Развод. Цена искупления (СИ). Страница 28

Я хочу что-то сказать, но не могу.

Потому что нет слов, которые могли бы смягчить его боль.

— Я не знаю, что было хуже, — он вдруг смотрит на меня. — То, что она это сделала? Или то, что он?

Я вдыхаю, не в силах отвести взгляд.

— Я всегда ставил его в пример. Всегда думал, что он — человек, которому можно доверять, который не предаст.

Моё сердце сжимается в болезненной судороге.

Рома говорит о своём отце.

О том, кого он боготворил.

— А он просто взял и уничтожил всё, что у нас было, — продолжает он. — Как будто это вообще ничего не значило. Как будто я для него… никто. И Ты тоже!

Я чувствую, как слёзы подступают к горлу, но не позволяю им пролиться.

Рома отворачивается, опускает голову, пальцы снова сжимаются в кулаки.

— Почему, мам? — голос срывается. — Почему он так поступил?

Я не знаю, что ответить.

Я не могу оправдать Максима.

Я не могу сказать, что всё ещё верю в него.

Потому что я больше не верю.

— Я бы убил его, — Рома вдруг произносит это так спокойно, что у меня по спине пробегает холод. — Когда я увидел их там… Если бы ты не остановила меня, мам… Я бы убил.

Я вскакиваю с места.

— Не смей так говорить! — мой голос звенит в напряжённой тишине. — Ты что, хочешь сломать себе жизнь из-за них?!

Рома смотрит на меня.

— А какая у меня теперь жизнь?

И я не знаю, что сказать.

Потому что он прав.

Потому что его мир разрушился так же, как и мой.

— Что мне теперь делать, мам? — он смотрит на меня с такой болью, что мне хочется разрыдаться. — Как мне выкинуть её из головы? Из сердца? Как мне теперь видеть его и не ненавидеть до судорог?

Я подхожу к нему, кладу ладони на его плечи.

— Мы справимся, сын.

Рома качает головой.

— Нет, мам. Я больше не знаю, кто мы. У нас больше нет семьи.

Я закрываю глаза, сжимаю пальцы на его плечах.

Он прав.

Но мне страшно это признать.

Но я не могу позволить ему утонуть в этой боли.

— Мы с тобой — это семья, Ромка, — говорю с решимостью. — И пока мы есть друг у друга, мы не одни.

Рома смотрит на меня, долго, пристально.

А потом медленно кивает.

И мне хочется поверить, что этого достаточно.

Но я знаю, что путь к исцелению будет долгим.

И он только начинается.

Замолкает, уходя в свои мысли.

Рома сидит на полу, сгорбившись, его лицо скрыто в тени. Он молчит, но я вижу, как его плечи напряжены, как пальцы снова сжимаются в кулаки. В комнате тихо, только часы на стене отсчитывают секунды, каждая из которых кажется вечностью.

— Мам, — наконец произносит он, и его голос звучит глухо, словно он говорит из какой-то бездны. — Я даже отцом его назвать не могу.

Я замираю. Эти слова режут, как нож. Я знаю, что он прав, но всё равно больно слышать это от него.

— Он звонил, — продолжает Рома, не поднимая головы. — Я видел его номер. Но не взял трубку. Не хочу слышать его голос. Не хочу знать, что он там будет оправдываться, врать, как всегда…

Он поднимается на ноги и резко вскидывает голову, глаза горят.

— А Алиса… — он произносит её имя с такой ненавистью, что мне становится холодно. — Она звонила десять раз. Десять, мам! Я смотрел на экран и думал: что она хочет? Объяснить? Извиниться? Сказать, что это всё была ошибка?

Он хрипло смеётся, но в этом смехе нет ни капли радости. Вновь ерошит волосы.

— Я не взял трубку. Не хочу её слышать. Не хочу видеть. Не хочу знать, что она там ещё придумает. И првда ее мне тоже не нужна!

Я чувствую, как моё сердце разрывается. Я хочу подойти, обнять его, но знаю, что он сейчас как раненый зверь — любое прикосновение может вызвать только боль.

— Я не хочу никого видеть, мам, — говорит это тихо и решительно, что я понимаю: это не просто слова. — Ни его, ни её. Никого.

— Ромка… — начинаю, но он резко перебивает меня.

— Нет, мам, не надо. Не говори, что всё будет хорошо. Не говори, что время лечит. Я не хочу слышать это сейчас.

Он смотрит на меня, и в его глазах столько боли, что мне хочется кричать.

