45. Развод. (не) прощу подлеца (СИ). Страница 6

Утро было не утром. Оно было наказанием. Не небо, а серое месиво над крышами, не улица, а коридор из страха, по которому я шла, едва чувствуя ноги. Конверт с образцами лежал в сумке — казался тяжёлым, как камень, хотя весил почти ничего. В нём было всё: мой ребёнок, мой бывший, моя жизнь, мои догадки, мои ужасы. Всё, от чего хотелось спрятаться. И всё, чего нельзя было больше не знать.

Лаборатория встретила меня тишиной, ровным светом, запахом кофе и стерильности. Молодая женщина за стойкой подняла глаза и кивнула, как будто уже знала, зачем я пришла. Я положила конверт на стойку, достала направление. — Мне нужно сравнение, — сказала я. Голос прозвучал глухо, будто не мой. — Вот образец мой. Вот — моего бывшего мужа. Вот — мальчика. Я не назвала его сыном. И это прозвучало так страшно, что внутри будто что-то надорвалось. — Форма на вас? — Да.

Она взяла бумаги. Работала молча, уверенно. На секунду встретилась со мной взглядом — в её глазах было то самое женское понимание, которое ни с чем не спутаешь. Не жалость. Нет. Понимание. Как у человека, который тоже прошёл через что-то такое, о чём не принято говорить вслух. Она не задала ни одного лишнего вопроса. Не попыталась улыбнуться. Только кивнула: — Результаты будут через двое суток. Вам позвонят.

Я поблагодарила. Почему-то шёпотом. Развернулась и вышла.

На улице воздух показался колючим, как будто мороз вернулся, хотя была весна. Люди куда-то спешили, машины сигналили, собака тянула поводок у женщины в пальто, а я стояла на тротуаре и не могла сделать ни шага. В груди всё сжалось в маленький клубок боли, который невозможно было ни развязать, ни разорвать. Я стояла — и чувствовала, как что-то внутри меня рушится. Окончательно. Безвозвратно. Как будто в этот момент я похоронила ту Риту, которая могла жить без ответа.

Два дня. Два безразмерных, бесконечных, беспощадных дня. Я не жила — я существовала на грани, как будто стояла на тонкой, ржавой проволоке над бездонной тьмой. Ни сна, ни еды, ни времени. Всё смешалось в глухой, вязкой пустоте, где не было ни утра, ни вечера, только мучительное ожидание.

Я почти не двигалась. Не могла. Сидела на полу в коридоре, прислонившись спиной к стене, босыми пятками на холодном линолеуме. В одной руке — телефон, в другой — себя. Точнее, то, что от меня осталось. Я не выпускала аппарат ни на секунду. Даже в туалет ходила с ним. Потому что в любой момент могли позвонить. И сказать. Сказать то, чего я боялась больше всего на свете. То, что уже почти знала. Но не хотела слышать.

Каждый звонок срывал дыхание. Даже если это был спам, доставка воды, кредитное предложение — я вскидывалась, срывалась с места, сердце выстреливало вверх и тут же падало вниз, как камень. И всё повторялось. По кругу. Бесконечно.

Я не мылась. Не переодевалась. Чайник остывал по три раза, а я даже не вспоминала, что его включала. Еда была — в холодильнике. Но она была где-то в другой жизни. Здесь еда не нужна. Здесь только горечь. И тишина, нарушаемая только звоном собственного пульса в ушах.

В голове всё ещё звучал тот голос. Врача. Мужской, ровный, бесстрастный: «Биологическая несовместимость…»

Я повторяла эту фразу про себя, снова и снова, как заклинание, как попытку прожить её до конца. Привыкнуть. Принять. Но мозг — сопротивлялся. Он цеплялся за обрывки надежды, за документы из роддома, за старые фото, за то, как Алёша называл меня "мама", как прижимался щекой к груди, как болтал ножками, когда я пела ему колыбельную.

Разум кричал: «Возможно, ошибка. Возможно, лаборатория. Возможно, путают ДНК».

Но сердце... Сердце уже знало. Знало давно. С той самой ночи, когда врач посмотрел мне в глаза и произнёс ту фразу. Просто разум ещё не позволял это признать.

И вот я сидела на полу, как собака у двери, и ждала. Не результата. Истину. Которая могла убить.

