзуро забавы ради запустил в меня камнем – и немедленно получил сдачи. В отличие от других детей, я не знала, что этого мальчика нельзя обижать. Впрочем, ничего страшного не случилось: госпожа Ханако, его мать, все видела, и досталось тогда именно ему. После этого мы и подружились – он, некрасивый и грубый, и я, чужая здесь, почти не говорящая по-японски. А во время войны, когда других детей отправляли на заводы прямо со школьных скамей, нам наняли домашнего учителя. Господину Накадзиме укрывательство сына, конечно, сошло с рук, а уж на меня эта милость распространилась как на единственного друга Кадзуро.

Правда, вынужденная дружба со временем переросла в искреннюю симпатию, прежде всего потому, что наши интересы были схожи. Оба мы любили тайны, головоломки, криминальные истории и набирающий силу детективный жанр.

– И это мне-то говорят, – Кадзуро поднял палец, – что я психически нездоров. А вот госпожа Арисима, услышав об ужасном преступлении против такой же юной девушки, как она сама, уже нашла оправдание мужчине, который его совершил. Ты ведь думаешь, что он же раскаивается, правда?

От Кадзуро ничего не скроешь.

– Да. Но, согласись, тогда, в молодости, он мог смотреть на эту ситуацию иначе. После этого он прожил целую жизнь, прошел войну, долгие отношения…

– Мы не знаем, как он вел себя на войне. Там, знаешь ли, люди делают ужасные вещи, и не все они героические. И мы не знаем ничего про те отношения. Ты ведь имеешь в виду ту женщину с Хоккайдо, которую он упомянул, правда? Может быть, он делал с ней то же самое каждый день. Может быть…

Я перебила его:

– Прекрати, пожалуйста, я поняла. Лучше скажи, что ты думаешь о нашем разговоре.

– Думаю, что он врет.

– Насчет чего?

– Как минимум насчет того, что это было какое-то не совсем настоящее преступление, а вроде бы как недопонимание – и даже почти согласие с ее стороны. Тебе не кажется, что любой на его месте начал бы так говорить? А может, врет и насчет того, как эта девица головой ударилась. Ведь теперь этого не проверишь… – Кадзуро помолчал и добавил: – И еще, как мне кажется, он сам не очень-то заинтересован в этом расследовании. Хочет, чтобы ты все за него сделала.

– Я?

– Ты. Тебе он нравится, и ты будешь тащить это расследование, как локомотив. Ну а я, – Кадзуро приложил указательный палец ко лбу, – я умный, и буду тебе во всем помогать, потому что всякие загадки мне и правда любопытны. А ты, по его расчету, не будешь давать мне лениться.

– Ты, Кадзуро, и правда очень умен. А еще ленив и груб.

– Спасибо! И раз ты признаешь меня таким умным, – сказал Кадзуро, – я тебе предложу подумать над другими мотивами убийства.

– Что ты! Разве могут быть такие совпадения? Ведь та женщина была раздета и уложена на пол душевой так же, как тогда лежала Наоко.

– У страха глаза велики, а еще с тех пор прошло восемнадцать лет. Может, и служанка его не совсем раздета была, и не совсем так лежала, а ему от страха показалось, что все это связано.

Он выплюнул травинку и стал ходить туда-сюда вдоль забора, рассуждая вслух:

– Скажем, старуха мыла душевую. В юката [18] ей было жарко и неудобно, и она, пользуясь тем, что никого нет, сняла ее на время уборки. А в это время в дом проник вор, столкнулся с ней и убил как свидетеля. Вот и получилось, что женщина была раздета и лежала в душевой. И эта Наоко вообще ни при чем. Может, ее самой уже в живых давно нет, или она давно забыла про этот случай.

– Мурао понял бы, если бы из дома что-то пропало.

Кадзуро пожал плечами:

– Вор мог ничего не взять, потому что испугался. Или мог забрать что-то, пропажу чего Мурао все-таки не заметил. Например, нашел только небольшую часть денег, а с ценностями не стал связываться, потому что их не всегда просто продать.

Я задумалась.

– Воры редко бывают убийцами, не их это ремесло. Но твоя версия хороша какой-то обыденностью. В детективном романе обязательно бывает какая-то закрученная история, а в жизни все скучнее.

– Я не настаиваю, – сказал Кадзуро. – И даже понимаю, почему моя версия тебе не нравится.

– Почему же?

– Она выставляет Мурао дураком, который испугался ерунды – и от страха вывалил перед нами такую грязную историю.

Хотелось бы мне поспорить с другом, но, увы, он был прав.

– К тому же, пока я шел домой, успел переговорить с Хидэо. Встретил его случайно. Он мне посоветовал расследовать дело так, как будто никакой Наоко вообще нет, потому что очень уж ее присутствие ограничивает наше воображение.

– Хидэо?

– Да ты его как-то видела. Это мой приятель, который работает в «Эрике».

«Эрикой» назывался бар на окраине Киото. Действительно, как-то давно Кадзуро мимоходом знакомил меня с молодым человеком, который трудился там за стойкой – наливал напитки и выставлял за дверь буйных от хмеля гостей. Сам бар пользовался такой репутацией, что приличной девушке там нечего было делать, поэтому я никогда там не бывала – но вот юдзе [19] охотно собирались там в поисках клиентов. Кадзуро иногда подрабатывал съемкой откровенных фотографий этих девушек – и, как я понимаю, иногда пользовался их услугами.

Хидэо был на несколько лет старше нас с Кадзуро и показался мне при той короткой встрече человеком приятным и здравомыслящим. Но вот стоило ли вовлекать его в это расследование, тем более что дело такое деликатное и, главное, чужое?

– По-моему, ты нехорошо сделал, что рассказал об этом кому-то постороннему без согласия господина Мурао.

– Ничего. – Кадзуро прицелился и прихлопнул жучка, усевшегося на его руку. – Во-первых, имен я Хидэо все-таки не назвал, во-вторых, полезно иметь еще одну голову. Тем более если эта самая голова не встречается с участниками событий. А ты подумай еще над тем, почему это расследование непременно должно быть таким тайным.