— Ты знаешь, что самое гадкое? — дрожащим голосом. — Я до сих пор помню, как он учил меня играть в футбол. Как мы ездили в отпуск. Как он говорил, что я — его гордость. А теперь…

Он замолкает, проводит рукой по лицу, словно пытаясь стереть воспоминания.

— А теперь он просто чужой человек. Который предал меня. Который разрушил всё, что у нас было.

Я чувствую, как слёзы подступают к глазам, но сжимаю зубы. Не сейчас. Не перед ним.

— И она…. Она знала, мам. Она знала, что он мой отец. И всё равно…

Он не заканчивает фразу, но мне и не нужно слышать продолжение. Я вижу, как его руки снова сжимаются в кулаки, как он пытается сдержать ярость, которая бурлит внутри него.

— Я не знаю, что делать, — продолжает тихо, почти шёпотом. — Я не знаю, как жить с этим. Как просыпаться и не думать о них. Как дышать, когда всё внутри будто разорвано на куски.

Я подхожу к нему, осторожно кладу руку на его плечо. Он не отстраняется, но и не смотрит на меня.

— Ромка, — говорю мягко, — ты не должен проходить через это в одиночку. Я здесь. Я всегда буду здесь.

Он медленно поворачивает голову, смотрит на меня. Его глаза полны сомнения.

— А что, если я не смогу это пережить? — надломленно.

— Сможешь, — отвечаю твёрдо, хотя сама не уверена в своих словах. — Мы справимся. Вместе.

Он смотрит на меня ещё несколько секунд, а потом медленно кивает. Но в его глазах я вижу пустоту.

— Я не хочу никого видеть, мам, — повторяет. — Ни его, ни её. Никого.

— Хорошо. Никого.

Он снова опускает голову, и я понимаю, что разговор окончен. Он сказал всё, что мог.

Я остаюсь рядом, но знаю, что он сейчас где-то далеко. В своём мире боли, гнева и отчаяния.

И я не знаю, как вернуть его обратно.

Я смотрю на него, чувствуя, как сердце разрывается от боли. Он молчит, но я вижу, как его плечи напряжены, как пальцы снова сжимаются в кулаки.

Внезапно он резко поднимается. Его движения резкие, словно он пытается сбросить с себя что-то тяжёлое, невыносимое.

— Поехали отсюда, — говорит глухо, но с какой-то странной решимостью.

Я смотрю на него, не понимая.

— Куда, Ромка? — спрашиваю, хотя уже знаю ответ.

— Поехали куда-нибудь, мам! — он почти кричит, его глаза горят. — Здесь всё грязное. Всё пропитано ложью, предательством. Я не могу больше здесь находиться. Я тут все для нее, а она…

— Хорошо, — говорю тихо. — Поехали.

Мы выходим из дома, и холодный воздух вновь бьёт в лицо. Рома идёт быстро, почти бежит, словно пытается убежать от чего-то. Я едва поспеваю за ним.

Такси, на котором я приехала, всё ещё ждёт у подъезда. Водитель, увидев нас, кивает и открывает дверь.

— Куда едем? — спрашивает он, когда мы садимся на заднее сиденье.

Отвечаю, называя адрес нашей старой квартиры.

Рома молчит, смотрит в окно. Лицо напряжено, губы сжаты. Я знаю, что он сейчас где-то далеко, в своих мыслях, в своей боли.

Дорога кажется бесконечной. Город мелькает за окном, но я почти не замечаю его. Всё моё внимание приковано к Роме. Он сидит, сжавшись, словно пытается стать меньше, незаметнее.

Когда мы подъезжаем к дому, Рома вдруг говорит:

— Здесь всё по-прежнему. Столько лет прошло… ничего не меняется.

— Да.

Мы выходим из машины, и я плачу водителю. Рома рядом по парковке бродит.

— Пойдём, — говорю я мягко, беря его за руку.

Рома заходит вслед за мной в квартиру, останавливается на пороге.

— Пакеты….

— Угу, хотела ужин нам приготовить.

Он кивает, но я вижу полное равнодушие. Он проходит в гостиную к дивану, садится, опускает голову.

— Мам…

Я сажусь рядом, осторожно кладу руку на его плечо.

— Я здесь, Ромка, — говорю мягко.

Он медленно опускает голову мне на колени. Его тело напряжено, но постепенно он расслабляется. Я глажу его волосы, чувствуя, как он дрожит.