Глава 7

Телефон зазвонил в четыре тринадцать дня. Я запомнила время до секунды, потому что в этот момент мир разделился на "до" и "после". До звонка я ещё могла дышать. После — забыла как.

Я сидела на кухонном полу, прислонившись спиной к холодильнику, с коленями, прижатыми к груди. Два дня я не отходила от телефона дальше, чем на длину вытянутой руки. Не мылась, не ела, не спала — только ждала. Ждала приговора, который должен был или вернуть мне жизнь, или похоронить её окончательно.

Экран вспыхнул белым светом. Незнакомый номер. Я знала — это они. Лаборатория. Правда. Конец или начало — но точно не середина.

— Алло? — голос мой дрогнул, как стекло перед разбитием.

— Рита Сергеевна? Это лаборатория «Геном». У нас готовы ваши результаты.

Женский голос. Спокойный, деловой, безэмоциональный. Как будто сообщала о готовности справки, а не о том, что сейчас взорвёт мою реальность.

— Да... да, слушаю.

— Результаты анализа ДНК показали следующее. Биологическое родство между вами и ребёнком отсутствует. Вероятность материнства — ноль процентов. Между мужчиной и ребёнком родство также отсутствует. Вероятность отцовства — ноль процентов.

Ноль процентов.

Ноль.

Я не услышала, что она говорила дальше. Что-то про документы, про получение справки, про то, что результаты будут готовы завтра. Слова падали мимо меня, как дождь мимо камня. Я слышала только одно слово, которое билось в висках, как молоток по наковальне:

Ноль. Ноль. Ноль.

Телефон выскользнул из рук и упал на линолеум с глухим стуком. Экран погас. А я сидела и смотрела в пустоту, ощущая, как внутри меня что-то рвётся — не больно, просто беззвучно, как рвётся ткань.

Алёша не мой сын.

Саша не его отец.

Девять лет. Девять лет я любила чужого ребёнка. Девять лет я была мамой чужому мальчику. Девять лет я жила в чужой жизни, не зная этого.

А где мой сын? Где он? Кто его кормил завтраками? Кто учил завязывать шнурки? Кто целовал разбитые коленки? Кто читал сказки на ночь? Кто...

Я не заплакала. Слёзы были бы слишком простым ответом на то, что происходило. Это было глубже слёз. Это было разрушением основ. Как если бы земля под ногами оказалась не землёй, а пропастью, замаскированной травой.

Я поднялась с пола — медленно, держась за стену, как старуха. Ноги не слушались. Голова кружилась. В зеркале в прихожей на меня смотрела незнакомка — с впавшими глазами, с серым лицом, с губами, которые забыли, как улыбаться. Я не узнавала себя. И это было справедливо. Потому что я больше не знала, кто я.

Если я не мать Алёши... то кто я?

Телефон снова зазвонил. Я подняла его автоматически.

— Рита? — голос Саши был резким, нервным. — Мне только что звонили из лаборатории. Что за херня с анализами ДНК?

Я молчала. Не потому что не хотела говорить. Просто не знала, какими словами можно объяснить конец света.

— Рита! Ты слышишь меня? Что ты творишь? Зачем сдавала анализы без моего ведома?

— Алёша не наш сын, — сказала я тихо. Слова прозвучали как приговор.

Молчание. Долгое, тягучее молчание, в котором слышалось, как рушится его мир тоже.

— Что значит "не наш"? — наконец выдавил он.

— Не мой. И не твой. Нас обоих нет в его ДНК. Ноль процентов родства.

Ещё одно молчание. А потом — взрыв.

— Ты сошла с ума! — заорал он в трубку так громко, что я отстранила телефон от уха. — Ты больная! Ты провоцируешь какую-то дичь! Это невозможно!

— Анализы не врут, Саша.

— Анализы могут ошибаться! Лаборатории могут путать образцы! Ты знаешь, что ты творишь? Ты разрушаешь...

— Что я разрушаю? — перебила я. — Твою идеальную картинку? Твою политическую карьеру? Тебе страшно, что выяснится правда?

— Какая нахрен правда? — голос его сорвался на крик. — Мой сын лежит в больнице, умирает, а ты тут устраиваешь какой-то бред!

Твой сын. Он всё ещё говорил "мой сын". Как будто слова могли изменить ДНК. Как будто желание могло переписать биологию.

— Он умирает, — повторила я. — А мы ничем не можем ему помочь. Потому что мы ему никто.